Часть 3
ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ В РОССИИ. ИЮЛЬ–АВГУСТ. 1918.
Со времени моего последнего визита в Москву в июне 1918 в России произошли большие перемены.
Захват Самары, других городов вдоль Транссибирской магистрали чехословаками ассоциировался с контрреволюционным движением, стремившимся покончить с властью большевиков. В Самаре к чехам присоединились казаки, и их совместные усилия были весьма успешными в направлении вверх по Волге. Симбирск был захвачен буквально у нас на глазах. На северном направлении генерал Савинков захватил Ярославль, тем самым, открыв дорогу на Архангельск. С юга России по направлению на север успешно продвигались генералы Алексеев и Деникин. Большевики понимали, что Союзные cилы всячески потворствовали чехам в их усилиях, направленных на свержение Cоветов. Ясно было, что контрреволюционное движение получает финансовую поддержку с Запада.
Ходили слухи о высадке войск Союзных cил в Архангельске и Владивостоке с целью соединения с Савинковым в Ярославле и с чехами в Сибири. Союзные посольства к тому времени уже переехали из Вологды в Архангельск. Спустя несколько дней пришли новости, подтверждающие слухи о высадке войск в Архангельске. Большевики обвинили сотрудников Британского консульства и дипломатическую миссию Локкарта в том, что они замешаны в контрреволюционной деятельности. Следствием обвинений стал арест Британского консула, м-ра Уордропа и его сотрудников. Подобная же акция была проведена в отношении сотрудников Французского консульства. Однако по отношению к американцам никаких мер предпринято не было.
Вскоре стало известно, что в Архангельске высадилось всего 1200 человек. Это ободрило большевиков, и, вместе с тем, вызвало разочарование в рядах контрреволюционных сил.
В августе в Ленина стреляла Дора Каплан, член партии социал-революционеров. Это трагическое событие было расценено большевиками как составная часть обширного заговора контрреволюции в союзе с западными эмиссарами. Последовал арест Брюса Локкарта, который к тому времени уже намеревался покинуть Россию. Начался террор, в результате которого погибло множество русских, так или иначе связанных с царским режимом или с Думой. В результате усилий нейтральных стран Британские и Французские официальные лица были освобождены к концу сентября. Им было разрешено покинуть Россию.
Покинуть страну иностранцам было весьма затруднительно из-за блокады. Лишь к февралю 1919 удалось организовать отъезд некоторых британских и французских граждан из России через Финляндию.
Вот в такой политической обстановке мы и вели работу с голодающими детьми в Москве осенью и зимой 1918 года.
Время было очень непростое, особенно для москвичей. Люди, как русские, так и иностранцы, жили в страхе за свои жизни, порой с трудом находя себе пропитание и дрова. Очень часто устраивались «обыски» [в тексте «obisk», – прим.пер.], или проверки, причём это относилось не только к тем, кто подозревался в контрреволюционной деятельности, но и вообще ко всем, подчас с целью найти припрятанные запасы продуктов или денег. Еда выдавалась по карточкам, причём пайки были очень скудные. Многие даже не рисковали просить продуктовые карточки, чтоб избежать привлечения внимания к себе, или к своим родственникам. Это относилось к тем, кто некогда имел какое-то отношение к царской администрации. Правда, можно было купить еду на «чёрном рынке», но такого рода сделки были незаконными, и риску подвергался как покупатель, так и продавец.
Осенью 1918 года многие российские семьи посылали какого-нибудь одного члена семейства, одев его попроще, в деревню, на поиски пропитания. Поезда были набиты такими людьми, причём результат такого рода поездок был совершенно непредсказуем. Какое-то количество пищи провезти с собой было можно. Но часто случалось, что добытое с большим трудом конфисковывалось на въезде в Москву. На железных дорогах царила сумятица. Толпы людей ежедневно въезжали в Москву и выезжали из города. Путешествовали в основном в товарных вагонах.
Зимой в вагонах устанавливали печки, дровами надо было запасаться на станциях. Поезда двигались очень медленно, задержки на станциях – длительные. Порой на преодоление пути длиной 300 миль уходило три или четыре дня. Во время такого путешествия на больших станциях удавалось раздобыть чая, но еду купить было сложнее. Обычно, отправляясь в путь, человек брал с собой какой-то запас хлеба, и это было основным блюдом во время путешествия. Спать в поездах было практически невозможно. На вокзалах люди, дожидаясь своего поезда, спали вповалку на полу. Передвижение по железной дороге зимой и поздней осенью становилось просто кошмаром, подобные испытания мог выдержать лишь человек с крепкой психикой и какими-то скрытыми внутренними резервами.
Ещё одна трудность, с которой мы столкнулись – временное закрытие банков и строгие ограничения в выдаче вкладов. Нам удалось обойти это препятствие продавая кредиты в Лондоне некоторым английским фирмам, ведущим какие-то дела в Москве. Конечно, это было противозаконно, но других путей получения русских денег мы не знали. Нам нужны были суммы, доходящие до нескольких тысяч фунтов стерлингов. Это порождало новую проблему – где хранить такую сумму денег. Британское консульство было закрыто, но, к счастью, нас выручил Американский Красный Крест. Они хранили наши деньги у себя до тех пор, пока они нам не потребовались.
По мере приближения зимы надо было решать вопрос обеспечения детей тёплой одеждой. Да и нам самим нужна была зимняя обувь, шубы. Мы ведь приехали в Москву в летних одеждах, предполагая, что вернёмся в Бузулук через каких-нибудь шесть недель. Но теперь это было невозможно по причине боёв на Волге. Мы много раз ходили на толкучки в Москве в надежде купить зимнюю одежду. Нижнее тёплое бельё достать было невозможно, но нам удалось купить шубы, правда, не новые. От холода они защищали, хотя, конечно, не шли ни в какое сравнение с нашими зимними пальто, оставленными в Бузулуке.
Здесь следует помянуть ту доброту, с которой к нам относились граф Сергей Толстой и его супруга. Они пригласили нас жить в их доме на Пречистенке. У них были знакомства в деревнях, что давало им возможность доставать продукты, невиданные в Москве. Мы давали Толстым денег, – они могли покупать еду и дрова.
Их семейство не подвергалось многочисленным обыскам, как это случалось со многими другими знаменитыми русскими фамилиями. Такое исключение объяснялось великим уважением, которое все русские испытывали к отцу Сергея Толстого, Льву Николаевичу. Мы тоже были избавлены от чекистских обысков, на правах постоянно проживающих в доме Толстых. Друзья же и знакомые Сергея Львовича часто делились своим печальным опытом.
В подобной обстановке всеобщего неспокойствия, да с учётом факта интервенции западных стран, можно было бы ожидать большой подозрительности со стороны советских комиссаров. Но этого не случилось. Российский нарком Иностранных Дел, Г. Чичерин, с готовностью выдал нам документы, в которых военным и гражданским властям предлагалось оказывать нам содействие в нашей работе с голодающими детьми. Советский нарком Социального Обеспечения с радостью согласился на нашу помощь и передал всё управление четырьмя колониями в наши руки. В то время, когда все Британские и Французские официальные лица были заключены в тюрьму, мы совершенно свободно могли передвигаться как по городу, так и за его пределами.
ИНСПЕКЦИЯ ДЕТСКИХ КОЛОНИЙ В ВОРОНЕЖСКОЙ И ТАМБОВСКОЙ ГУБЕРНИЯХ.
Вскоре после нашего прибытия в Москву мы поговорили с секретарём Пироговского Общества. Мы хотели повидаться с остальными членами комитета. К сожалению, многих из них не было в городе, они сочли за благо уехать в сельскую местность, скрываясь от чекистских обысков. М. Хорош [общественный деятель Константин Шохор-Троцкий (1892–1937), – прим.пер.], секретарь Общества, рекомендовал нам совершить инспекционную поездку по четырём колониям для оценки их состояния на сегодняшний день и оценки того, что может потребоваться, если дети останутся там на зиму. После этого мы можем передать на рассмотрение Общества наши конкретные суждения. Мы согласились с таким предложением и немедленно стали составлять план нашей поездки.
Одна колония, самая большая, была расположена в Анне, Воронежской губернии, тогда как три остальные находились в соседней Тамбовской губернии, приблизительно милях в трёхстах от Москвы. Сначала мы решили посетить колонию в Анне, а затем отправиться в Знаменку, Воронцовку и Безобразово, в Тамбовскую губернию.
Наша группа состояла из Эстер М. Уайт, Э. Ст. Дж. Кэчпула, недавно вернувшегося из Армении, нашего русского секретаря Т. Лаша и меня. Мы приобрели железнодорожные билеты в вагон второго класса, самое лучшее, что было в наличии, и отбыли в Анну. Из Москвы выехали 2-го августа.
Эстер Уайт записывала в своём дневнике основные вехи нашего пути, так что нижеследующее описание сделано по большей части на основе этого источника.
«По прибытии на станцию мы увидели, что буквально вся платформа запружена людьми. Нам приходилось пробиваться сквозь толпу, чтоб попасть в свой вагон. Вагонные подножки, коридоры, купе – всё было забито людьми, багажом. Когда мы, наконец, прорвались к своим местам, то обнаружили, что там уже расположились дама с собакой и некий господин, растянувшийся во всю длину верхней полки. Мы вчетвером втиснулись в купе и сели на нижней полке. Дама спросила, не будем ли мы возражать, если она пригласит своего мужа, расположившегося в соседнем купе. Конечно, мы не возражали. Её муж сумел войти в небольшое пространство, делая нашу компанию ещё более тесной. Духота сделалась просто невыносимой. Ночью мы почти не спали: слишком уж неудобно было в нашем душном и переполненном купе.
Весь следующий день мы задыхались в этом небольшом помещении, я не решилась бы оставить своё место на несколько минут, ибо пробраться назад представлялось невозможным. К 11 часам вечера мы прибыли на станцию Графская, откуда шла ветка на Анну. Поскольку коридор и тамбур были вплотную набиты людьми, мы были вынуждены воспользоваться окном для того, чтобы покинуть вагон. Какое блаженство вновь оказаться на свежем воздухе!
На станции Графская выяснилось, что поезд на Анну уже ушёл, а следующий будет назавтра, во второй половине дня. Время было позднее, а потому нечего было надеяться на то, что мы сможем заночевать у кого-нибудь в ближайшей деревне. Было решено провести эту ночь под открытым небом. Мы обошли станционные строения в поисках укромного места, наш выбор пал на песчаный участок земли по соседству с какой-то поленницей.
Тут мы и улеглись все бок о бок, намереваясь хоть немного поспать. Некоторые из нас прихватили с собой одеяла, но я заметила, что Теодор Ригг был без одеяла. Должно быть, ему было не жарко под утро, ибо ночь оказалась довольно холодной. Поутру мы устроили импровизированный завтрак возле поленницы. В нашем меню были хлеб, сардины и чай. После завтрака делать было решительно нечего, кроме как сидеть и дожидаться, когда придёт наш поезд. Мы обошли окрестности в поисках более подходящего места, и в конце концов, нашли небольшую лужайку, окружённую деревьями. Многие из нас поспали ещё, – день был тёплый и солнечный.
Около 5 часов вечера мы устроились, наконец, в вагоне второго класса в поезде, направляющемся в Анну. Путешествие было приятным, за окном мелькали леса и поля. На станцию Анна мы прибыли в 10 часов вечера, однако никто из детской колонии нас не встречал.
Нам ничего не оставалось делать, как отправиться в деревню на поиски места для ночлега. В конце концов, мы нашли одну избу с большим двором, хозяйка которой сказала, что накормит нас, но спать нам придётся на полу в большой комнате. На ужин нам подали яичницу с салом, всё очень вкусно. Это была первая настоящая еда с тех пор, как мы покинули Москву в пятницу вечером. Мы растянулись на полу, но поспать практически не удалось. Было очень жарко и замучили блохи.
На следующий день, в понедельник, двое из нас с самого утра отправились на поиски колонии. Как выяснилось, она находилась буквально в двадцати минутах ходьбы от нашего ночного пристанища. Наше прибытие ожидалось, поэтому для нас приготовили завтрак. Вскоре за багажом была прислана телега. Мы все взобрались на неё, и чуть позже наслаждались великолепным завтраком в колонии.
Оказалось, что колония расположена в большом имении, раннее принадлежавшем Баратынскому. Около 227 мальчиков и девочек из разных приютов Москвы были размещены в большом доме. Все дети были разделены на две группы и расселены по комнатам. Спали они на матрасах, набитых сеном, прямо на полу. Ощущалась нехватка постельного белья, полотенец, одежды. Дети были предоставлены сами себе. Никаких учебных занятий или кружков не было. Штат сотрудников состоял в основном из молодых и неопытных людей. Здание не было подготовлено к зиме, детей было слишком много для такого небольшого штата сотрудников. Одно было хорошо – дети были накормлены. Они получали основную пищу – молоко, хлеб, каши, картошку.
Вечером мы пошли прогуляться вдоль дороги, по краям которой росли стройные сосны. Дошли до деревни. Нас представили местному священнику. После этого мы отправились в волостное правление, где намеревались просить лошадей и телегу для проезда в Знаменку и Воронцовку, которые находились в Тамбовской губернии. Надо было преодолеть около 150 вёрст, меняя лошадей каждые 15-20 вёрст, в зависимости от того, как удалены постоялые дворы, и в зависимости от наличия лошадей и экипажей. Мы считали, что такой способ передвижения, пускай с непредвиденными трудностями, гораздо предпочтительнее выматывающего путешествия по железной дороге с бесконечными пересадками и ожиданиями поездов на станциях.
Волостное правление, однако, было не в состоянии обеспечить нас транспортом по причине уборки ржи. Однако нам рекомендовали обратиться на бывший земский постоялый двор, где, хотя и не без трудностей, мы получили-таки лошадей и телегу, на которых нас могли довезти до соседней деревни.
Во вторник мы встали в 4 часа утра и позавтракали. Нас не только накормили замечательным завтраком, но и дали с собой хлеба, сахара, варёных яиц и две жареных курицы. Наш возница прибыл в 6 утра, и мы немедленно двинулись в путь по России деревенской, которую мало кто видел из иностранцев.
Местность вокруг Анны была довольно живописная, с холмами и долами. Края эти были богаты лесами, которые весьма оживляли пейзаж. Дороги же походили на те степные дороги, что мы видели в Самарской губернии – такие же разбитые. Извиваясь, бежали они меж полей и пастбищ. Везде лежал толстый слой пыли, так что вскоре и мы были покрыты пылью с головы до ног.
В 10 часов утра мы прибыли на следующий постоялый двор, в деревне Ясырки. Нам повезло – мы получили лошадей и тарантас и могли продолжить путь до следующей станции, расположенной в 22 верстах отсюда. На этот раз езда была одно удовольствие – прошедший ливень прибил всю пыль. Окрестности отличались от тех, что мы видели в Бузулуке. Большие пространства вокруг были засажены рожью. Небольшие поля были отданы под посадки овса, гречи, льна и картофеля. Деревни также выглядели живописнее. Многие дома были кирпичной кладки. Некоторые крыши были соломенные. В отличие от того, что мы видели в Самарской губернии, здесь у многих домов были сады, с цветами и деревьями. На окнах – занавески. Всё имело весьма ухоженный вид, что было для нас непривычно.
В Щучье, на нашу следующую станцию, мы прибыли около полудня. Таким образом, 40 вёрст уже было преодолено. Однако здесь нас ожидала неудача. Маленькая грязная комнатка станции была полна людей, везде роились мухи. Какая-то женщина рожала. Люди постоянно входили и выходили. С большим трудом нам удалось уговорить старика-хозяина довезти нас до следующей деревни. Долго торговались. Наконец, договорились о цене, и путешествие было продолжено. Правда, на сей раз в телеге, но с хорошими лошадьми. До следующей станции, Матрёнки, было 15 вёрст. Село это было одним из самых красивых, увиденных нами на всём пути.
Красивые сады и избы; зелёная трава по обе стороны дороги; белые гуси копошатся в траве. Сельская церковь была очень живописна, хорошо гармонировала с опрятным селом. Такими же славными были и обитатели селения: крестьянские девушки в нарядных платьях вышли поглазеть на нас. Волостное начальство, услышав о том, что приехали американцы и англичане, предоставило в наше распоряжение два тарантаса для того, чтоб мы со всеми удобствами добрались до следующего села, находящегося в четырёх верстах отсюда. Наше предложение об оплате было с негодованием отвергнуто.
Следующую остановку мы сделали в деревне Самовец. Остановились на ночь. Всего мы уже проехали 59 вёрст. Деревенский голова был сама любезность. Он определил нас на постой в комнате, велел приготовить ужин. Однако мы попросили позволить нам заночевать на сеновале, на что было дано согласие. Наверняка он принял нас за сумасшедших по причине того, что мы променяли уютную комнату на сеновал. Но нами руководили ужасные воспоминания о блохах, которые не давали нам спать однажды, когда мы были на постое в крестьянской избе. Богатый опыт ночёвок на полу в крестьянских избах – вот что заставило нас попроситься ночевать на сеновале, где, по крайней мере, будет свежий воздух и чистая постель. Надо признаться, что от блох нам всё-таки скрыться не удалось, но мы поспали. Эта деревня оказалась такой же славной, ничуть не хуже Матрёнки.
Летняя дача в России. Рисунок Ричарда Килби, работника квакерской миссии помощи в Бузулуке. Начало 1920-х гг.
Утром мы поднялись не очень рано. Проехали ещё 15 вёрст, до деревни Шальни. Дорога была довольно ухабистая, да и окрестности не столь живописны как накануне. Шальнинские власти не были столь любезны. Они были политически подкованы: осведомлены о высадке англичан в Архангельске. Теодору Риггу пришлось выслушать много неприятного по поводу несправедливой интервенции со стороны Союзных сил. Очевидно, что эта деревня была за большевиков. После довольно жарких споров нам удалось заполучить лошадей, но оставалось ещё подыскать возницу и телегу, на которой мы смогли бы доехать до Мордово, маленькой железнодорожной станции на ветке Грачи–Царицын.
Мы всё ещё находились на постоялом дворе, когда вдруг, откуда ни возьмись, появился русский матрос. Он потребовал предъявить ему наши паспорта и документы. Затем велел нам идти в волостное правление, так как ему показалось, что наши документы не в порядке. Он заявил, что предъявлены документы на четырёх мужчин, тогда как он видит трёх мужчин и одну женщину. К счастью, местные власти имели другое мнение, и нам было позволено продолжить наше путешествие. Этот инцидент оставил неприятный осадок. Нам казалось, что в этой части Тамбовской губернии иностранцы подозревались в каком-то заговоре, правда, каком именно – сказать было трудно. Мы также полагали, что Шальнинские власти позвонят по телефону в Мордово, деревню, находящуюся на нашем пути, чтоб там устроили очередную проверку. Опасения наши оказались напрасными, и мы проследовали дальше беспрепятственно. Дорога в Мордово шла через холмистую местность, много деревьев и цветов. Это напомнило мне плато Покко в Пенсильвании. Власти Мордово оказались очень приветливыми и милыми людьми, что нас удивило. В деревне не было постоялого двора. Но волостное начальство навело справки среди крестьян, не может ли кто предоставить лошадей и телегу, чтоб мы смогли продолжить наше продвижение к Воронцовке и Знаменке.
Мы пообедали во дворе крестьянина, который согласился везти нас дальше. После непродолжительных споров и обсуждения цены мы тронулись в Мульдуги, деревню, находившуюся на расстоянии 15 вёрст. Поездка была не из приятных: мы ехали в телеге, в которой даже соломы не было, к тому же везла нас всего одна лошадь, да и та была не самая резвая. По прибытии в Мульдуги мы направились в волостное правление, где были встречены дружелюбно. Нам нашли и возницу, и телегу для следующего отрезка длиной в 12 вёрст, до деревни Сосновка. Люди в Сосновке оказались тоже очень приятными, и деревня была славной. Нас отвели на станцию, хозяин которой предложил нам отужинать, а также сказал, что мы можем переночевать у него в сарае на соломе. В семействе самого хозяина праздновали радостное событие – возвращение сына из германского плена. Несмотря на такую занятость, они проявили максимум внимания к нам, приготовили для нас ужин и накормили.
Это была одна из лучших наших ночей – мы были в гостях у дружелюбных, приветливых людей. Сарай был чист и ничто не потревожило наш сон, хотя в этом же сарае находился ещё маленький жеребёнок.
Поутру, проснувшись, мы умывались у колодца – в русском стиле. Позавтракав, мы продолжили путешествие: ещё 15 вёрст, до следующей деревни. Станция в той деревне находилась в ведении самых приветливых людей, каких нам довелось повстречать на нашем пути. Дом их был чист и красив. Семейство выглядело очень счастливым, лица светились улыбками. Они молотили пшеницу и собирали солому в пучки. Мы попытались помочь им, работая с цепом и скручивая солому для перевязки. Нам предоставили большой тарантас и три лошади на наш последний отрезок пути до Воронцовки, где находилась детская колония.
Этот участок пути проходил по очень ухабистой дороге, что совершенно вымотало нас. Лошади несли очень быстро. По обеим сторонам дороги было множество диких цветов. В Воронцовку мы прибыли пополудни и были сердечно встречены персоналом детской колонии.
КОЛОНИЯ В ВОРОНЦОВКЕ.
Эта колония для московских детей, а также для беспризорных, расположена в бывшем имении генерала Болдырева, неподалёку от деревни под названием Воронцовка, что, в свою очередь, находится в 30 верстах от губернского города Тамбов. Имение довольно обширное, с садами и лугами, пастбищами и пахотными землями. Рядом с усадьбой растёт много прекрасных деревьев. По обеим сторонам дома протянулись дорожки, везде цветочные клумбы. Одна из дорожек ведёт к маленькой речушке, что протекает поблизости.
Главное строение представляет собой двухэтажное здание, вход в которое обрамляется большими белыми колоннами. От двухэтажного здания отходят два крыла, полукругом охватывающие двор. В одном крыле – спальни для 66 ребят. В другом же крыле расположены столовая для детей, кухня, бывшие людские. Центральная часть здания к моменту нашего приезда не была отдана в распоряжение колонии, но нам разрешили осмотреть её».
«Надеюсь, никогда в моей жизни мне не доведётся больше увидеть подобного развала. Красивейший дом, наполненный разбитой вдребезги прекрасной мебелью. Стулья, кресла, столы – всё сломано. С диванов и кресел содрана обивка. Портьеры сорваны. Картины либо изрезаны, либо вырезаны из рам. Остатки былого великолепия были свалены в кучи в двух комнатах».
«Одно из самых печальных зрелищ представляла собой спальня мадам Болдыревой. Здесь находились останки белоснежного бюро, умывальника, и прочих великолепных вещей. По всему полу были разбросано множество писем, вынутых из конвертов. Странно, что никто не тронул ни одной книги из роскошной библиотеки».
«Мы спросили у сотрудников колонии, почему крестьяне подвергли всё такому разрушению? Они не любили генерала Болдырева? Нам отвечали, что, напротив, крестьяне очень уважали генерала. Но местным жителям стало известно, что крестьяне соседних деревень произвели большие погромы в усадьбах, а потому было решено поступить так же. После осмотра здания нас провели в конюшни, где всё ещё содержалось несколько прекрасных лошадей генерала. Однако все коровы были распределены между крестьянами деревни Воронцовка.
Большую часть всего следующего дня мы провели в беседах с заведующей колонией и с остальными сотрудниками. Мы с удовольствием отметили, что весь штат относился к своей работе добросовестно, что с детьми были установлены самые дружеские отношения. Было очевидно, что дети накормлены, вполне ухожены, и часть времени заняты делом – работают в своём огороде. Не хватало постельного белья, полотенец, одежды. Мы понимали, что число работников недостаточно, чтобы управляться с таким количеством детей. Несколько человек работало на добровольческих началах только в течение лета, а осенью эти люди намеревались покинуть колонию. Требовался ремонт как в спальной части здания, так и в кухонном блоке. Мы были уверены, что если заполучить центральную часть имения в пользование, то колония прекрасно сможет работать и зимой.
Вечером того же дня мы отбыли в колонию в Знаменку. Там мы были сердечно встречены персоналом; дети бежали нам навстречу с криками «Англичане!»[в тексте «Anglichani», – прим.пер.]
КОЛОНИЯ В ЗНАМЕНКЕ.
Эта колония располагается в имении Строгановых, на окраине села Знаменка. Село это не выглядит так, как, скажем, Воронцовка. Это относительно большой торговый центр. Местные крестьяне не продемонстрировали такой симпатии к обитателям колонии, как это было в Воронцовке.
Семейство Строгановых, в чьём имении располагалась колония, было одним из некогда знатных российских семейств. Здесь им принадлежало около 12 тысяч акров земли. Это и леса, и пахотные земли, и пастбища. Последним владельцем, очевидно, был человек, весьма заинтересованный сельским хозяйством. Его скот и лошади считались лучшими. Он снимал отличные урожаи ржи, пшеницы и других культур. Все угодья вокруг имения содержались в образцовом порядке.
Главное здание имения до сих пор стояло закрытое. Дети жили в доме сторожа. Нам позволили осмотреть здание внутри. К нашему удивлению, ничто там не было нарушено, в отличие от усадьб, чья судьба была плачевной после революции 1917 года. Всё сохранилось как будто бы хозяин только что покинул имение. Великолепная мебель стояла нетронутая. Библиотека была в полной сохранности. На стенах оставалась живопись. Как и в усадьбе Болдыревых, мы ощущали себя скользящими между призраками предыдущих владельцев. Легко было вообразить великосветских дам и господ, прохаживающихся и ведущих беседы, флиртующих и сплетничающих. Мы прогуливались прекрасным летним вечером по аллеям парка, по его лужайкам, восхищаясь красотой всего, что было вокруг нас. Единственное место, где мы заметили какие-то разрушения – оранжереи. Некоторые из них были разбиты. В больших оранжереях некогда росли пальмы. Несколько пальм было спилено, остальные же погибали от недосмотра.
Здание, используемое под спальни, было безнадёжно мало для 100 детей. Буквально все комнаты в доме сторожа использовались как спальни. Кроватей не было. Всё свободное пространство было занято матрасами. По причине такой перенаселённости невозможно было поддерживать на должном уровне чистоту. И здесь не хватало постельного белья, одежды, полотенец. Мы осмотрели кухню, которая была весьма чистой, но столовая была в ужасном состоянии. Пища для детей была чрезвычайно скудной. По поведению детей в столовой можно было понять, что дела с дисциплиной обстоят очень плохо. Всё лето они пробегали подобно маленьким дикарям. Не было никаких учебных занятий, никаких кружков по труду, никакого садоводства, в отличие от Воронцовской колонии. Сама заведующая колонии была врачом. Она производила впечатление человека способного и добродушного. Штат сотрудников был малочисленным, весьма сомнительно было, чтоб кто-нибудь из работников пожелал бы остаться здесь на зиму. И опять мы понимали, что если нам удастся заполучить в своё пользование главное здание, то можно провести определённые реорганизационные работы и сделать колонию пригодной для проживания детей в зимнее время. Задача была крайне важной и включала в себя вопрос о наборе штата, некоторые ремонтные работы на кухне, ремонт санузлов, приобретение обстановки для спален. К тому же надо было позаботиться о школе и мастерских.
Наутро мы встали рано, намереваясь посетить теперь колонию в Безобразово. Ехать туда надо было поездом, с тремя пересадками, затем на лошадях до деревни Островок, где, собственно и находилась сама колония. Мы уже имели некоторый опыт путешествия на поездах. Хотя дорога предстояла и недлинная, всё же три пересадки осложняли дело.
Начало пути было не самым обнадёживающим. В Знаменке нам дали телегу, в которую была впряжена очень усталая лошадь, так что почти весь путь до станции длиной в 4 версты нам пришлось преодолеть пешком. К счастью, на поезд мы не опоздали. Как обычно, все вагоны были переполнены. Проводник, на которого униформа Красного Креста произвела сильное впечатление, позволил нам ехать в вагоне охраны, наравне с другими местными знаменитостями.
В Тамбове нашей целью было как можно скорее добраться до станции Козлов, где надо было сделать пересадку на московскую линию и ехать до Ряжска. В Ряжске же надо было пересесть на самарское направление и ехать до Безобразово.
В Тамбове мы прождали поезда до 5 вечера. Как водится, везде были толпы. На наше счастье, к поезду прицепили два вагона, нам посчастливилось оказаться недалеко от входных дверей, так что удалось не только попасть в вагон, но и занять места для сидения. В Козлов прибыли около полуночи. Здесь нам предстояло расстаться с Э. Ст. Дж. Кэчпулом. Он направлялся в Москву с тем, чтобы выполнить важную миссию посредника при обмене заложниками на территории, захваченной чехами, восточнее Волги. Мы же продолжали наше путешествие в Безобразово.
Железнодорожная станция Козлов представляла собой потрясающее зрелище. Никогда ничего подобного в своей жизни я не видела. Всё было переполнено людьми: залы ожидания, платформы – всё было просто забито до предела крестьянами, солдатами, грудами багажа. На полу расположились усталые пассажиры в ожидании поезда.
В ту ночь нам не удалось найти даже стоячего места в каком-нибудь поезде, идущем на север. Весьма неохотно мы оставили наши надежды уехать сегодня и отправились на поиски места где-нибудь неподалёку, где можно было бы переночевать. Ночь была довольно холодной. Поутру, после импровизированного завтрака, мы снова начали попытки продвижения далее по нашему маршруту. Станция по-прежнему была полна людей. Прибыл очередной поезд, и мы начали искать хоть какое-нибудь местечко, чтоб втиснуться туда. Мы уже почти махнули на всё рукой, когда вдруг обрели неожиданного помощника в лице железнодорожного комиссара. Он решительно проложил путь в вагон второго класса, где и оставил нас среди рычащих и орущих пассажиров. Даже проводник был недоволен, поскольку у нас были билеты лишь в вагон третьего класса. В конце концов, шум поутих, и нам было позволено оставаться там, где мы были.
Спустя несколько часов мы прибыли в Ряжск, где нам предстояло сделать ещё одну пересадку. В отличие от Козлова, на этой станции царили мир и спокойствие. Возможно, это объяснялось тем, что движение на Самару было неинтенсивным ввиду того, что дорога у Самары была перерезана чехами и казаками.
Как бы то ни было, мы с удовольствием перекусили в сравнительно чистом здании станции. Нам даже удалось поспать немного, пока мы поджидали свой поезд Ряжск–Моршанск. Поезд прибыл около 5 вечера. Народа было довольно много, но нам удалось захватить места в вагоне 3 класса. Напрасно мы искали по прибытии на станцию Безобразово кого-нибудь, кто встречал бы нас. Никого не было. Остаток ночи мы коротали на жёстких лавках маленького зала ожидания. Утром мы отправились со своим багажом к близлежащей деревне Безобразово. Здесь нам улыбнулось счастье – мы повстречали крестьянина, который возвращался в Островок, место, где, собственно, и располагалась колония. Он согласился взять нас и наш багаж. Дорога в Островок очень интересная. Местность прекрасная, деревни, через которые мы проезжали, радовали глаз симпатичными домиками и красивыми садами. На домах, на маленьких табличках, были нарисованы различные предметы домашнего обихода: ведро, или лопата, или топор, или ещё что-нибудь. Нам пояснили, что в случае пожара каждый двор должен обеспечить наличие того инструмента, который значится на его доме. Подобная система исключала возможность того, что кто-то может забыть, что надо нести с собой в случае пожара.
В Островок мы прибыли к завтраку. Ни заведующая, ни кто-либо другой не ожидал нашего прибытия, чем были смущены и мы, и они. Потребовалось некоторое время для того, чтоб объяснить кто мы такие, и почему мы сюда приехали. Как бы то ни было, приняли нас радушно; после того, как мы представились, нас накормили завтраком. Угощали белым хлебом, холодной ветчиной и чаем. После двухдневного путешествия со всеми его неудобствами, сухомяткой, невозможностью выспаться, невозможностью, наконец, даже просто помыть руки, мы с радостью расположились в Безобразово. Мужчины отправились мыться на реку, тогда как Эстер Уайт повели, как ей пояснили, в укромное место, где обычно мылись женщины. Место это оказалось рядом с дорогой, на которой толпились дети, готовые наблюдать за процессом. Тем не менее, она разделась и вымылась, хотя и несколько торопливо.
В Безобразовской колонии проживало 108 детей. В основном это были беспризорники, но несколько человек и из московских детских домов. Мы нашли, что организация дела здесь была лучше, чем в остальных трёх колониях. Заведующая была хорошим организатором, она наладила связи с властями в Моршанске. Ей удалось заручиться помощью со стороны продовольственного комиссара в Моршанске, а также со стороны рабочего совета местной сахарной фабрики. Сотрудники колонии, хоть их было и немного, работали с усердием. Управление делами велось лучше, чем в трёх предыдущих колониях. У заведующей была идея разделить колонию, и какую-то часть воспитанников послать в Сосновку, в Тамбовской губернии. Там уже было всё готово для этого. В случае сохранения колонии на зимний период здесь потребовались бы определённые запасы детской зимней одежды, постельного белья, полотенец, многих других вещей. Если увеличить штат этой колонии, поддержать финансами и необходимыми вещами, то, как мы чувствовали, заведующая отлично справилась бы с поставленной задачей, и 108 детей спокойно бы здесь перезимовали.
На следующее утро мы поднялись в 4 утра, торопливо позавтракали бутербродами, и стали собираться в обратный путь, в Москву. Экипаж, который должен был доставить нас на станцию, был весьма необычный. Он походил на ирландскую двухколёсную повозку, две продольные скамьи стояли спинками друг к другу. Ноги наши покоились на ступеньке, возвышавшейся над дорогой всего на один фут.
Нам повезло – наше путешествие в поезде до Ряжска было вполне комфортабельным. Там нам предстояла пересадка на московский поезд. В Ряжске обстановка переменилась по сравнению с тем, что мы видели два дня назад. Накануне был издан приказ о проведении повальных обысков и конфискации еды и муки, если количество будет превышать 20 фунтов на человека. Повсюду солдаты досматривали багаж и производили конфискацию продуктов. Нас проверили дважды, но, к счастью, у нас было немного еды, вполне достаточно, чтоб лишь доехать до Москвы. Два солдатика были весьма озадачены некоторыми предметами из моего мешка: складные нож и вилка, термос. Они с подозрением осматривали две баночки мёда. Солдаты намеревались конфисковать их, очевидно для собственного пользования, и только лишь наш энергичный протест помешал реализации этого плана.
Московского поезда дожидалось много народа. Подошедший состав был заполнен пассажирами до предела. Люди стояли даже на буферах между вагонами, некоторые граждане вскарабкались на крышу и ехали там. Пробежав вдоль платформы, мы убедились в тщетности всех попыток найти хотя бы стоячее место. Стало ясно, что ничего не остаётся делать, кроме как карабкаться на крышу.
Мы наметили один вагон, находившийся вне поля видимости солдат. Торопясь, мы взобрались по железной лестнице наверх, втащили свои вещи и поползли по середине крыши, на которой уже расположились другие путешественники. Пришлось распластаться, чтоб не привлечь внимание солдат, сгонявших людей с крыш вагонов. На наше счастье, вскоре поезд тронулся, станция Ряжск осталась позади.
В тот момент мы не могли себе представить каково это – путешествовать на крыше вагона в ночи. Несмотря на одеяло, которым мы пытались укрыться вместе, было смертельно холодно. Когда поезд хорошо разогнался, одеяло билось на ветру как флаг, нисколько не согревая нас. Вдобавок начало накрапывать. Вскоре дождь перешёл в ливень. Нам оставалось только лежать тихо и молиться, чтоб скорее настал день. На заре поезд замедлил свой бег и подошёл к ярко освещённой станции. Однако остановился состав довольно далеко от вокзала. Мы воспользовались остановкой, стали спускаться с крыши, надеясь, что успеем оказаться на земле, прежде чем поезд тронется. Затем по грязи добирались до самой станции, которая оказалась Рязанью, что в 120 милях от Москвы. Так, за ночь мы проехали на крыше около 80 миль.
На вокзале немного почистились, попили горячего чая и снова в путь. Наудачу, следующий поезд пришёл через два часа. Толкаясь и крича, мы пробрались в коридор вагона второго класса, где можно было с комфортом стоять. Все вокруг казались весьма неприветливыми, хотя я думаю, что мы сами были не лучше после ночи, проведённой на крыше вагона. Главное то, что мы – в вагоне. Шансы добраться до Москвы этим вечером были велики.
Да, путешествие получилось длинным. Все мы смертельно устали, присесть на багаж удавалось лишь изредка. Пополудни поезд остановился на какой-то небольшой станции, возможно, это было Воскресенское, миль 55 от Москвы. С платформы доносились крики. Выглянув из окна, мы увидели 20-30 детей, некоторые совсем маленькие – 4-5 лет. У нас с собой была большая буханка хлеба. Мы стали нарезать хлеб кусками и давать эти кусочки детям: один за другим, до тех пор, пока не досталось каждому. Нечего и говорить, ребята были счастливы. Такого они не ожидали. В ответ мы услышали многократные «спасибо» [в тексте «spasibos», – прим.пер.].
Поезд прибыл в Москву вечером, в 7 часов. Это была среда, 14 августа. Вся поездка заняла 12 дней. В каждой из четырёх колоний мы провели по одному дню. Всё остальное время было потрачено на дорогу. Общая длина маршрута – 700 миль. За восемь дней дороги лишь одну ночь мы провели в поезде, одну – на крыше вагона, а шесть ночей – на станционных задворках, в крестьянских избах, в полях или в сараях.
Всё же нам удалось получить нужную информацию о колониях, о возможности их сохранения на зимний период. За исключением одного случая, нам везде был оказан тёплый приём, не только в колониях, но и в деревнях, которые повстречались на нашем пути.
Источник:
A Quaker Scientist. A Life of Theodore Rigg KBE, by Helen R. Hughes.
Перевод Сергея Никитина
