Разумная неопределенность. Квакерский подход к вероучению // Джеральд Пристленд

Друзья заявляют о себе, что они с христианской церковью. Тем не менее, в основном они не придерживаются характерных для этой церкви доктрин. Насколько чужды духу квакерства такие доктрины? Нужно ли Друзьям больше интересоваться ими, или это вызовет риск забвения наших традиций? …

Мы не можем вечно сидеть в тишине с самими собой, с другими Друзьями или с остальным миром. Мы должны обсуждать и даже спорить. Ведь в природе человечества – стремление идти вперед. В частности, Друзья не являются и никогда не были чисто созерцательной сектой. …

Мы нуждаемся в Церкви, во-вторых, для дисциплины и авторитета. Некоторых Друзей это может шокировать, потому что, конечно же, не само ли происхождение квакерства связано со свободой от навязывания чего бы то ни было? …

---

Скачать: [.pdf] [.rtf]

Джеральд Пристленд, автор и телеведущий, учился в школе Чартерхаус, Оксфордском университете, работал в Би-би-си (откуда он вышел на пенсию в 1982 году после 33-летней службы). Также работал международным корреспондентом и ведущим новостей на радио и телевидении в Лондоне, Париже, Дели, Бейруте и в Вашингтоне. Освещение вьетнамской войны, а также убийств и беспорядков в Америке 60-х годов произвело на него глубокое впечатление.

Крещеный в англиканской церкви, утвержденный в пресвитерианской, он вступил в Религиозное общество Друзей (квакеров) в 1976 году. Был старейшиной в собрании Голдерс Грин. В 1977 году он стал корреспондентом Би-би-си по религиозным вопросам и приобрел много почитателей за свои беседы “Искренне Ваш”. В 1981 году его радиопрограмма «Прогресс Пристленда» привлекла рекордную аудиторию, а в виде книг и кассет стала бестселлером. Джеральд получил премию Церкви Святого Мартина Санфорда в Англии. Его перу принадлежат такие книги как «Журналистика», «Насилие», «Конвалл» и «Рыба с жареной картошкой».

ПРИМЕЧАНИЕ ИЗДАТЕЛЯ: В этом издании мы не обновляли текст, например, из-за изменений в организации квакеров или из-за нового издания книги «Христианская вера и практика».

Разумная неопределенность: Квакерский подход к вероучению

Джеральд Пристленд

Свортморская лекция, 1982 год

Издательство «QUAKERbooks»

Впервые опубликована в июле 1982 Квакерской Национальной Службой и Вудбрукским Колледжем для Комитета Свортморских Лекций
Книга переиздана в июне 2007 издательством «QUAKERbooks»

© Gerald Priestland 1982

Моральные права автора подтверждены в соответствии с законом 1988 года об авторском праве, образцах и патентах. Ни одна часть данной книги не может быть воспроизведена или передана в любой форме и любыми средствами, электронными или механическими, включая фотокопию, без письменного разрешения издателя. При обзорах разрешается цитировать короткие отрывки. За справками обращаться:

Publications Manager, Quaker Books, Friends House, 173 Euston Road, London NW1 2 BJ
www.quaker.org.uk

ISBN 978 0 901689 75 7

 

О Свортморских лекциях

Свортморский лекторий был создан на заседании Вудбрукского расширенного комитета, состоявшегося 9 декабря 1907 года, в рамках мероприятий Комитета по обеспечению условий для «ежегодной лекции на некоторые темы, касающиеся новостей и работе Общества Друзей». Название Свортмор было выбрано в память о доме Маргарет Фокс, который всегда был открыт для серьезных искателей Истины, и из которого коллегам посылались слова любви, сочувствия и существенная материальная помощь.

Лекторий продолжает находиться под опекой попечительского совета Вудбрукского квакерского учебного центра. Это значительная часть образовательной работы, проводимой в Вудбруке и из Вудбрука.

Лекторий имеет двойную цель: во-первых, разъяснение Обществом Друзей всем своим членам своих посланий и миссии, а во-вторых, доведение до общественности духа, целей и основных принципов Друзей. За выраженные мнения несут ответственность только сами лекторы.

Лекторий организует и издание книг, и чтение самих лекций; последнее обычно происходит во время проведения Британского (до 1994 года Лондонского) Годового Собрания Религиозного Общества Друзей. Лекция, изложенная в этой книге, была прочитана в Зале Центра Искусств Уорикского университета вечером в воскресенье 25 июня 1982 года.

ВВЕДЕНИЕ

О теме этой лекции:
В соответствии с «Советами и вопросами» (1), Друзья заявляют о себе, что они с христианской церковью. Тем не менее, в основном они не придерживаются характерных для этой церкви доктрин. Насколько чужды духу квакерства такие доктрины? Нужно ли Друзьям больше интересоваться ими, или это вызовет риск забвения наших традиций?
Привыкший к публичным выступлениям, я столкнулся с тем, что нет аудитории ужаснее, вернее, рассчитанной на большее потрясение для меня, чем аудитория Друзей. Самые суровые рецензии на книги, которые я написал, как правило, были сделаны Друзьями, и это правильно и уместно. В Обществе Друзей нет места номинациям «Человек года», культам личности. Потому что в нем есть одна особенность, которая предотвращает распад на сгусток личных религий – это предъявление учений на строгое (хоть, как ожидается, молитвенное и благотворительное) рассмотрение собранию, а в случае необходимости, и Обществу в целом.

Разрешите мне извиниться за то, что долго скрывать невозможно: эта лекция возникла из серии передач под названием «Прогресс Пристленда» (2) [далее «Прогресс» – прим.ред.], которые транслировались по радио Би-би-си 4 осенью 1981 года. Написанная и составленная мной, а подготовленная моим коллегой Крисом Ризом (Chris Rees), она исследовала (для просвещения тех слоев аудитории, которые лишены религиозного обучения) некоторые основные постулаты общего христианства. К ним относится авторитет Писания, грех, спасение, Троица, богослужения и молитвы, таинства, Церковь.
Немногие из этих постулатов имеют обращение в кругу Друзей, что и было одной из причин, почему Друзья были слабо представлены в числе 102 интервьюируемых в этой серии передач. Но это была не единственная причина, и я хотел бы воспользоваться возможностью, чтобы изложить некоторые другие причины.

Прежде всего, даже те десять часов вещания, которые были в нашем распоряжении, предполагали необходимость сузить тему, если мы не хотели в результате получить дикую запутанную смесь из сектантских аргументов. При всем уважении к тем, кто утверждает, что квакерство является основным течением в христианстве, можно констатировать – судя по численности, это не так. И если нужно было предоставить больше времени для выражения взглядов квакеров, то никто не может отрицать, что равное время нужно было дать также и мормонам, и унитариям, и адвентистам седьмого дня, и многим другим. Целью, однако, было не создать рынок конкурирующих конфессий, а сказать: «Вот те учения, которые представлены в большинстве церквей. Начните с них, подумайте сами и совершите свое собственное паломничество в веру». Еще один момент: так как рассказчик сам был квакером и объявил об этом, Общество и его тенденции не были представлены полностью. Конечно же, были и такие слушатели (рад сказать, что не так уж много), которые подозревали уклон в сторону позиции квакеров.

Сознавая опасность, я признаю, что я сделал выбор не продвигать квакерскую интерпретацию, в результате чего получил ряд писем, в которых говорилось: “Вы сообщили нам, что Церковь думает по этим вопросам, но что думаете сами Вы? «А что Ты можешь сказать?» [прим.ред. – знаменитая в квакерской среде фраза Маргарет Фелл] Для меня было бы некорректно использовать передачу как свободную платформу для своей собственной веры, но вот в этой лекции, я считаю, это как раз можно сделать, и для этого я ею и воспользуюсь. Теперь, когда я больше не являюсь штатным корреспондентом Би-би-си, ограничения для беспристрастности уже не так сильны, но я надеюсь, этого нельзя сказать об обязанности быть разумным и справедливым. Также мне совершенно не хочется, чтобы обо мне когда-либо подумали, что работа в той замечательной корпорации поставила меня в рамки принужденности любого рода. Я глубоко признателен за те возможности и свободу мысли, которые мне там были позволены.

И сейчас в том что мне предстоит, я хотел бы повторить некоторые свои шаги по пути того «Прогресса», глубже рассмотреть свои собственные реакции на познанное и воспринять (и как христианин, и как квакер) влияние христианского учения на свое квакерство; так, как мне это видится. Пусть никто никогда не скажет, что я пытаюсь навязать Обществу Друзей догму. Но пусть также и никто никогда не скажет, что, проведя несколько месяцев среди доктринальных христиан, я увернулся от вопроса: «А что Ты можешь сказать?»

1

Суждение, которое я положил в основу названия, заключается в том, что христианская вера является не системой имеющей разумные причины определенности, как многие думают, а системой разумных неопределённостей. Под неопределенностями я не имею в виду сомнения, а под разумными не имею в виду логичные. То, о чем я говорю – это мнения, даже убеждения, которые не могут быть доказаны символически, как химический или математический процесс, но имеющие последовательность, не дискредитирующую верующего. Произнесенные верующим, они на этом явно не заканчиваются: они открыты и подлежат исправлениям или развитию, но верующий может ожидать, что они будут выверены опытом, и что это смогут подтвердить и другие, и, что самое главное, они составляют смысл жизни и имеют смысл в жизни.

То, что я сказал, уже поднимает ряд вопросов, и прежде всего о значении выражения «иметь смысл». Как бы то ни было, могу ли я сказать, что любая система замечательна уже потому, что имеет смысл сама по себе, подтверждает саму себя? Не очень сложно представить себе несколько систем, которые это демонстрируют, в том числе, как это ни парадоксально, и атеистическое мировоззрение о том, что смысла в жизни нет вообще, и что Вселенная изначально абсурдна: что она буквально глуха и что ей нечего нам сказать в ответ. Нет, логической последовательности недостаточно. Я бы сказал, что абсолютная логическая последовательность – это слишком много, так как она не оставляет места для тайны, которую я до сих пор ищу, несмотря на мои убеждения, и ожидаю встреч с тайнами, потому что (веря в Бога, как это делаю я) не ожидаю, что Его пути в точности совпадут с моими, или что мой ум будет в состоянии понять более, чем самый маленький Его уголок. Но возможно я и лукавлю, так скоро разыгрывая карту «Бога» в этой игре.

Думаю, что наилучший подход к значению выражения «имеет смысл» лежит через такое явление как опыт, и, думаю, именно здесь находится наша дверь в квакерство. Вы, я уверен, извините меня, если я еще раз процитирую отрывок из «Дневника» Джорджа Фокса, который и для меня, и для многих других, был открытием духовного видения:

«И когда мои надежды на них и на всех людей иссякли настолько, что мне не оставалось ожидать ни какой-либо помощи извне, ни совета, что делать, тогда… Ах, тогда я услышал голос, который говорил: «Существует один, единственный Иисус Христос, кто отзовется», и когда я услышал это, сердце мое затрепетало от радости. Тогда Господь дал мне понять, почему не было на земле никого, кто мог бы отозваться, и поэтому я могу прославлять только лишь Его: ибо все заключены под грехом, и, как был и я, заперты в неверии в то, что Иисус Христос имеет преимущество, просвещающее и дающее и благодать, и веру, и силы. Таким образом, когда Бог вершит, кто это отменит? И это то, что я познал экспериментально». (3)

Эти последние слова относятся к главному: экспериментально – по опыту, по собственному, личному внутреннему опыту. Фокс уже рассказал нам, как институциональные священники и независимые проповедники не смогли добиться смысла жизни: «Ни один из них не смог отозваться на мой призыв,» – говорит он, и теперь, когда наконец он перестал слушать других, и не осталось ничего, кроме своего собственного опыта, теперь он слышит то, что имеет смысл. И современным квакерам, возможно, придется признать, что это гораздо менее утонченно, гораздо более похоже на объявление на оловянной евангелической часовне, чем мы могли бы себе представить. Иисус Христос просвещает, дает и благодать, и веру, и силы. То есть, ИИСУС СПАСАЕТ.

Что происходит затем – это великолепное раскрытие значения выражения «имеет смысл». Фокс понял, почему случилось так, что все его предыдущие попытки понять жизнь ни к чему не привели. Христос захотел, чтобы он пришел непосредственно к источнику, а не пил из желобов, которые были уже загрязненными. Это имело смысл в прошлом. Но особенность правды такова, что указание цели имеет смысл не только в прошлом, но мы можем использовать ее для целенаправленного ведения нас вперед, находя все больше и больше подходящих и надлежащих деталей, вписывающихся в такой образец. Фокс продолжает говорить, что Христос «открыл» ему многое: Писание, истинную природу встреченных им людей, самую суть человеческого греха и человеческой добродетели. И он умирал, говоря, что ему все «совершенно ясно». Все это для него имело смысл.

Теперь я не последователь Фокса. Я уже и ранее говорил, что нахожу его по-настоящему сдерживающим фактором для вступления в Общество Друзей. Не только из-за его очевидного отсутствия чувства юмора, высокомерия и мстительности, а потому что я нахожу многие его письма очень трудными для понимания. И я не представляю, как можно их понять, если не знать гораздо больше, чем я, об обращавшихся в Англии семнадцатого века теологических категориях. Некоторые из нас предпочитают думать, что Фокс просто читал Новый Завет и был вдохновлен идеей создания примитивного христианства образца «сделай сам». Конечно, он очень хорошо знал Евангелие, он знал всю Библию гораздо лучше, чем большинство из нас сегодня, и конечно он думал, что возвращает их последователей к первоначальной церкви апостолов, что делает и большинство реформаторов. Но я думаю, что он читал и слышал больше о континентальной теологии (и находился под ее влиянием), чем лежит на поверхности его деревянной прозы. И хотя он был невосприимчив к средневековым преданиям католической церкви, он все же не мог не оказаться под влиянием (как человек читающий Библию) тонкого богословия Павла и других авторов Послания. Все образы Света и Семени исходят от них.

Что я в результате хочу вывести – это то, что никогда не было таких времен, даже у Друзей, когда религиозный образ «наличия смысла» не был связан с принятием определенных доктрин. Друзьям нравится думать, что они никогда не навязывают друг другу проверку убеждений (хоть я и не очень в этом уверен), и конечно мы сегодня очень толерантны, до того момента, когда новичку в нашей среде становится трудно разобрать, во что мы верим, если верим во что-либо вообще. Складывается впечатление, что среднестатистическое собрание квакеров состоит наполовину из людей, которые отдыхают (возможно, навсегда) от доктринальных боев, и наполовину из тех, кто сбежал в свои собственные любимые доктрины из других церквей, и тихо проводит время в доме собраний без них, так как в кладовых их собственных собраний мало чем можно поживиться.

Без сомнения, вы слышали обо всем этом и раньше. Это постоянная тема Свортморских лекций. Совсем недавно, в 1980 году, Джанет Скотт говорила о «пути к квакерской теологии» (4), придя в кульминации к ярчайшему (и, в некотором смысле, ослепительному) осознанию Бога творческого. Ранее, в 1965 году, великий, но недооцененный, Джон Макмюррей (5) призвал нас к «недогматическому, гипотетическому и временному» богословию, признающему, что «невозможно верить в то, чего не понимаешь, нежелательно исповедовать веру в то, во что невозможно верить эффективно». Должен сказать, я не нахожу эти последние замечания в целом удовлетворительными. Я не знаю, что означает «верить эффективно», но точно знаю, что я верю в то, чего не понимаю в полном объеме. Я верю, например, в добродетель Бога, но должен буду относиться к самому себе с большим подозрением, если стану утверждать, что понимаю это.

Я проделал этот пируэт вот для какой цели: чтобы показать, что вы не можете открыть дверь в богословие (в буквальном смысле, в слова о Боге) не признав того, что может показаться чуждым всему духу квакерства, а именно, разобщенности. Молчание, как нам говорят, приносит единство, ибо это то, где мы соединены в Боге, и Он является нашим единственным выражением. Один выдающийся представитель Русской Православной Церкви как-то сказал мне, что для него грех – это поверхностность, отказ идти вглубь нашего существа, где находится Бог, и где не может быть никакого конфликта между людьми, потому что все мы там – единое целое.

Все это очень хорошо. Это действительно очень хорошо. Такое единение с Богом и друг с другом лежит в самом сердце любого собрания квакеров, что на самом деле действенно. Но мы не можем вечно сидеть в тишине с самими собой, с другими Друзьями или с остальным миром. Мы должны обсуждать и даже спорить. Ведь в природе человечества – стремление идти вперед. В частности, Друзья не являются и никогда не были чисто созерцательной сектой. В некотором смысле, это непорядочно. На первый взгляд, вы, возможно, думали, что мы неизбежно должны стать людьми, разделенными на частные общины, как шейкеры, но мы еще не сделали этого. Мы участвуем в промышленности и торговле, и сегодня, как никогда, мы в полной мере интегрированы в светское общество и (будем надеяться) в диалог с ним. Нам нравится думать, что мы проповедуем скорее примером, чем правилами. Однако люди наверняка спросят у нас об этих правилах, и если мы сделаем хотя бы какие-либо ссылки на прошлое, то я не думаю, что будет достаточно только лишь велеть им сидеть спокойно и слушать. Быть уверенными – это великое сокровище, но я сомневаюсь, что это сможет оценить тот, кто подойдет к нам с расспросами для исследований, без графиков, инструментов или заготовок любого рода. Обеспечены ли мы ими? Есть ли у нас что-нибудь для работы со светскими атрибутами, предлагаемыми наукой, политикой, экономикой и многими манипулирующими псевдо-религиозными школами? Я думаю, всегда будут существовать естественные квакеры, которые прокладывают свой путь в Общество Друзей на последней стадии своего духовного паломничества, и возможно одним из таковых являюсь и я. Но это не стоит того, чтобы мы стали духовным домом престарелых. Фокс никогда не видел нас в этой роли, он действительно верил, что мы были или станем одной Большой Церковью. И хотя я не думаю, что это когда-либо было похоже на правду, я также и не думаю, что мы подняли наши светильники достаточно высоко, чтобы быть у всех на виду.

Для того чтобы быть здесь честным, я должен рассказать лично о себе. Хотя для тех, кто об этом уже знает, я буду краток. Я пришел в Общество через Англиканскую церковь и Английскую пресвитерианскую церковь, поэтому на мои слова, что я обязан этим церквям за уже имеющиеся у меня их религиозные наставления, вы могли бы мне сказать, что мое воспитание сделало меня пристрастным к христианской доктрине; и еще я – журналист, а потому, пока я буду выражать свое разочарование в отсутствии энтузиазма по поводу рекламы, вы сможете сказать, что я не ценю ваши выступления с благословением средств массовой информации. Давайте, продолжая, мы с вами будем все это милосердно держать при себе. Я, например, в этот момент смиренно сознаю себя привилегированным, но не думаю, что это наделяет меня какой-либо магической силой, способной убедить вас против вашей воли.

Как экуменический квакер, то есть, тот, кто серьезно относится к утверждению в Вопросе 23.5, что мы – «часть всемирной христианской церкви», и должны «пытаться участвовать в жизни и общении всего христианского сообщества», я принимаю особую точку зрения доктрины и теологии, которая зависит от наших взаимоотношений с этой церковью. Я не спорю, что нам самим следует стать доктринальным сообществом, как ими является большинство других религиозных сообществ. Я все еще верю, что нам предстоит сделать уникальный вклад в более широкое сообщество религий, продолжая быть самими собой и действуя по-своему. Но также я считаю, что мы не можем сделать этот вклад настолько полно, как мы должны, насколько мы призваны Христом это сделать, если мы не поймем, а что же все другие собираются внести и вносят в это общение и в эту жизнь.

Ибо, если мы не хотим стать всей Церковью сами (а с таким удивительно стабильным членством в течение прошлого века и более как это возможно?) и если мы не хотим раствориться в других вероисповеданиях (а с нашей традицией как мы можем это допустить?), то мне кажется, мы должны принять свою роль как своего рода слой в существующей Великой Церкви: тихая часовня в большом соборе, вносящая в массы свое красноречивое молчание.

Нет, я не призываю Общество принять Пакт церковного единства и отправить клерку Годового Собрания на одобрение – апостолически или иным образом – в качестве епископа. Запрещает ли это Фокс? В любом случае, я был бы крайне удивлен, если бы обнаружил у нас хотя бы право на это. На мой взгляд, очень важно, чтобы церквям было сказано, что мы рассматриваем себя как их часть, даже если мы не проходим их испытаний. На самом деле, во всем моем «Прогрессе» я встретил только одного священника (он иностранец), который отрицал, что мы и есть такая часть. Это справедливо и правильно, что мы должны быть экспериментальным отделением Церкви, в научном, пост-фоксианском смысле слова «эксперимент». У нас есть свобода, чтобы открыть свои умы для нового света, откуда бы он ни исходил, и она неизбежно считается вызывающей тревогу. Но одна из моих целей сейчас, при обсуждении Разумной Неопределенности христианской веры – это поднять вопрос, отойдем ли мы от своей миссии, если станем не более чем свободной ассоциацией групп, занимающихся метафизическими рассуждениями, отделенными от наших христианских корней, и равнодушных к основному течению христианской мысли. Я надеюсь, что основное течение нуждается в нас. Я совершенно уверен, что нуждаемся в этом и мы.

2

Часто говорят, у Друзей вообще нет никаких доктрин, или, по крайней мере, никаких догм; использование этого слова придает еще более уничижительный смысл. Но чтобы убедиться, что вряд ли это так, нужно всего лишь обратиться к нашей антологии «Христианская вера и практика» (7).

В ней вы найдете, как Уильям Дьюсбери (датируется 1656 годом) свидетельствует ко Христу, «который родился от Девы, страдал в Иерусалиме, и воскрес в третий день, и вознесся на небеса, и сидящему по правую руку от Бога …» Там же вы найдете наставления Уильяма Пенна квакерам о том, что нужно верить в «Святую Троицу, и что Троица эта – полное и истинное Единство», хотя он же и добавляет, что Друзья предпочитают библейские термины и не желают принимать язык богословов: «из которого люди склонны черпать непристойные идеи и представления». Должен сказать, меня удивляет, как утверждающий, что он говорит на языке Священного Писания, может провозглашать себя тринитарием.

Нужно, наверно, поспешить с приведением и следующего положения из «Христианской веры и практики», где мы обнаруживаем Исаака Пенингтона, также декларирующего собственное тринитарианство и цитирующего как Первое Послание Иоанна, так и (что, с точки зрения квакеров, пожалуй, более существенно) свое собственное «экспериментальное познание»: «Ибо я знаю троицу и душой чувствую троицу, и даже Вечного Отца, Сына и Святого Духа, которые являются ничем иным как единым вечным Богом».

Я подозреваю, что многим Друзьям стало бы неловко, если бы на собрании сегодня они услышали такой язык. Как и такое евангелическое изречение, которое они могли бы услышать на годовом собрании в 1879 году: «Господь Иисус есть умилостивление за грехи наши». Интересно, сколько Друзей сегодня верит в Умилостивление, или даже (как это предлагается в сноске) в Искупление? Поддерживают ли современные Друзья даже и самого Фокса в его вере, что Писание было «ниспослано Святым Духом Божиим», и что оно «слово Божие»?

Я, однако, не пытаюсь столкнуть Общество на уровень какого-то второстепенного филиала Англиканской церкви. Все, что я пытаюсь сделать – это показать, что не так уж давно мы имели гораздо больше общего языка с церквями, чем сегодня. Может быть, нужно сказать «имели больше общего, чем это выглядит сегодня», так как подозреваю, что большинство Друзей более старомодны в своем христианстве, чем их формулирующее идеи меньшинство вписало в столбцы «Фрэнд» [прим.ред. – еженедельный журнал британских квакеров]. Верно также и то, что с самого начала Друзья квалифицировали свою приверженность доктрине способами, неприемлемыми для институциональной церкви. Фокс, например, верил в грех, но также считал, что он свободен от греха, а это в глазах Церкви по-прежнему большая ересь. И ни один евангелист не может быть удовлетворен устойчивыми утверждениями Друзей, что, выражаясь словами Йоркширского квартального собрания 1919 года, «канон Писания можно закрыть, но не закрыть озарения… Жизнь приходит к нам не из того, что написано, а от общения с Ним, о ком эти записи говорят». (8)

Нервозность в ответ на такое утверждение исходит из страха разрушить дисциплину. Неизвестно, какие дикие пророчества могут вспыхнуть, если людям разрешить пойти дальше, чем печатное слово Писания, и утверждать, что они имеют право на прямое общение с Богом! Мы с вами, конечно, знаем, что тогда происходит. Тем не менее, по моему опыту, среди Друзей такие дикости встречаются редко, и если они и бывали, то их либо игнорируют, либо охлаждают ледяным дыханием авторитетных старейшин. Квакеры – наименее вероятная из всех религиозных групп в этой стране, кто мог бы опубликовать радикальные религиозные идеи, отчасти потому, что (как я уже говорил), очень много Друзей пришли в Общество в поисках убежища от теологических споров.

Это нельзя не уважать. Слабость других церквей в том, что слишком малое их количество предлагает своим членам что-либо еще, кроме занятости литургическими богослужениями, обучающими спорами, словесными изъяснениями и общественной деятельностью. Некоторые из них это знают: католики, в частности, понимают, что молчание – самое сердце молитвы, да и англиканская служба в наши дни полна указаний «Здесь можно подержать тишину», хотя, увы, это происходит редко и недолго.

Таким образом, наш путь не без отзвука в других церквях, и то же самое относится и к нашей философии. Одна из деталей, которая удивила меня в моем паломничестве с религиозными мыслителями нашей страны, – это степень согласия многих из них с духом того Йоркширского послания, которое я процитировал, о том, что озарение Святым Духом не прекращается, и что и свет, и жизнь, и истина приходят к нам не из сухих записей, а из нашей встречи с Богом в них.

Некоторые из вас скажут: «А вам просто повезло. Случайно или намеренно, вы беседовали с такими прогрессивными богословами, как Ханс Кюнг, Юрген Мольтман, Морис Уайлс и Деннис Найнхэм. Они очень отличаются от известных нам консервативных священников и епископов. Для тех Папа прав в буквальном смысле, а Библия – буквальная истина, вот и всё!»

Я не буду отрицать, что таких еще много, и что конгрегации и богословские колледжи, на которые сегодня бум, как правило, нелиберальны и даже реакционны. Это не совсем вина священства и служения. Большинство популярных церквей в нашей стране, в том числе и католики, приглашали и приглашают своих людей участвовать в исповедании и развитии своей веры. Но реакцией многих общин стало паническое отступление и призыв к большему, а не меньшему, авторитаризму, большей определенности, меньшему риску. В некоторых церквях это приняло форму метания от осмысления к различным видам эмоциональной выразительности, пятидесятничества, харизматизма, «говорения на языках». Я наверно виноват в слишком большом акценте на рациональную сторону религии: это не только голова, конечно, но и сердце, и кишки тоже, – но я не верю, что силам секуляризма и материализма можно противопоставить глоссолалии или фрагменты из Священного Писания. Им должно быть отвечено всем верующим всецело, всем, что есть в верующем человеке, но что наиболее важно в наш век гордости за разум – разумным, рассуждающим христианином, готовым сражаться за свои неопределенности.

Сейчас это может показаться бестактным, звать квакеров на бой, но мы достаточно часто боролись за правду и в прошлом, по-своему. И сегодня, я думаю, мы одновременно имеем две одновременные кампании, стоящие борьбы в них. Первая ведется в церквях, а вторая между церквями и силами секуляризма. Почему мы должны присоединиться к обеим? Почему бы нам не сидеть подальше от них и не заботиться о своем собственном окруженным стеной садиком, надеясь, что комбатанты сами изведут друг друга, и что, когда наступит основанный на их взаимном истощении мир, мы останемся стоять на ногах, держа знамя истины?

Не могу сказать, что такого не произойдет, но и не смею быть уверенным, что случится именно так. Отнюдь не исключено, что силы безумия будут увлекать за собой церкви, которые затем впадут в воинствующий секуляризм. Что заставляет нас думать, что победители пощадят Общество Друзей? Мне кажется близоруким, да и интеллектуально нечестным, оставаться вне битвы. При всем уважении к тем Друзьям, которые не могут заставить себя ассоциироваться с церквями священников, я считаю, что мы должны делать все возможное, чтобы поддерживать прогрессивное христианство, как против религиозной реакции, так и против атеистического материализма.

Но могу предвидеть два возражения: во-первых, от тех дорогих моих Друзей, которые стесняются называть себя христианами не из-за того, что они не почитают Христа, но из-за того, что Его последователи сделали из Церкви, а во-вторых, от тех, кто верит, что было бы неплохо, если бы церкви вообще исчезли, и мы бы оказались в секуляризованном обществе, которое спонтанно пошло бы по пути Христа, любя Бога и творя добро.

Я не могу не сочувствовать первой группе отказников – тем, у кого аллергия на Церкви. На первый взгляд, это, должен признать, кажется неуместным и часто смешным. Я до сих пор не могу забыть фотографию, появившуюся в начале этого года в газете The Church Times, на которой архиепископ Кентерберийский позирует с тремя только что посвященными им епископами: во всем своем убранстве, они там выглядят в духе Беатрисы Поттер, как котятки, нашедшие свои перчатки. Представить себе, что они проводят службу перед очередью за пособием, не говоря уже о ходьбе по холмам Галилеи первого века, было бы невероятно и почти невозможно. И все же, насколько я их знаю, могу вас заверить, что все они хорошие, верные и сострадательные люди. Не они, а аура Церкви издевалась над Христом.

И, тем не менее, после моего тесного общения с представителями других конфессий, мое убеждение состоит в том, что все мы нуждаемся в Церкви, и, что делая вид, что квакеры не оттуда, мы не меняем факта, что на самом деле они оттуда. Более пространно я поставлю этот вопрос позже, но если вы попытаетесь разграничить христианство и церковность, то есть сказать, что все вы за Евангелие и пример Христа, но при этом против 39 Статей и Вестминстерского исповедания – я бы ответил, что сожалею, но не вижу, как одно может существовать без другого. Другое дело, что церковность, возможно, нуждается в изменениях, и более того, она очень хорошо знает, что нуждается в этом; и что изменения возможны, она и меняется, и вероятно мы можем в этом помочь, если присоединимся. Что касается христианства – предполагаю, недостаточно сказать оппонентам, что Фокс считал квакеров христианами, единственными истинными христианами, и что Вопросы 2, 4, 5, 9 и 23 (9) совершенно ясно показывают, что мы и до сих пор ими являемся. И если такие как Ниниан Смарт и Джон Робинсон могут обвить рукой буддизм или индуизм и при этом по-прежнему называть себя христианами, то почему ищущий квакер должен чувствовать себя обязанным отрицать это название? Сомнения размерами с отрицание божественности Христа сегодня в церкви так же обычны, как и сомнения в непорочном зачатии. Иерархи рычат: «Ересь!». А караван по-прежнему идет.

Если возражения против принадлежности к Церкви, которые я уже упоминал, сознательны, то теория о том, что было бы неплохо, если погибнут все церкви – это практические спекуляции (полагая, что таковые существуют). По-видимому, среди протестантских церквей в нашей стране существует намерение провести большой конгресс в 1984 году. Наверно, с выбором года как-то связаны пророчества Оруэлла, но те, кто стоит за этим конгресс, очевидно, чувствуют влияние Духа на идею такого сбора, и думаю, они правы. В последние годы происходило множество битв по организационным вопросам церковного единства, а также много расшаркиваний между англиканскими и римско-католическими богословами об определениях, но очень мало внимания уделялось тому, куда на самом деле дует духовный ветер.

Церковь, любая церковь, призвана Богом быть творческой – присоединяться к Нему в непрерывном процессе творения. В наши дни в творческих организациях есть один метод, который, как я думаю, упомянутый конгресс мог бы найти полезным. Я видел, как его использовали продюсеры, чтобы найти идеи для радиопрограмм. Он состоит в том, чтобы серьезно отнестись к идеям, мнениям, которые, как правило, подавляют, потому что они слишком откровенны, они табу, противоречат всем принятым принципам. Это не означает, что они обязательно должно быть приняты (хотя удивительно много из этого с успехом могло бы и быть принято), но само обсуждение приводит к полезным открытиям.
Я утверждаю, что если в 1984 году будет конгресс, то он должен серьезно рассмотреть предложение о том, что церкви должны сами себя отменить: распустить, распродать, закрыть. Позвольте мне сразу сказать, что я совершенно уверен: они бы быстро перестроились в различные формы. Но произошло ли это уже, или об этом только говорится, такой процесс будет обязывать людей всерьез задуматься о том, что значит для них церковь, почему она им нужна, и что им нужно.

Я думаю, Церкви нужна нам по трем основным причинам. Прежде всего, она нам нужна, чтобы поддерживать на плаву историю о Боге. Я знаю, что этот акцент на «историю» – дань богословов текущей моде, но считаю, что за этим стоит хорошая причина – та, что должна быть адресована Друзьям. Нам в Обществе Друзей необходимо поддерживать на плаву живые рассказы о квакерах, о Джордже Фоксе и об Отважных Шестидесяти, об Уильяме Пенне, о наших мучениках семнадцатого века, об Элизабет Фрай, о бесчисленных свидетелях, которые не только говорили и молились в квакерстве, но и жили квакерством. Это, я думаю, секрет нашего невероятного выживания, и не думаю, что эти истории выжили и остались бы в обращении вне институционального общества, без сбора, публикации, распространения и сохранения этих рассказов.

Так происходило в более широких масштабах и с другими церквями, и с самим христианством, а до этого – и с иудаизмом. Так было и с любой другой религией. Всегда существует какая-то организация, какая-либо традиционная школа и издательства, которые охраняют и публикуют Писания. И в центре этих писаний – рассказ, рассказ о Вишну, Будде, Моисее, Иисусе, Мухаммеде и обо всех святых.

Вы скажете: «Но они могут быть изложены и в популярной традиции, а в наше время любой может их напечатать. Мы не нуждаемся в том, чтобы ими занимались корыстные священники!» Это не так просто. Рассказы, даже если они на бумаге, хрупки, разрушаемы, их легко извратить. Любой журналист или историк знает, как быстро история может распасться на несколько различных версий, и кто-то должен решить, которая из них верна или, по крайней мере (как в случае с Новым Заветом), которая из многих версий Евангелие заслуживает уважения. Перевод включает в себя ответственность. Сегодня в обращении находится несколько странно изложенных версий Библии, но, по большому счету, мы делаем все, чтобы поддержать только одобренные старейшими церквями.

Центральное значение для христианской веры имеют рассказы о Боге, а не производные от них доктрины. Я признаю, что Библия – не просто сборник рассказов, и что истории для Евангелия часто выбирались для иллюстрации доктрины. Из этого я делаю три вывода: что сам Иисус учил доктрине, что даже Друзья должны быть осведомлены о доктрине, и что, тем не менее, все-таки за всем этим стоят рассказы: творческие, гуманные и с открытым финалом – зовущие к действию. Не думаю, что они бы сохранились у нас без учения Церкви, проповеди и празднования их.

Мы нуждаемся в Церкви, во-вторых, для дисциплины и авторитета. Некоторых Друзей это может шокировать, потому что, конечно же, не само ли происхождение квакерства связано со свободой от навязывания чего бы то ни было?

Вы могли заметить, что я еще не давал определение тому, что я подразумеваю под словом «Церковь», хотя я иногда противопоставляю его понятию «церкви». Тот факт, что я в состоянии сделать это, указывает, что это слово мы понимаем инстинктивно, если не смутно. Это сообщество всех провозглашающих, что они следуют за Христом (это, прежде всего), и этому должны быть подчинены любые попытки исключить некоторых последователей и утвердить приоритет для других. Это весь народ Христа, а не только священство (и это, кстати, хорошая католическая теория). И мне кажется, что квакеры в этом смысле являются ее частью, и не хотелось бы, чтобы было иначе.

Потому что это человеческое сообщество, церковь не может не организовывать сама себя: это то, что люди делают всегда, и организация неизменно включает в себя давление с целью подчинения. Иногда это принуждение, а иногда убеждение, и в этом заключается мера зрелости: насколько много убеждения и насколько мало принуждения должна применять организация, чтобы оставаться узнаваемым целым. Обществу Друзей нравится думать, что оно основано на убеждении Духа в собственном единстве, и я уверен, что Он в нас, но было бы наивно для Друзей не ощущать иногда и другое давление в Обществе, более человеческое. У квакеров есть дисциплина и авторитет, и думаю, что самое простое название для этого – Традиция.

Полагаю, что Римско-католическая церковь, и, конечно, Православная, сказали бы то же самое, хотя их традиции более формально кодифицированы и охраняемы, и лично я, конечно, тоже встал бы на защиту утверждения церковью дисциплины в той или иной форме. Внешние наблюдатели часто считают молитвенное собрание набором индивидуальных медитаций, и что квакеры образуют свои собственные личные религии. Мы знаем, что это совершенно не так: что собрание становится расхлябанным и обедненным, если оно не опирается на то, что нам досталось от других, и что богослужения в нем не получится, если присутствующие на нем лица ничем не объединены.

Абсолютно частная и личная религия – это, по-моему, жалкое явление. Позвольте мне объясниться: в сердце любой живой веры должно быть прямое личное восприятие божественного – «экспериментальные знания» изначальных Друзей. Мой путь – путь мистика и искателя. Но те ранние искатели никогда не были одиночками. Они делились своими взглядами, так что наиболее одаренные из них могли поощрять и просвещать неодаренных, а те, кто слишком впадал в глупые или опасные заблуждения, могли быть поправлены более мудрыми душами.

Собственные религии иногда очень мелки. Люди делают такое удивительное открытие, что Бог нас любит, или что мы должны любить друг друга, а затем они прижимают это все к себе и дальше не продвигаются. Частные религии иногда очень эгоистичны, приводящие к выводу, что люди, живущие по соседству, прокляты, а я спасен, поэтому я не должен иметь с ними ничего общего. Ну, а в худшем случае частные религии могут вести к безумству, призывая нас плевать на евреев или убивать проституток. Были случаи, когда совместное проявление таких безумств, совершенно никем не контролировавшееся, привлекало последователей. В малых количествах не может быть гарантирована безопасность. Это, мне кажется, укрепляет аргументы в пользу более широкой опоры церкви на упрочившиеся и испытанные традиции.

Третья причина необходимости церкви вытекает из второй. Церковь необходима, чтобы напоминать нам, что вера – в частности, христианская вера – это сообщество. Духовно и интеллектуально ее последователи обогащают, корректируют и поддерживают друг друга, но также мы объединяемся и для того, чтобы любить друг друга, чтобы быть обществом друзей. Иисус дает понять это очень ясно, в таких рассказах как о милосердном самаритянине, что любовь друг к другу – это забота друг о друге, даже если мы и не особенно нравимся друг другу. Совершенно не обязательно пребывать в любви с вашим соседом, чтобы осуществлять свой христианский долг по отношению к нему.

Было бы неправильно думать, что наши заботы могут быть ограничены членами только нашей Церкви – это еще одно значение милосердного самарянина. Но принадлежность к любой церкви, и к этой церкви в частности, постоянно напоминает нам, что мы не можем ограничить нашу заботу отношением к самим себе и к своим кровным родственникам: что мы принадлежим к более широкой семье. В этом мой аргумент, что как каждый отдельный христианин должен принять членство религиозного сообщества, так и квакеры должны принять свою принадлежность к христианской церкви, и, заглядывая вперед, что христианская церковь должна принять свое членство в более широкой семье конфессий.

3

Итак, я считаю, что нам, квакерам, нужна Церковь, и что нужно признать и продемонстрировать, что мы являемся ее частью. С практической точки зрения, я хотел бы, чтобы мы добились, чтобы нас слышали и безошибочно опознавали в Британском Совете Церквей, во Всемирном Совете, в теологическом сообществе, в деятельности церковных проповедников, в религиозной прессе и вещании. (Знаю, в работе Всемирного Совета есть проблемы с вероучениями. Но ведь это не мешает Джин Зару [квакер-палестинка, – прим.ред.] эффективно участвовать в работе его центрального комитета.) В более скромном масштабе, хотелось бы видеть больше Друзей на службах в своих местных церквях, чтобы они заявляли там о себе. Часто (правда, боюсь, не всегда) они обнаружат, что этот опыт обогатит их собственные собрания, и мне известны такие Друзья, которые глубоко ценят свое случайное принятие Святого Причастия. Ничего плохого в этом я не вижу.

Но как насчет самих этих вероисповеданий, этих доктрин?

Посвящу вас в тайну, которая, по сути, годами была совершенно открыта для тех, кто имел желание в нее вникнуть. Церковное христианство – не меню хозяина. Это а-ля-карт. Вы не обязаны глотать то, чего проглатывать не хотите. Вы можете, конечно, слышать в церкви то, с чем вы не согласны, но никто не сожжет вас на костре за несогласие, и я очень удивлюсь, даже если они укажут вам на дверь.

Могу представить себе два вида реакции на подобные разговоры. Один такой: «Но Вы пропагандируете интеллектуальную нечестность или, по крайней мере, просите нас отсиживать груз бессмысленно фетиша». На что я отвечаю, что, наоборот, я пропагандирую интеллектуально честное изучение традиций других людей и попытки выяснить, что они означают, и смирение, для того, чтобы допустить, что и другие христиане – не обязательно идиоты.

Другая реакция, которая может поступить, пожалуй, скорее не от Друзей, а от церковного народа – что я поощряю христианство образца «покупай кто что хочет», то есть христианство без каких-либо иных норм, кроме личного вкуса. В общем-то, как и католики, я верю в верховенство совести, но как и они, настаиваю, что совесть должна быть хорошо информирована. Половина знания о доктрине – это информированность о мышлении и обучении на определенную тему, и также участие в открытии богатых духовных сокровищниц, а очень многие из них не хуже наших. Но, конечно, этого не выйдет, если принимать только те идеи, которые нам просто нравятся. Они также должны содержать убежденность в своей правоте и правде. Идея, которая не находит отклика в нашей душе, не звучит эхом чему-то уже находящемуся внутри нас, неэффективна: она не является частью нашей веры, и никакое количество аргументов или напрасных повторений не сможет ничего здесь изменить. Только такие «экспериментальные знания» могут привести ее к жизни, и только продолжение такого опыта может поддерживать эту жизнь.

Один из древних богословов (по-моему, это был Августин из Гиппона) пишет, что доктрина – «всего лишь альтернатива молчанию». Настаивать на том, что все-таки нужно говорить – это лучшее из того, что можно сделать, но ведь никогда невозможно изложить всю правду. Друзья, скорее всего, на это дадут самый простой ответ: так почему бы и не помолчать? Для чего нужно быть настолько самонадеянными, чтобы делать попытки устанавливать границы божественного, взвешивать, измерять его и говорить: «В это вы должны верить вот так-то»?

Да, тишина – это колодец мудрости. Но я не считаю, что мы почитаем колодец просто как пустое отверстие. В колодце бывает вода, которую мы можем из него вытянуть и использовать. Я знаю, есть такие на Востоке, кто стремится уничтожить себя совершенно, превратив в ничто, но я не думаю, что это наш путь. Наш путь таким никогда не был. Ранние квакеры, судя по всему, вынесли из тишины большое количество слов для своих попыток выразить и отметить то, что они обнаружили в тишине, хотя она никогда не становилась вещью в себе. Церкви, мне представляется, стараются делать то же самое: выражать и отмечать то, что они обнаружили, хоть и в несколько ином колодце.

Квакеры, пожалуй, что-то слишком скромничают в своих усилиях общения на тему о том, что им известно о Боге. Современные Друзья, подозреваю, скорее оставляют это поэтам, художникам и композиторам. Они справедливо стесняются всего, что подразумевает принуждение к вере: не хотят ограничивать чью-либо свободу убеждаться во всем самим, и менее всего им хочется ограничивать вольный ветер свободы духа.

Думаю, никто не станет отрицать, что на протяжении веков церкви подчеркивали обязательный характер верований и учений, хотя и думаю, что будет ошибкой объяснить это жаждой власти или любовью к забиванию людей до послушания. Совершенно уверен, что главным мотивом была преданность тому, что представлялось истиной. Ибо если вы считаете, что у вас есть истина, вы хотите защитить ее от оскорблений и извращения, передать ее будущим поколениям в целости и сохранности. Это то, что в действительности и имеется в виду в доктринах: безопасная упаковка информации, чтобы ее можно было передавать. Конечно, в дальнейшем возникают и другие мотивы. Как только ваша вера отождествляется с состоянием национальной культуры, отклонение от нее становится непатриотичной и подрывной деятельностью. И если вы все еще находитесь на этапе отношения к религии как к своего рода магии, делая правильные вещи для Бога в нужное время нужным образом, чтобы обеспечить его милость, то, отклоняясь, вы рискуете вызвать Его наказание.

В этом свете должны рассматриваться и ранние учения Церкви. То были попытки закрепить истину в форме, как ее видели ранние отцы, и в которой она могла быть сохранена для будущего. Истории о Боге, конечно, были известны, и к тому времени были уже достаточно надежно записаны. Мне известно, что, в свете открытий за последние сорок лет очень редких рукописей, сейчас наблюдается тенденция подвергать сомнениям эту надежность. Но должен сказать, что, по сравнению с каноническим писанием, те гностические Евангелие, конечно же, стоят на очень зыбкой почве.

Но, что касается этих историй, человеческий разум не может не спросить: «Что они означают? Каково их значение для нас? Что нам с ними делать?» Некоторые ответы на эти вопросы настолько расходятся с мнением большинства, что возникла необходимость определиться с ортодоксией (то есть, правильным учением), пока истина не утонула в путанице. Стоит только подумать о таких примерах как Джеймс Нейлер, чтобы признать, что даже Друзья чувствовали себя обязанными время от времени это делать, хотя и с меньшей жестокостью, чем большинство. Конечно, многие вероучения посвящены исправлению ошибок и ересей первых веков для опровержения язычества и удовлетворения интеллектуального любопытства восточной части Средиземного моря.

Вероучения все еще воплощают определенные символические «истины», хотя они больше не отвечают нашим типам и категориям мышления. Я иногда задумываюсь, а согласился ли бы Святой Павел с нашими представлениями о том, что есть «истина» или «идея»? Ни язычество для нас не проблема, ни многобожие, ни большинство ересей, которые так сильно беспокоили советы церквей, а при этом, с другой стороны, некоторые из вопросов, которые нас кардинально разделяют, имеют либо мало, либо не получают никакой помощи от вероучений. Можно понапрасну обращаться к ним по таким вопросам как статус культа Богородицы, значение Евхаристии, существование дьявола, проблемы греха и страдания. Ранняя Церковь либо не имела сомнений по таким вопросам, либо они не возникали.

Когда же они все-таки возникли, в результате появилось академическая доктрина, и это было уже очень мощное учение. Не думаю, что несерьезно будет предположить следующее – одной из причин строгости ранней и средневековой теологии было то, что для лучших умов просто не было лучшего занятия: в конце греко-латинской классической эпохи Церковь сконцентрировала у себя практически всю грамотность, в том числе и философию, логику, естественные науки, политику и историю. В ней происходило великое освобождение, начиная с эпохи Возрождения. И хотя никто не станет отрицать, что наука никогда не стала бы тем, чем она является сейчас, если бы она осталась монополией Церкви, все же я бы осмелился сказать: в настоящее время Церковь отступила настолько далеко, что мы остались с наукой, основанной на неадекватной системе ценностей. Доктрины никогда не бывают совершенно произвольными.

В ходе своего паломничества ни в одной из основных традиций я не нашел ни одного серьезного богослова, который был бы готов сказать о доктрине: «Это абсолютная и полная правда». Они могли сказать: «Это верно в том смысле, что это не ложь. Считаем, что это содержит в себе истину, хотя мы не в состоянии постичь ее полностью». Часто они добавляют: «Доктрина имеет предварительный характер, ее можно поправить, всегда есть вероятность, что на самом деле в этом заключается что-то еще большее, чем мы думаем, и даже, скорее всего, что там находится еще больше». И я нахожу, что такая тенденция к распространению, к добавлениям к нашему пониманию о Боге, так же жива в Римско-католической церкви, как и среди протестантов (если можно употребить такой термин, несколько смело включая сюда и англикан).

У меня не осталось чувства, что церкви – это засохшие деревья, неспособные цвести или приносить плоды. Их корявые стволы могут появиться там, где они всегда и стояли. Но верхушки их зелены, а кроны вырастают на свету. Так что прошу Друзей не льстить себе мыслью, что наш маленький куст – единственно живой.

Один из недостатков квакерства в его ультра-современной, толерантной, форме заключается в том, что оно предлагает слишком мало того, против чего можно выступать. Мне кажется, это одна из наиболее важных функций доктрины. Это дает репортеру некие рамки, за пределы которых нужно проникать, реформатору – то, что нужно оспаривать, спорщику – что-то для обсуждения. Если вы желаете сделать новые открытия в мире Науки, то исследуемый объект всегда следует ставить в позицию диалога и вести обсуждение на его собственном языке.

Иначе говоря, исследователю Бога доктрина предлагает набор инструментов и методов, с помощью которых он может взбираться по скалам. Если он отказывается их использовать, он демонстративно отрезает себя от богатого опыта, принуждая сам себя начинать с нуля. В определенном смысле, так и надо: собственный опыт незаменим. Но все же, это высокомерно, делать вид, что никто никогда прежде не шел этим же путем, и что из опыта предшественников нельзя извлечь ничего полезного.

Я пытаюсь сказать, что доктринальные церкви, придерживающиеся символа веры, из которых квакеры изначально восстали, не являются церквями разумной неопределенности, при наличии которой с ними стоит говорить. Но вся ли правда в этом? Честно говоря, нет. Я обнаружил, что это относится и к таким всем известным лицам как Билли Грэм и Бэзил Хьюм, и к таким далеким друг от друга теологам как Деннис Найнэм и Джон Макуори. В действительности, я имею в виду англоязычный мир, хотя вам, видимо, известно, что английское богословие очень далеко от наиболее прогрессивных из тех, что освещены в печати наших дней. Это правда, что почти все основные церкви в нашей стране (не будем пока принимать во внимание мнение Папы Римского Иоанна Павла II) призывают своих прихожан к участию в развитии своей веры. Что неправда – это то, что прихожане реагируют с энтузиазмом. Именно среди прихожан и некоторых священников (в отличие от епископов или фигур их уровня) можно увидеть ужасающую реакцию: отказ двигаться вперед, цепляние за пальто авторитарного церковного отца. И как бы усложняя свою собственную задачу, я хотел бы рассказать вам то, что для квакеров прозвучит теологическим ужасом.

4

Несколько недель назад в одном из лондонских конференц-залов я принял участие в заседании Римско-католической организации PRO ECCLESIA AT PONTIFICE («За Церковь и Папу»). Все ко мне были очень добры, и меньше всего мне хотелось бы «куснуть руку», которую мне подали.

Целью встречи было принять ряд резолюций, чтобы затем довести их до сведения Папы Иоанна Павла, надеясь таким образом проинформировать его о действительных настроениях в английском католицизме напрямую, а не через английских иерархов. Чувствовалось сильное, устойчивое, затаенное недоверие к католическим епископам, в частности, архиепископу Ливерпуля Уорлоку и тем английским епископам, которые объединились с англиканами в подписании того, что известно в этих кругах как «Заявления ARCIC» (пакет весьма туманных документов, в которых римские и англиканские богословы утверждают, что они наметили широкую область доктринальных соглашений).

Присутствовали там, должен сказать, около девятисот традиционалистов. Зал на восемьсот мест был переполнен, и многие стояли. Но я насчитал всего двадцать священников (среди них ни одного епископа), а один из присутствующих при этом выразил удивление, что их собралось так много. Не нужно представлять себе, что это было собрание в разрезе английского католицизма, и в доказательство тому есть основательные статистические данные (в последнем опросе университета Суррея) (10).

Внешний вид и атмосфера были совсем как на конференциях партии тори: горе тому, кто думает злое. И я не мог избавиться от ощущения, что, как и на конференциях тори, если лидер пришел, собственно, в мятежном настроении, ему очень скоро предстоит переход к демонстрации лояльности. Но кот из дома – мыши в пляс.

«Мы ожидаем, что наши епископы учат истине, – объявил председатель, – но епископы – тоже люди, и они испытывают давление со стороны воинствующих меньшинств, они подвергаются искушению следовать модным течениям. Но есть молчаливое большинство, иногда оттесненное глупыми, непочтительными, гротескными инновациями; и мы знаем многих, кто из-за них отошел от веры. Здесь как раз, должно быть, находятся многие из тех, кто в горе и тоске все еще, вгрызшись зубами, держится за последнее. Полнота этого зала показывает, что среди простых прихожан нарастает стремление восстановить то, что пошло по неверному пути».

Скоро было выявлено и то, что же именно пошло по неверному пути. «Мы должны бороться за то, чтобы Месса была снова на латыни! Наши семинарии выпускают литургических невежд. Чрезмерное использование местного диалекта превратило Церковь Петра в Вавилонскую башню. Можно только гадать, – добавил председатель, – как вера в Реальное Присутствие может выжить во времена Литургической революции».

Следующий оратор, священник – новообращенный в первом поколении, проклинал новую мессу на английском языке как «многословную, банальную и часто неправильно переведенную. Идея жертвы отсутствует, доктрина растворена или опущена, не хватает тихих пауз. Что касается так называемых молодежных месс, то понятие упрощения мессы до соответствия возрасту детей порочно: это они должны быть развиты до ее уровня. Мало осталось упоминаний об аде, чистилище, молитв за усопших. Наши гимны полны ереси, чаша подается, и причастие дается прихожанам, когда те стоят, и в руки, а не на коленях и не на язык…»

Третий выступающий (известный писатель-полемист) обвинил реформы, проведенные после Второго Ватиканского собора, в снижении количества прихожан. «Обновления Католической церкви в этой стране нет, – заявил он. – Это фантазии церковной бюрократии!» А четвертый оратор заявлял, что для католических ученых-библиоведов поднятие вопроса, на самом ли деле Матфей написал свое собственное Евангелие, так же ужасно, как отрицание вечной девственности Марии: это отрицание авторитета самой Церкви.

Собрание перешло к вопросам морали, под которой оно в основном подразумевало брак и секс. Одна дама была недовольна тем, что епископы отходили от темы, распространяясь о том, что Папа должен обратить внимание на такие вопросы, как безработица, расизм и третий мир, поэтому собрание с уверенностью приняло резолюцию, призывающую Папу выступать против разводов, контрацепции, абортов и эвтаназии.

Следующим пунктом было религиозное обучение молодежи. Несмотря на многовековой опыт традиционных католиков в этих вопросах, их оказалось все еще удивительно легко этим шокировать. За весь день самый большой всплеск ужаса произошел, когда одна дама рассказала, как священник объяснил ее детям, что такое месса, сравнив свои одежды, с тем, как «мамочка надевает фартук, чтобы готовить ужин», и ознакомил их с Освящением такими словами: «А теперь мы подошли к самому моменту приготовления еды». Мое ли это воображение, или я действительно тогда почувствовал в зале запах соли? Должен сказать, что если вы пытаетесь дать некоторое представление о том, как может происходить трансформация видов материи, сравнивая это с преобразованием муки, молока и яиц в чудесный торт, то это не такая уж и плохая идея, или, по крайней мере, так мне кажется.

Обсуждение экуменизма тоже вызвало всплеск эмоций. «Название нашего общего дела – подражание Христу, – прогремел следующий оратор. – Сделал или сказал ли Он когда-нибудь что-либо экуменическое?» Видимо, нет. «Экуменическое и церковное единство являются противоположностями, – лекторствовал другой. – Чем более в нас экуменического, тем скорее мы перестаем быть склонными к полемике. Но мы не можем работать на содействие христианскому единству, не становясь полемичными, и таким образом перестаем быть экуменическими». Нравственная сущность, конечно же, есть только одна истинная Церковь.

Таким образом, резолюции порождали, полагаю, не одно, а более чем два десятка противоречащих друг другу голосов среди девятисот или вроде того. Напомню только некоторые из них:

Священникам не вовлекаться в политику.
Религиозное воспитание молодежи ограничить теми, кто известен отстаиванием католической ортодоксии.
Во всех католических школах ввести обязательный Катехизис.
Папе посвятить Англию Пресвятой Богородице.
Устранить все ограничения относительно проведения Тридентской мессы.
Необходимо подчеркнуть жертвенный характер священства.
Ложные доктрины должны быть подавлены.
Епископам не признавать действительными никакие иные веры, кроме католической.

Событие завершилось вдохновенным исполнением известного великого старого гимна со словами:

Вера наших отцов! Молитвы Марии
Вернут нашу страну Тебе;
И через истину, что исходит от Бога,
Англия тогда, действительно, станет свободной.

Вы можете подумать, что теперь мне нужно изменить название этой лекции с Разумной неопределенности на Неразумную определенность. Тем не менее, это лишь интерлюдия. Надеюсь, содержательная. Думаю, мы должны попытаться извлечь из нее два урока: первый – кем были участники, второй – чего они добивались.

С социальной точки зрения в моей голове было мало сомнений, что это был в основном верхний слой среднего класса, а руководство было даже из аристократических кругов. Заметно редко слышен был ирландский акцент, что удивительно в таком большом собрании католиков. Мне казалось, что услышанное нами было голосом традиционалистов-нонконформистов, которые чувствуют себя хранителями католической веры в Англии во времена ее преследования, и кто, когда иерархия восстановлена, не чувствуют себя очень уж ей обязанными и относятся к ней с подозрением. Конечно, мы услышали также и голос преобразователя, который наверстывает упущенное время, пятясь назад, в прошлое, которого он никогда и не знал. Услышали и голос пожилых, для которых все меняется слишком быстро, потому им некомфортно. Но был также и голос тех, кто знавал власть и потерял ее. Эта обстановка знакома каждой церкви, которой угрожают перемены, и считаю, нам следовало бы расслышать в ней признак движения вперед, а не назад.

Что же это тогда такое, чего ищут эти люди, когда пытаются уберечь свои церкви от движения вперед, или, как более деликатно предпочитают говорить католики, от «развивающейся доктрины»? Очевидно существование черты, которой обладаем все мы: нежелание терять все привычное. Мы знаем, как пользоваться привычным, оно полно ностальгических обертонов золотого прошлого, это то, что мы любим, и что любит нас. Кроме того, приспособление к чему-либо новому требует усилий: приспосабливаясь, можно показаться глупым, потерять статус и превосходство в ранге.

Но было бы цинично объяснять преданность традиции только лишь таким образом. Люди искренне убеждены, что в их доктринах инкапсулирована истина. Католический же традиционалист в этом, тем не менее, не убежден, потому что это не его учение и не его истины, но Церкви, и что Церковь – не современное учреждение, сконструированное из его современников, а древняя непрерывность, идущая от Христа и Его апостолов, и гарантированная непрерывной преемственностью Пап, и святых, и мучеников. Можно дебатировать обоснованность этого, и лично я думаю, это исторически сомнительно и в любом случае вторично, но наши аргументы будут иметь мало значения для католика, для которого вера в незыблемый авторитет его церкви имеет абсолютно центральное место для самого его католического звания. Кем еще можно быть, что давало бы такое ощущение абсолютной правоты, было подтверждено таким густым облаком свидетельств, участием в чем-то вечном и нерушимом? Я лично думаю, было бы нонсенсом предположить, что когда мы читаем молитвы Господу, мы имеем в виду совершено то же самое, что имели в виду христиане в семнадцатом веке, в седьмом веке, в первом веке. Но не дает ли нам силы преемственность? Чтение католических доктрин может дать еще больше сил, потому что сам акт обращения к ним подразумевает жертву воли, дисциплину, что-то вроде поддержки силы войска, когда становишься солдатом. Не задавать вопросы, но верить и (при необходимости) умереть за эту веру, – такое отношение дало силу и утешение сотням миллионов. Я считаю, Друзья совершенно правы, сами в этом не участвуя (мы избраны для исследования иного маршрута к вершине), но если говорим о Боге в других, нужно знать язык, который они используют.

Даже здесь у нас есть нечто общее, по крайней мере, один крошечный общий уголок. После моего посещения собрания организации «За Церковь и Папу», я получил письмо от дамы – ее члена, которая очень хотела, чтобы я все правильно понял. «Как квакер, – пишет она, – Вы по достоинству оцените, насколько глубоко католики прочувствовали потерю молчания, когда была введена эта неприятная новая месса. Мы с мужем с тоской и любовью вспоминали прошлые времена, когда каждое утро мы начинали наш рабочий день, идя на мессу в Вестминстерский собор, где можно было получить силу и руководство в существовавшей тогда прекрасной тишине, устанавливавшейся только лишь для звучания вокруг собора в момент освящения многочисленных Святых колоколов. В те дни в каждой часовне был свой священник, его помощник и приход, и поверьте мне, было больше родства, чувства принадлежности и взаимообмена, чем могут сейчас произвести все рукопожатия, поцелуи и беседы». Может быть, это как раз то, что могут понять Друзья, и даже с этим согласиться.

Очень хорошо, скажете вы. Мы должны быть вежливо терпимы к происходящему в церквях (хотя то, что вы сказали, не предполагает, что они вежливо терпимы друг к другу). Но это еще не доказывает, что квакерам необходимо развивать интерес к доктрине или к общинам доктринальных церквей.

Прежде чем продолжать, позвольте мне сделать предложение о ранее сказанном. Может показаться нелепым, что не должно быть такого большого количества смежных конфессий, каждая из которых утверждает, что она является единственно истинной верой. Но я подозреваю, что это и есть формальная установка любой религии (а однажды мне было сказано одним мусульманином, что в этом на самом деле заключается работа божественного провидения), что каждая из них, по сути, должна быть убеждена, что она если не единственно верная, то, по крайней мере, самая лучшая. Не могу представить, что можно быть, скажем, верующим кальвинистом, зная, что истинные ценности имеют Евангелические англикане за соседней дверью; или индуистом, полагающим, что истина принадлежит христианству. На самом деле, индуист, вероятно, будет считать идею стать христианином немыслимой, потому что его карма (грубо говоря, его судьба) сделала его индуистом, и ему было бы кощунством идти против нее. Мы не можем отрицать своего рождения: это истина в меньшей степени прописная, чем кажется на первый взгляд, так как многие из нас всю свою жизнь примиряют себя с этим. Если человеку по рождению открыт выбор, то проблема веры для него, на самом деле, становится гораздо более напряженной, но для большинства людей доктринальная вера – это что-то такое же «данное», как его язык или его семья. Возможно, она не станет единственно возможным способом организации его жизни, но в силу того, что это традиционный способ, принять его ему удобно.

Приводит ли это к выводу, что все веры одинаково хороши? Не могу избежать уклончивого ответа: все зависит от того, что подразумевать под «хорошим», и для кого. Если бы Бог пожелал, чтобы все мы были одной веры, Он, конечно, скорее всего, так бы все и устроил. Тот факт, что он этого не сделал, для меня указывает на деликатное признание Им различий в наших условиях. Но в чем я совершенно уверен – это что мы не вызовем Его удовлетворения, если не осилим путь за Ним до самых пределов нашей интуиции, если не справимся с настройкой под свои различающиеся условия нашего духовного инструмента.

5

Но ведь Бог никогда не изменяется, и это одна из аксиом веры?

Не уверен, что это так, и если мои сомнения достаточно обоснованы, то нам следовало бы рассмотреть учение в новом свете, приняв его (или его часть) как возможную истину, но временно либо условно.

Говоря о Боге (от возвращения к чему я не могу удержаться), я часто использую образ огромной горы, врастающей в облака и простирающейся над горизонтом. Нет и вопросов о нашем незнании ее размеров или видении не более чем ее фрагмента, наши познания о котором зависят от того места, где мы стоим. Друг, находящийся в миле к востоку, видит долину, которая для меня скрыта, а друг в соседней стране видит совершенно иной пейзаж. Для одного созерцателя он мрачный, запрещенный, а для другого это своя точка зрения, изменяющаяся по мере того, как мы движемся в пространстве и времени, хотя и может показаться, что изменения происходят в самой горе.

Физические метафоры при описании метафизического доходят до определенной точки полезности, а затем разрушаются. На самом деле, Бог – не гора.

Изменения Самого Бога мы наблюдаем в Библии. Он начинается как легендарный Создатель всего сущего: Адама-Мужчины – прообраза всех мужчин, Евы-Женщины – прообраза всех женщин, и Эдема, который был предназначен нам всем. И тогда Он становится Яхве, Господом Богом Авраама, Исаака, Иакова, безжалостно истребляющим всех, кто стоит на пути избранных Им людей: Бог Саваоф, отображающий сражения, Бог Праведности, составляющий контракты с Израилем и в мельчайших подробностях прописывающий, как Ему следует подчиняться и поклоняться. Время от времени он отходит от Своих людей, или скорее это они блуждают, отходя от Его путей, и бывают за это жестоко наказаны.

В конце концов, Яхве устает от такого юридического существования. Он, казалось бы, изнашивается от борьбы с Израилем, и начинает говорить о мире и страданиях, и о тайном царстве, которое на земле, но не от нее. Кощунственно для большинства евреев он желает предстать в человеческой плоти, чтобы умереть, предложить Себя язычниками в виде жертвенной пищи, которая имеется в виду как нечто спасающее нас от последствий греха. Более того (и это совсем уж в противоречии с Израилем), тогда как Бог Моисея был исключительно Один, Бог христианский таинственным образом стал Тремя, и в то же время остался исключительно Одним. Теперь взгляните на ту картину – и на эту! Так или иначе, Бог, безусловно, изменился.

Я начал с заявления, что именно и только Человек изменил свою точку зрения о Боге, и что точка зрения, конечно же, отличается в зависимости от того, находитесь вы в английском университете, или в индийской деревне, или в японском городе. Из всех трех точек Человек видит узнаваемую гору. С некоторым усилием воображения она даже может быть идентифицирована как одна и та же гора. Однако, перемещаясь по временам и культурам, начинаешь подозревать, что изменения-то произошли не только в человеке, а что и Бог, возможно, изменяется: в ответ на наши изменения, наши потребности, наши возможности, и даже в соответствии с нашими требованиями к Нему. Возможно, есть некоторые положения о Боге, которые не претерпели изменений. Полагаю, это истины о Нем, которые вечны, это Его авторство созданного, Его отцовство (или, если хотите, родительство), Его любовь. Но Его выражение Себя, как человечество это понимает, не всегда имело одинаковый основной акцент (если не сказать больше). Бог, понимаемый народными поэтами Бытия, – не такой же, как Бог Иеремии, который, в свою очередь, не совпадает с Богом святого Иоанна и Павла. Везде могут быть черты одного в другом, но налицо и значительные изменения.

Мне кажется, что один из наиболее динамичных элементов в религии, в частности, в иудейско-христианском понимании Бога, лежит в концепции двунаправленого ответа. Вряд ли бы мы продолжали верить в нашего Бога, если бы это был вопрос выполнения действий и произнесения слов всего лишь в надежде, что там наверху кто-то есть. Если бы не было ответа, продолжать было бы бессмысленно.

Но развитая религия – это и не просто магические манипуляции Богом. С одной стороны, манипулировать Им невыносимо трудно. Не существует слов или действий, гарантирующих результат. Я полагаю, что на протяжении тысячелетий люди основывали свои ритуалы на надежде, что они есть, или, по крайней мере, что месть Божья за непослушание человека может быть смягчена. Века религиозной доктрины и дисциплины были основаны на страхе того, что целые общины могут быть наказаны за плохое поведение нескольких человек. И все же, нужно лишь почитать псалмы или Книгу Иова, чтобы понять, что эффективность религиозных обрядов ставилась под сомнение еще задолго до того, как научные причинно-следственные законы стали доминировать над нашим мышлением. Почему процветает злой? Почему невинный и положительно праведный страдает?

Бога нещадно пилили за ответы. Однако полученные ответы были гораздо более тонкими, чем «Потому что вы забыли о соблюдении Закона и нарушили Мои табу». И вот что еще ворвалось в человеческое сознание – что Бог не пассивно ожидает в своем храме, пока его обнаружит Человек, а что он может активно брать на себя инициативу, приходя к Человеку. Он не обязательно ждет, когда его призовут, чтобы дать ответ. Часто как раз Он сам призывает, требуя нашего ответа. Мы постоянно видим это в Библии, и я бы сказал, что мы видим это снова и в Реформации, и у сикеров [англ. «ищущие» – английская секта XVII века, одни из исторических предшественников квакеров, – прим.ред.], и у Джорджа Фокса, и (правда приглушенно) во Втором Ватиканском Соборе, и это лишь некоторые очевидно церковные примеры.

Религиозное учение, доктрина – это то, что должно иметь дело с Богом не статичным, а активным: активным как в естественном смысле, так и в смысле человеческой истории. Читающие Библию христиане склонны считать, что Создание было деятельностью раз и навсегда, как будто, в течение шести дней создав небо, землю и все, что на ней есть, Бог ушел на вечную Субботу, оставив нас наводить на этом всем свой беспорядок. Я считаю, что христианское послание заключается не в этом. Доктрина Творения, как я ее прочитал, включает в себя непрерывную и продолжающуюся деятельность, в которой Человечеству предлагается, и всегда предлагалось принимать участие.
Мы видим это с самого начала, в ранних мифах о творении, где Мужчине и Женщине дана была власть над всем живущим, и над каждым деревом, и плодом, и семенем. И это еще раз подтверждено в Божьем Ноевом ковчеге. Человечество назначено управляющим Божьим поместьем, чтобы работать с ним в непрерывном потоке творения. (Кстати, мне кажется, что отношение к этим первым главам Книги Бытия как к буквальному учебнику палеонтологии умаляет понимание их поразительного проникновения на гораздо более глубокий смысловой уровень.) Я бы сказал, что создание Богом человека «по Своему образу и подобию» подразумевает нечто большее: оно говорит нам, что семя Воплощения от Бога, причастного и выраженного в человеческой плоти, было с самого начала. В свое время нам нужно будет рассмотреть тему о Воплощении подробнее, но мне кажется, что к такому выводу приводит то, что Святой Павел проводит связь между первым и вторым Адамом (и что Джордж Фокс обобщил в своем удивительном видении Рая).

Подобно тому, как Адам представляет собой всех людей и изо всех сил исполняет волю Божью, так и все мужчины и женщины изо всех своих сил выполняют работу творения. Это Бог действует в истории, воплощенный в лучших представителях нашего рода. По-моему, все богословы в основном согласны с тем, что Бог действует в истории только через посредство человеческого сотрудничества – не через чудесное вмешательство, оставляющее человечество в стороне. Его естественный порядок может предлагать нам неожиданности: перекрестки, моменты принятия решений, – но в такие моменты мы должны давать ответ, и если мы это делаем в согласии с Его волей, то результат бывает творческий.

Ответ предполагает выбор: это уже не запрограммированные реакции. Возвращаясь к огромной мудрости Бытия, мы видим связь между доктринами Создания и Первородного Греха. Опять же, больше об этом я скажу позже. На данный момент я только отмечаю свою признательность сомнениям многих квакеров (и которую я разделяю) о кальвинистских формах последнего. В настоящее время я хочу участвовать в том, что я считаю текущим, просвещенным подходом к проблеме греха: например, я думаю, что доктрина может развиваться разумно, не претендуя на слишком большую определенность, и при этом, не предавая древнейшие истины о Боге.

В основе этого лежит концепция, которая, как может показаться, отрицает традиционное представление о Боге как всемогущем, всесильном, способном вершить любые чудеса, которые Ему только хочется: это концепция страдания Бога, слабости Бога. Куда бы я ни продвигался в среде мыслящих церковников, я продолжал об этом слышать: это можно назвать почти модой. Например, мне сказали, что кульминацию года Церкви, две недели от Страстного Воскресенья до Пасхи, следует рассматривать как интенсивное созерцание слабости Бога, его страдания и уязвимости.

Трудно сказать, является ли это изменением в Боге или изменением в нашем взгляде на него. Если поначалу это первое, то второе в любом случае последует за ним. По мере того как я это воспринимаю, я считаю себя все больше убежденным в том, что это является одним из Его аспектов, который присутствовал всегда, но который теперь развернулся прямо к нам.

Мне кажется, что пока нам не удается прийти к соглашению о Божьей слабости, христианская вера напрасна. Пока мы не сможем постичь смысл этого, мы не сможем удовлетворить первое требование светского мира, показать ему, что Бог вообще существует. Я говорю, показать, а не доказать, потому что те, кто ожидает, что существование Бога, может быть продемонстрировано с помощью логики или измерения, с самого начала находятся не за тем игровым столом. Если бы можно было доказать существование Бога логически, мы все должны были бы стать Его рабами, а это не то, чего хочет любящий Отец.

Те, кто знает Бога (хотя никто из нас, даже среди самых духовных, не увидел больше, чем отблески Его стоп), знают, что Бог – действительно любовь. Мы знаем, что, в основе своей, Вселенная на нашей стороне, что она пронизана духом желания, чтобы мы работали с ней, а не против нее, и духом, который о нас заботится, глубоко и лично. Я уверен, что он и скорбит глубоко и лично, когда мы отвергаем это желание, эту заботу. И я также уверен, что в этом главная особенность Креста: точка, в которой пересекаются Бог и Человечество, где Бог становится человеком и говорит: «Я – как все это; я такой же, как вы, и так же, как и вы, я слаб и страдаю».

Мы можем опять же услышать насмешливый вызов секулярного мира: «А я думал, ваш Бог всемогущий!» Но если мы посмотрим более внимательно на мироздание, мы увидим, что с самого появления человечества Бог отдает власть и ослабляет Себя до того самого уровня слабости, что приводит к Кресту.

История сделанного Адамом и Евой выбора ослушаться Бога и позволить себе принятие морального решения символизирует полученный нами Божий дар свободной воли. Я не утверждаю, что наша воля совершенно свободна, в том смысле, что, пожалуй, нет у нас ни социальных, ни исторических, ни генетических предпосылок, работающих на нас. Но у нас достаточно свободы, чтобы мы познали, что это такое, и несли ответственность за свои действия. Все наши решения могли бы быть приняты за нас; то есть, мы могли бы быть запрограммированы не делать ничего, кроме самого лучшего, и быть не более чем марионетками Бога. Он мог бы сделать нас настолько совершенно послушным Его воле, что мы бы никогда не противоречили друг другу, никогда не рисковали, никогда не попадали в какие-либо опасности. Но если так размышлять, вы обнаружите, что это приводит к заключению, что тогда Бог мог бы сделать нас не мужчинами и женщинами вообще. Он мог бы сделать нас полностью осознающими Его волю, и потому, в то время как, наверно, мы бы его боялись, мы никогда бы не любили его по нашей собственной свободе выбора. Но чтобы Любовь была Любовью, к ней нельзя принуждать. Она должна быть дарована. И это должно нести с собой свободу отказа, отвержения.

Бог хочет нашего благополучия, так что его воля – это Любовь. Грех – это отвержение этой любящей воли или, в первую очередь, отказ даже выслушать ее. В таком отказе есть что-то бессмысленное: как может любой разумный человек отказаться от того, что есть высшее благо? Но снова и снова в ретроспективе мы обнаруживаем, что грех просто не имеет смысла. Свобода, однако, должна включать в себя и свободу выбора вздора, чтобы идти против собственных интересов, утверждая, что мы знаем лучше, чем Бог, и можем обойтись без него.

Бог ведь снизился Сам, давая нам, как Адаму и Еве, свободу Его отвергать. Он бессилен, когда мы решаем так сделать. Ибо, как я уже сказал, он может принимать активное участие в делах человеческих только при нашем сотрудничестве, с согласием на нашу с Ним любовь. Мы очень хорошо знаем из собственного опыта, что любовь непризнанная, безответная, возвращенная – это неполная любовь, разочарование.

Бог ослабил Себя, построив не заранее задуманную Вселенную, которой Он манипулирует по своему усмотрению, но Вселенную природных законов, которые Он и сам должен соблюдать. Вселенная чудесного вмешательства была бы Вселенной хаоса, в котором любая свобода выбора с нашей стороны была бы бессмысленна. Таким образом, любя Своих детей, Бог тоже должен страдать при виде не только созданных нами техногенных катастроф, но и тех стихийных бедствий, которые, учитывая системы Вселенной, не могут не произойти. Страдая, Бог жаждет, я уверен, что мы будем учиться лучше понимать эти системы и более мудро в них жить.

Неверующему по-прежнему очень тяжело принять эту линию аргументации. Он до сих пор не может признать, как любящий Бог позволяет, чтобы ребенок упал в огонь, крестьянская семья была раздавлена во время землетрясения, молодая мать умерла в муках от рака. Непорядочно ссылаться на то, что все всегда от чего-нибудь умирают, ибо редко это происходит вовремя, и также редко с малой болью. Я не притворяюсь, что отговоркой для христиан являются слова, что если есть Бог, то большинство из Его путей, должно быть, находятся где-то на неведомой нам высоте. Но на самом деле, не все, ибо мы считаем, что в откровениях Бог сходит со Своих высот, чтобы выразить Себя теми способами, которые мы понять способны. Я не верю, что Бог организует бедствия и назначает нам неудачи намеренно, для того, чтобы испытать нас. Но я искренне верю, что в каждой неудаче мы можем услышать, как Бог требует творческого ответа. В мире без страданий мы бы не взрастили свои души. Всеобщее блаженство было бы всеобщим забвением.

Итак, случилось, что тот, кого церкви называют Божьим Сыном, конечным знаком любви Бога к нам, по Человеческой свободной воле, Человеком был презрен и умален, распят на Кресте, чтобы быть замученным до смерти. И Бог был так слаб, что, когда Его любовь была отвергнута, он ничего не мог поделать, и висел, говоря: «Я такой как все, я как вы». Он ничего не мог сделать, кроме того, чтобы простить, что и есть любовь, форма любви, не заслуженная теми, кому это прощение было даровано. Признанная, принятая и вернувшаяся, она стала самой могущественной властью во Вселенной: утешающей, исцеляющей, умиротворяющей и воскрешающей. Ибо ни один христианин никогда не может думать о Распятии без немедленного перехода к Воскресению. Но сначала упоминается слабость Бога, и только затем – его мощь, если мы Ему ее предоставим. Для нас, для человечества, стояние между Богом и Его силой, должно проявляться через нас самих. Это не наша мощь, но Его, однако у нас есть свободная воля, которая может сделать ее тщетной. И это, как сказал бы Фокс, я познал на опыте.

6

До сих пор я затрагивал лишь малую толику некоторых церковных доктринальных понятий, обсуждавшихся во время моего богословского паломничества: Сотворение, Грех, частично Откровение и Искупление. Некоторые из них, возможно, вызвали ваше удивление: «Неужели церкви обладают столь широким кругозором?» – могли бы спросить вы, а я мог бы привести неопровержимые доказательства в пользу их всех. Я считаю их разумными, они имеют смысл с точки зрения моего собственного опыта, и я считаю разумным то, что они в определенной степени неопределенны. Они не полностью водонепроницаемы. Они потопляемы. Они не объясняют всего, и я бы отнесся к ним с подозрением, если бы они взялись за это, ибо Бог объясненный – это Бог ограниченный, и поэтому неправильный Бог. Позвольте мне повторить, что я оцениваю доктрину не вообще, а как инструмент, с которым надо работать. То есть, имеет смысл то, какие понятия она производит, а не доктрина сама по себе. Под понятиями я имею в виду скачок в понимании, при котором перед нами возникает проблеск истины, и покидает нас, зная, что мы увидели волю Божию.

Было бы очень странно, если бы после около двух тысяч лет усилий в поиске таких проблесков церкви не удалось включить некоторые из них в свои доктрины. Друзья, безусловно, имеют их в своих службах: устных, письменных, и в действиях, – но что они не пытались сделать (или не очень пытались) – это установить код ортодоксии, правильного учения, не говоря уже о правильных ритуалах. Мы советуем, запрашиваем и обмениваемся собственным опытом, но мы, действительно, не учим. Мы предпочитаем привести людей на путь молчания и призываем их сделать на нем свои собственные открытия, непредвзятые доктриной.

Я уверен, что в этом мы правы, хотя не очень верю, что мы можем и должны быть независимы от остального христианского мира, как мы любим притворяться. Я уже затрагивал эту тему, и сейчас только хотел бы добавить, что мне кажется, из нашей открытости «новому свету, откуда бы он ни исходил» следует исключить (хоть Вопрос 12 и не настаивает на этом) древний свет исторических церквей.

Что могут они нам сегодня сказать о Священном Писании, о Спасении, о Воплощении, Авторитете, Природе Иисуса и Таинства? Это, во всяком случае, те понятия, которые я предлагаю затронуть в оставшейся части этой лекции.

Авторитет, конечно, – это слово, приводящее любого квакера в содрогание, и совершенно справедливо, если оно подразумевает давление на людей, чтобы они исповедовали то, во что они не верят осознанно и «по опыту». Может быть, к вашему удивлению, но вы обнаружите, что любой католический священник согласен с вами, и будет утверждать примат совести, хотя и будет добавлять, что она должна быть «проинформированной» совестью, полностью осведомленной, о чем идет речь. Равным образом вы обнаружите, что никогда не бывает, чтобы католический священник послал вас в ад. Этот маршрут зарезервирован только для тех, кто полностью понял существенное учение Церкви и сознательно отклонил его без покаяния. Но кто может сказать, насколько полно, как умышленно это было, и не могло ли быть внутреннего покаяния у такого человека? Только Бог, сказано мне. У меня нет сомнений, что есть еще “добрые католики”, которых учат верить всему, чему учит Церковь, и которые гордятся ею, но есть много доказательств того, что подавляющее большинство из них в тайне более избирательны. Вы можете усмотреть в этом нечестность или плохое отношение к Истине, но это также показывает и определенный такт, и чувство изначальной солидарности. Люди не хотят расстраивать своих священников и вызывать скандал, настаивая на отказе от доктрины, в которую Церковь вложила так много усилий. Авторитет в карательном смысле не содержит в наши дни каких-либо ужасов. Когда дело доходит до таких вопросов, как развод и контроль рождаемости, католики не расстраивают себя и поступают так же, как и все остальные.

Но в более глубоком смысле, авторитет означает полную гарантию Истины: обещание, что учение церкви авторитетно и достоверно, и есть два традиционных источника этого, Священное Писание и Предания.

Для католической церкви (и не забудьте, что Церковь Англии тоже претендует на то, чтобы называться католической) традиция обеспечивается правопреемственностью апостольской церкви, буквальной преемственностью апостолов. Это достаточно легко не учесть, как на основании исторической сомнительности, так и из-за малой вероятности того, что епископ двадцатого века и апостол первого века одинаково поняли бы одни и те же слова, даже если предположить, что оба они пользуются этими словами. Такие термины, как «воскресение тела», «реальное присутствие», «творец неба и земли» не имеют для нас тех же ассоциаций, что они имели даже триста лет назад, а еще за тысячу лет до того они опять же должны были быть иными.

Но нельзя отрицать того, что все-таки что-то должно было и остаться неизменным. Квакеры, с их гораздо более короткой историей, безусловно, осознают себя наследниками более чем только имени Фокса и его Доблестных Шестидесяти. Они страдали, и как-то выжили. Это выживание, а также и то, что уже было, и что, видимо, еще может быть передано потомкам, придает подлинность чему бы то ни было, что представляется более чем человечным. Столкнувшись с видимыми следствиями такой власти, кто мы такие, чтобы отмести это?

Должен признаться, я немного устал от тех, чьи аргументы против Церкви в целом (и Римско-католической церкви, в частности) состоят из каталога скандалов и гонений, из инакомыслящих сожженных на костре, из казненных на плахе, из пап, пирующих в Ватикане на доходы от своих продавцов индульгенций, из империй, колонизированных во имя Иисуса, и из истины, подавленной во имя ортодоксии. Такие каталоги неизменно заканчиваются обвинениями папы, что он не отлучил ИРА, хотя, что хорошего это привнесло бы в стаю безбожных убийц, которые уже сами себя отлучили, я никогда не мог понять. Дело в том, однако, что претензии римской церкви на правильность своей доктрины, кажется, не принесли ни ее главам, ни последователям, никаких моральных улучшений. Ее авторитет, как нам говорят, был либо подорван, либо уничтожен.
Давайте поспешим добавить, что вряд ли справедливо ограничить эти обвинения Римом. Протестантских деятелей убивали так же безжалостно, как и католиков, англиканские прелаты погрязли в немалой роскоши, а протестантка Элизабет замучила не меньше людей, чем ее католическая сестра Мария. Друзьям следует обратиться только лишь к своей собственной истории, чтобы обнаружить записи о пуританской и англиканской нетерпимости. Да и мы сами не всегда были образцом толерантности.

О чем это мне говорит – это что учение, на самом деле, мало делает людей хорошими. Это, как я уже сказал, отчаянная попытка упаковать и передать некоторые аспекты Божьей правды. Но, как и все в христианской вере, это не магические заклинания. Оно может информировать, но не превращает. Единственное, что умеет это делать – это благодать, которая является ничем иным как бесплатным и незаслуженным даром Божьей любви, даром, перед которым мы свободно можем закрыть двери или даже отклонить его. Увы, но святители, правители или пресвитеры вполне могут обладать целой обоймой праведных доктрин, и в то же время совершенно не получать благодати.

Какой же тогда смысл в претензии на авторитет своего учения? Во-первых, это дает нам определенную солидарность со святыми или с прошлым, и позволяет нам присоединиться к их учениям. Несколько высокомерно было бы делать вид, что ни одно поколение до нас не имело существенного религиозного опыта. Далее, воспользовавшись для себя этим пониманием и опытом, и приняв, пусть только предварительно, его формулировки, мы получаем доступ к его языку, мы можем использовать его, как если бы это было правдой. Этот путь к Богу может показаться лицемерным, но, на самом деле, это путь смирения. Если мы станем настаивать на полной определенности относительно верности формулировок, мы вообще никуда не продвинемся, потому что говорим мы, собственно, о Боге, и нам никак не заставить Его или любую Его составляющую говорить на человеческом языке. Лучшее, что мы сделать можем – это взять некоторые инструменты, изготовленные людьми, и которым у нас есть основание доверять, и использовать их как если бы мы были полностью уверены в их надежности, и до того момента, когда мы перестаем в это верить. В такой момент мы должны подумать еще раз, и возможно, даже спросить себя, а нужно ли нам двигаться дальше, или предварительного будет уже, по сути, достаточно.

В традиции квакеров, однако, существует сильная и здоровая тенденция перепрыгивать через такой аргумент, утверждая, что именно одержимость в использовании словоформ засасывает церкви в болото. Как говорил наш великий Друг, ныне покойный, Джордж Горман: «Друзья всегда считали важным то, каким образом вы следуете за Иисусом, а не теории о нем и его божественности. В обществе существует большой скептицизм о том, чего мы не можем знать». (11)

Думаю, это правильно. Мы практические мистики, а не непрактичные богословы. Нам всегда лучше удавалось проявлять нашу веру, чем заявлять о ней, встречаться с Богом, а не описывать его потом, и здесь, наверняка, должны быть такие (или, возможно, до сих пор остались), кто считает эту лекцию пустой тратой времени. Ибо когда вы встретитесь с Богом, имеет, наверно, очень мало значения, будет на Нем синий галстук или зеленый, или что у Него длинная белая борода или это вообще образ Нашей Матери.

Я намеренно зашел в этом слишком далеко. Учение – не о таких тривиальных вещах. Также неверно и то, что все верующие, или даже все Друзья, полны явных опасений, и я бы не согласился с претензией некоторых «вновь рожденных» христиан на то, что если вас лично не озарило на пути в Дамаск, то вы вообще не настоящий христианин. Вера, как я уже сказал, это сердце и кишки, а также и голова: чистый разум никого не приведет в Царствие Небесное. Но я знаю многих хороших христиан, в том числе и квакеров, кто трудом пробил путь к своей вере, шаг за шагом, никогда не делая огромных прыжков в темноту. Их религиозная жизнь не испытывает недостатка в моментах созерцания и трепета, но она также включает в себя и длительные пассажи аргументации: с самими собой, с другими людьми, с книгами. Это просто то, чем являются многих из нас, или что из нас воспитали, и мы не можем ощущать нашу внутреннюю жизнь заполненной без какой-то попытки формулировать, какого-то обращения к языку.

Достаточно естественно, что мы ищем руководства в Писании. Ведь если что-то и имеет авторитет, то это, несомненно, Библия. Даже Фокс без нее бы растерялся, ибо она дала ему язык и понятия для изложения его собственного опыта.

Тяжелейший шквал критики, обрушившейся на серию «Прогресс Пристленда», пришел от фундаменталистских евангелистов, которые зарокотали: «Прекратите вызывать сомнения! Это все очень просто, и все это есть в Библии!» Я мог только сказать им, что, насколько видно мне, все очень далеко не просто, а в Библии содержится либо слишком много, либо слишком мало. Огромной эрудиции требовало выяснить, например, в действительности ли Иисус думал, что приближается конец света, не говоря уже о том, чтобы понять пророческие книги Ветхого Завета. Практически, нет такой ереси, которая не могла бы претендовать на то, что о ней утверждается в Священном Писании. И все же, Новый Завет невыносимо молчалив и невнятен в отношении событий после Воскресения, и ранней истории Церкви. К чему пришел Святой Петр по окончании Деяний? Был ли он в действительности когда-либо в Риме вообще?

На данный момент, Церкви приходят к нам со своим авторитетом и своими традициями. Правда, у нас и нет ничего лучшего, но очень наивно было бы воспринимать традиции как объективную историю. Не менее наивно так же относиться и к Библии, потому что Библия, собственно, создана Церковью, это тоже ее традиция, и мы не можем отделять Библию от Церкви. Но это означает, что каждую книгу Нового Завета следует рассматривать как доктринальный трактат, а не просто летопись. Опять же, надо обладать огромной эрудицией, чтобы понять его правильно. Сам, не будучи ученым, я нашел две полезные сентенции:

(1) текст передает то, что его автор хотел им передать.
(2) Каково должно быть его значение для нас сейчас, если автор, писавший в Х веке, написал его именно так, как он это делал тогда?

Признаю, что эти сентенции вряд ли упрощают дело. Но они образуют два момента, неблагоприятные для фундаменталистов, на которые указали все серьезные ученые, беседовавшие со мной. Первое подчеркивает, что основной смысл текста определяется его изначальными обстоятельствами, а не нашими. Второе подчеркивает, что если они имеют хоть какое-то значение для нас, то все же необходимо учитывать изменение обстоятельств, в том числе, языка, культуры и мышления. Фокс сказал бы, что Писания сами были бы безжизненны, если бы они не были воссозданы Духом в сердце читателя, и мне кажется, что замечательное долгожительство Библии, то, что делает ее «Словом Божьим» – это что настолько силен был Дух при ее написании, что он постоянно вызывает Дух при ее чтении. Но в любом возрасте, в соответствии с человеческими обстоятельствами, много всего поднимается из глубин Священного Писания, чтобы возродиться. Сам Иисус относился к нему выборочно. И (видит бог!) так же делают и фундаменталисты. Но есть огромная разница между позволением жизни свободно играть с Библией, высвечивая фрагменты то здесь, то там, и стремлением навязывать буквальное значение Библии. Все Священное Писание имеет авторитет, подлинность, потому что конкретные обстоятельства постоянно согласуются с человеческим состоянием. Но все остальное кардинально меняется, что игнорировать, по сути, означает игнорирование творческой деятельности Бога.

7

Больше, чем учение о Воплощении, людей смущают некоторые вопросы веры: речь о божественности Христа. Был ли он не просто Сыном Божьим (а некоторые церкви позволяют себе называть его Одним из Сыновей Божьих), но самим Богом? Квакеры часто отказываются играть в эту игру, рассматривая ее как острие того самого клина в вероучениях, который разделяет христианские традиции, и многие Друзья участвуют в ней лишь именно в той мере, чтобы сказать либо: «Да, Иисус был однозначно божественным», либо: «Нет, Он был просто, действительно, очень хорошим человеком». Видимо, должны быть и такие, кто запальчиво ответит: «В любом случае, у меня все равно нет никаких способов это узнать», но в этой моей книге все, в конечном счете, сводится к ответу «Нет». Предполагать, что Иисус, мог быть божественным, но оставил это недоказанным, мне кажется очень странным представлением о Боге. Или уж демонстрировать это, или нет.

Многие называющие себя христианами придерживаются позиции группы «Иисус был очень хорошим человеком», а некоторые идут дальше, добавляя: «Вероятно, лучший из когда-либо сущих», хотя мне кажется, им трудно было бы объяснить, почему именно он лучший. Но в соответствии с доктринами основных церквей, такие люди, на самом деле, вовсе не христиане. Согласно таким учениям (поддерживаемым также и Джорджем Фоксом, на его собственном языке), Иисус был не только учителем, проповедником, целителем, пророком, прекрасным примером этической жизни для всех нас, он – Единородный Сын Божий, Который берет на Себя грехи мира, и таким образом (так как Бог Один и Невидим), Он – Бог. Если вы просто последователи и поклонники Иисуса, говорят церкви, вы упустили момент, ваша вера неполна: вы должны верить, знать и чувствовать, что он был и все еще остается Богом. «Все еще остается» – очень важно, и это не должно представлять больших трудностей для Друзей. Фокс пришел к выводу, что не когда-то был, а «есть один единственный Иисус Христос, который способен отзываться на наше состояние», и во всем его учении Свет – это Христос, а не чья-то собственная, личная совесть. Фокс также говорит не о пассивном примере добра, а об активном противодействии хаосу и греху.

Я далек от того, чтобы утверждать о непогрешимости видения Фокса. Этого и не может быть. Я знаю многих Друзей, которые совершенно искренне не могут признать уникальной божественности Христа. Знаю некоторых, кто считает, что есть еще два, а то и более, отзывающихся на их состояние: Будда, Кришна из Гиты. Единственное мое намерение здесь – это предложить хотя бы один способ, посредством которого Воплощение может рассматриваться как полезная доктрина и для нас тоже.

То, что Бог должен был принять плоть сына плотника из Галилеи первого века, сразу же создает скандал относительно Избранности, и камнем преткновения в нем является вопрос: «А почему именно этот конкретный человек, место и время, а не любой другой, или не несколько других?» Помимо всего прочего, это кажется несправедливым и по отношению к тем, кто пропустил христианской автобус не по своей вине, будучи не в том месте или не в то время.

Невозможно начинать искать на это ответ, предварительно не заметив, что если должно было произойти Воплощение, то оно должно было быть выборочным. Время, место и обстоятельства были выбраны (да простит Бог мне мое покровительство ему) довольно умно. Что было бы не умно, так это серия Воплощений, разбросанных по миру, с целью развить каждое из которых в конкурентоспособный региональный культ. Все и так достаточно плохо.

Думаю, не нужно слишком серьезно воспринимать суждение, которое, в частности, означает проклятие всех нехристиан. Не верю, что Иисус предполагал чего-либо подобное, и сегодня уже осуждено само понятие проклятия. Все, что представляется адским (а это достаточно плохо) является, в конечном итоге, умышленным неприятием любви к Богу. Это нечто личное между Богом и каждой индивидуальной душой, для чего никем на этой земле не может быть выдан сертификат. А также и время, хоть до, хоть после начала нашей эры, не может иметь ни малейшего значения на последнем суде. Несерьезно звучат сегодняшние предположения богословов, что Томас Мор займет более высокое место на небесах, чем Сократ, или о том, что двери, открытые для Святого Франциска, будут закрыты для гуру сикхов Нанака.

Но ведь в Учении говорится иначе? «Я есмь путь и истина и жизнь. Никто не приходит к Отцу как только через Меня». На первый взгляд, это самое эксклюзивное и безжалостное из высказываний Христа, и мне его часто цитируют консервативные протестанты в качестве примера его верховной власти. «Это звучит невеликодушно, я знаю, – сказал один. – Но он не мог, с полномочиями, предоставленными ему Отцом, говорить иначе».
Можно выкрутиться из этой проблемы, вообще отрицая, что Иисус произносил какие-либо подобные слова. Они появляются только в Евангелии от Иоанна, а от Иоанна может быть как наиболее, так и наименее подлинным из Евангелий. Однако прополка неудобных текстов – скользкий путь, и лично я сам склонен признать, что Иисус все-таки произносил эти слова.

Ранее упомянутые мной принципы толкования призывают нас начинать с рассмотрения обстоятельств их первого применения. Иисус предостерегал своих учеников от засорения его учения другими, от конкурирующих учителей того времени. Но он не мог лично сам обратиться к индусам, китайцам и североамериканским индейцам любых времен. А что сегодня могут для нас означать его слова, если бы он говорил так же, как и тогда? Означают ли они, что квакерам не следует искать новый свет, откуда бы он ни исходил?

Я не из тех, кто считает, что «все религии одинаково хороши, и, в основном, все они – одно и то же», отчасти так как это просто не соответствует действительности: ведь некоторые религии радикально отличаются от других по назначению. А также и потому, что я лично не представляю, как можно измерить это «одинаково хороши»: произведено больше счастья и правды, или спасено больше душ? Это, в любом случае, довольно бесполезный аргумент, так как религия неизбежно находится под влиянием культурной среды, и, в конечном итоге, все оказывается просто тем, чем оно является. Большинство мусульман являются мусульманами, потому что они родились на Ближнем Востоке, а не потому что они сделали свободный выбор. Бывает, что сегодня появляется больше свободы религиозного выбора, чем было когда-либо, и все мы вместе получаем возможность восхититься изобретательностью, с которой Бог находит способы говорить со многими различными культурами в приемлемой именно для них манере. Некоторые из таких способов могут понравиться и нам тоже, и я не вижу вреда в реагировании на них.

Но религия стремится разобраться в обстоятельствах, в которых мы находимся. Существование предполагает мышление, работу, размножение, умирание, и все виды деятельности между ними. В условиях нашей западной культуры я не вижу ничего, что бы создавало какой-то серьезный отход от христианской веры, ничто не говорит о том, что Британия, например, переходит в индуизм или ислам. Я, в принципе, нахожу достаточное для себя количество трансцендентальной медитации у Матери Джулианы и в Облаке Неведения, и это помогает мне воздать должное восточным религиям. Беда в том, что я нахожу их до странности статичными. Потому что я не разделяю их формы мышления и жизни, и не осознавая инстинктивно, как воспользоваться их доктринальными инструментами, я считаю себя просто посетителем восточных религий, а не живущим в них.

Одним из существенных преимуществ христианства, как открывают для себя растущие церкви третьего мира, является то, что, несмотря на его доктрины, оно является прогрессивной и развивающейся религией. Оно имеет гораздо больший потенциал для адаптации к местным условиям и гораздо большую свободу богословия, чем любая из родственных ему конфессий. В некоторых христианских кругах вы услышите жалобы об этом: что в нем не хватает уверенности и стабильности, слишком много инакомыслия и экспериментирования, но сказать, что учение задушило искания и не поощряет расширение веры – это не соответствует действительности. На первый взгляд, очень невероятно, что вера, родившаяся в Палестине и получившая свои основные формулировки в Малой Азии, распространилась в Ирландию и Эфиопию, а в конечном итоге нашла горячую поддержку в Малабаре и Мексике, но это так. Общество Друзей тоже распространилось за пределы аналогичных ему границ, однако мы должны признать, что не в такой же степени. И если быть честными, то нужно признаться, что мы вообще нигде бы не были без той основы, которую заложили церкви.

Мало кто из нас пришел к Отцу не во Христе, и мы мало что узнали бы о Христе, да и узнали ли бы вообще, если бы не церкви с системами, которые они разработали для упаковки и передачи своей информации о Нем. Но действительно ли никто не может приблизиться к Богу иначе, чем по-христиански? Конечно, любой из нас должен признать, что если скромный бенгалец на берегах Ганга не сможет попасть в рай, пока он не станет евангелистом или католиком, или англиканским верующим, то Бог не есть тот Бог, которого мы знаем или хотели бы знать. И я не думаю, что это то, что говорил Христос. Я верю, что Он говорил: «Путь, и истина, и жизнь – это все то, что я поддерживаю. Любой, кто ищет их искренне, находится на пути к Отцу Моему».

Не предосудительно ли, что я спускаю с небес слова Евангелие, чтобы облегчить их восприятие? Но Церковь всегда сталкивалась с проблемой добродетельного язычника или еврея. И Святой Павел, конечно, тоже. И что стало бы истиной теперь: теперь, когда Евангелие проповедуется уже в течение почти двух тысяч лет, если в том более узком мире Христос настоял бы на том, что нет альтернативы Его пути, Его жизни? Я думаю, что истина в том, что Он был прав, но в гораздо более широком смысле, чем Он и Его ученики могли тогда осознать.

Я должен был сразиться с учением о Воплощении, очень особенной доктриной, но все, что я сделал – это провел обобщение. Квакеры считают, что элемент Бога есть в каждом человеке, и что добро происходит тогда, когда Бог внутри отвечает Богу снаружи. Но в классическом смысле это никогда не было Богом, это был Христос, ибо Христос есть Бог с человеческим лицом, Бог, который является также и человеком. Потому что Он – человек, Он страдает и умирает как человек. Потому что Он есть Бог, Он не может умереть, но поднимается снова и живет в каждом из нас. Но почему Христос – Иисус из Назарета, сын Иосифа-плотника? Почему не просто Святой Дух? Потому что особенностью его является сама суть человеческого существования. Мы все уникальны и индивидуальны в определенном месте и времени, и Бог не был бы полностью человеком, если бы он тоже не побыл однажды таким же, как все. В этом заключается парадокс, потому что Он также является и всегда являлся присутствующим в каждом из нас. Но мы не могли признать это в полной мере без сакраментального знака исторического Иисуса.

Сакраментально, конечно, и само недоверие Друзей, что вызывает сожаление. Нет, я не предлагаю, чтобы мы принимали причастие и окроплялись: если вы порой об этом мечтаете, то это достаточно легко осуществить и в другом месте. Но многим из нас не удается понять, зачем это делают другие, и также часто мы не понимаем, как сакраментальна на самом деле вся религиозная жизнь. Нас часто отталкивает католическое мнение, что для мирян таинства должны быть опосредованы в Церкви, и, кстати, то, что посредником должен быть рукоположенный мужчина. Есть некоторые интересные признаки того, что эта точка зрения разрушается перед консенсусом верующих, так же, как и католическое учение о контрацепции. Например, уже долгое время считается, что крестить может по сути любой человек, а венчание как таинство – это сравнительно позднее нововведение, и теперь, во утешение будет сказано, без него все чаще и чаще обходятся. Принцип мужского однополого безбрачного священничества не выживет уже в этом веке, и все большее число домашних христианских церквей уже не просто имеют общие межконфессиональные объединения, но и существуют без рукоположенных священнослужителей.

Истинная сущность таинства в том, что это видимый знак благодати. Благодать – это не только лишь любовь Бога к человеку, свободная и не зависящая от нашего достоинства: это наш ответ на эту любовь. Она двунаправленная. Вот так таинства Церкви стали актами поклонения: от Бога получают знак любви, и возвращают знак Ему.
Друзья, которые справедливо отказываются проводить различие между жизнью вообще и религиозной жизнью, должно быть, привыкли получать таинства дружбы, истины, красоты, честности в своей повседневной жизни (и очень часто они снисходят к нам при посредничестве других). Они также вполне могут быть в состоянии увидеть в лице Христа таинство непревзойденной мощи, знак незаслуженной любви, которая требует любви в ответ, и таким образом сама по себе становится актом поклонения. Мне кажется, что именно это свойство быть объектом поклонения, поклонения фактического, сама его способность вызывать поклонение, наделяет Христа многими чертами его божественности. Это почти как если бы Иисус был Богом только потому, что мы так сказали. Однажды я обнаружил, что сам записал следующее: «Если бы Иисус не был Богом … Он им является сейчас». Тем же таинственным образом мне также пришло в голову, что в Иисусе Бог говорит: «Я вот такой. Я действительно настолько вот такой, что, как бы и когда бы вы это ни выясняли, Я и есть такой».

Понимаю, что найдутся многие, кто не может сказать: «Я делаю Христа Богом», а также те, кто не согласен, что мое мифотворчество гармонирует с вероучением. Мне также было указано, что понимание того, что Иисус каким-то образом становится богом, не имеет совершенно ничего общего с собственно Воплощением. Также и на то, что я пока не дал никакого представления о том, как смерть Иисуса на Кресте может «избавить нас от грехов наших».

Адекватное освещение этих вопросов вдвое увеличило бы продолжительность этой лекции. Но если Иисус не был в некотором смысле Богом, то есть, если Его страдания и смерть – это знак нам о том, что Бог поглощает человеческое зло и не защищает себя, а возвращается, чтобы порадовать тех, кто Его предал, то трудно понять, как Он вообще для нас всех может быть более чем просто литературным интересом. Равным образом, если Он не был также и человеком, то Его страдания и смерть были бы божественным трюком в плохом вкусе. Учение о Воплощении настаивает на том, что Он был и тем, и другим, что Он по-прежнему является и тем, и другим одновременно, и что Он все так же с любовью и болью участвует в наших жизнях и смерти.

С какой целью? Церковное учение дает ответ: «Наше спасение», и я вступил с этим в самые нешуточные битвы по двум причинам: во-первых, потому что, как и многие Друзья, я считаю, что Церковь приняла чрезмерно репрессивную точку зрения относительно нашей потребности в спасении, а во-вторых, потому что в этой своей точке зрения Церковь распадается на множество церквей, каждая из которых имеет свои собственные доморощенные доктрины.

Тем не менее, существует явное противоречие между основным предположением почти всех церквей относительно первородного греха и собственным опытом Фокса освобождаться от него и идти в рай. Действительно, Фокс признавал, что это Христос освободил его. Тем не менее, он шокировал священников своего времени, отказавшись присоединиться к ним «рычащим от греха» (как он это назвал), и я нахожу Друзей и по сей день относительно неинтересующимися, или, по крайней мере, относительно неугнетенными, человеческими пороками. Уважаемый Джордж Горман говорил: «Мы, как правило, начинаем с противоположной стороны первородного греха». Он же говорил мне, что большое количество своего времени он затрачивал на «разобвинение» людей, которых рвало и било чувство их грешности, и мне из личного опыта известно, что именно он имел в виду.

Во всем этом очевидны какие-то детско-родительские отношения. Наши отношения с родителями возносят нас настолько, что когда мы достигаем зрелости, мы ищем аналогичных отношений с нашим всеобщим Отцом. И так же, как мы боимся, что из-за своего ребячества потеряем любовь наших земных родителей (без которой не можем жить), так же мы начинаем опасаться, что наши духовные преступления сделают нас совершенно противными Богу, которого, как нам постоянно говорили, нужно любить, хотя Он явно имеет все возможности нас уничтожить.

До сих пор встречается духовенство, которое настаивает на том, что все мы, даже самые добродетельные, настолько окончательно и бесповоротно испорчены, что как раз и заслуживаем уничтожения, и действительно получили бы его от справедливого Бога, если бы не тот факт, что Христос «сполна заплатил за наши грехи, подвергшись за нас наказанию, принес Себя в жертву за этот мир». С моей точки зрения это представляет Бога в несказанно варварской трактовке, но мне утверждают, что это потому, что я делаю попытки судить о Нем с человеческой точки зрения. Моя собственная интуиция подсказывает, что Бог судит нас человеческими мерками, потому что, в конце концов, Он ведь отвечает за человечество, и осудил бы Свою собственную работу, если бы Он поступал иначе. Подозреваю, что такой дикий взгляд на Бога произошел из тех веков, когда сравнительно мало понимали о природных причинах и следствиях, и очень многие события, наверно, казались или чудесами, или божьим наказанием. До сих пор люди удивляются, почему Бог уничтожает невинных младенцев во время землетрясений, вместо того, чтобы осознавать, что землетрясения могут происходить в сейсмоопасных зонах, и вести строительство соответственно этому.

К счастью, есть и более милосердное учение о грехе и спасении, и которое в настоящее время я нахожу преобладающим. Оно видит нас не как падшими и испорченными, но как устремленными (или не устремленными, в зависимости от обстоятельств) в те выси, где мы никогда раньше не были, но к которым мы призваны Богом. Для нас Его воля – это, по сути, картина нашей истинной природы, и следовать ей означает быть верными нашей человечности. Трудность в том, что нам дана свобода считать, что мы знаем лучше, – высший дар любящего Отца, без которого мы были бы простыми марионетками, недостойными что-либо иметь и вообще быть.

Где же тогда спасение Христа? Каким образом Его смерть на кресте может нам помочь? Ибо если верны изложенные мною теории, то, казалось бы, вряд ли нас можно винить за то, что мы недостаточно хорошо справляемся с тем, что делаем. Если кто-то в этом и виноват, то это, получается, сам Бог: за то, что требует от нас невозможного и при этом мало нам помогает. И необходимо ли нам спасение вообще? Почему мы не можем приблизиться к нашей цели с чистой совестью, с уверенностью, что сделали все возможное в сложившихся обстоятельствах?

Внешне эта позиция очень привлекательна, но думаю, что любой Друг, который культивирует дисциплину молчаливого созерцания, будет сталкиваться с уже сформированными против нее возражениями. Конечно, мы знаем, что вина лежит не на Боге, что Он постоянно наставляет нас на верный путь, по которому мы не пошли. Я хотел бы отвергнуть уничижающее признание, что «мы не здравы», но, несмотря на здравие, которое, на самом деле, в нас есть, мы по-прежнему выбираем беспорядок. Однако, учение, которое я нахожу в Новом Завете, состоит не в том, что вот поэтому мы и прокляты, а в том, что если мы каемся, если признаем, что беспорядок мы выбираем сами, то тогда мы не отчуждены от Бога, а сразу же прощены; контакт с Ним восстанавливается, и мы возвращаемся к нашей истинной природе. Иисус постоянно говорил народу: «Грехи ваши прощены». Он не говорил, что их грехи будут прощены, если они будут произносить определенные слова или выполнять определенные ритуалы. Они были прощены все время: Бог признал обстоятельства греха, и если только они признают, что они нуждаются в прощении, протяни руку и возьми его.

Но опять же, при чем тут Крест? Как я прочитал учения Церкви, мы не можем разрывать Христа на выборочные фрагменты: не можем рассматривать Его жизнь независимо от Его смерти? От Его воскресения? Учение о Троице (от которого я надеялся вас избавить) может показаться ненужным для нас сегодня усложнением, но оно возникло потому, что ранняя Церковь сочла абсолютно необходимым объяснение тотальности этого опыта. Бога Отца всегда знали евреи. Что Иисус был Его воплощением, Его Сыном на земле, были убеждены Его ученики. Даже после Его ухода Он все еще входил с ними в контакт посредством Святого Духа. Все они были различны, но все из того же источника. Точно так же, как смерть Христа была и неизбежной частью Его жизни, и жизнь эта была знаком, показывающим, Каков Есть Бог: живущий как и мы, страдающий и умирающий, как и мы, в условиях глубокой несправедливости, тем большей несправедливости, потому что Его жизнь была примером бескомпромиссной любви и добродетели. Однако его смерть принесла не месть, а прощение. Это привело не к исчезновению его учения, а к Его воскресению и триумфу.

Одно из теологических течений делает попытку интерпретировать это в терминах сверхъестественных изменений в моральной химии Вселенной. Кровь Христа каким-то образом нейтрализовала коррозионные кислоты первородного греха Адама, что позволило Верховному Богу, который до этого желал, но не мог, примириться с человеком, снова прижать человека к Своей груди.

Даже если мы займемся вопросом времени, утверждая, что жертва Христа была принесена с самого начала, мне кажется, что такого рода учение провозглашает Бога, который играет с нами понапрасну. Если я прав, полагая (как утверждает история грехопадения Адама), что суть греха в нашей собственной свободной воле, то само существование Бога, или, скорее, признание того, что он существует, зависит от свободной воли человека. Бог не существует, если мы не хотим, чтобы Он существовал, и если мы не хотим Его, Он становится бессильным.

Для того, чтобы объяснить такое, наверно, шокирующее заявление, необходимо парадоксальное использование слов. Полагая (а я полагаю), что Бог существует, я также считаю, что даже если бы мы должны были сделать так, чтобы Он таким же образом исчез, он бы все равно существовал. Он независим от нашего признания Его, и это даже более, чем неоткрытые галактики или гравитация до того, как Ньютон изложил о ней на бумаге. Я не верю, что Бог есть простое исполнение желаний, строительство наших замыслов. Я представляю себе, как человек может желать иметь божественную фигуру Отца, и как он может отправлять дымовые сигналы на небо, призывая такую фигуру. Но не думаю, что религия развилась бы и выжила, если бы на такие сигналы не было ответа. Я бы сказал, что Бог инициировал обмен Сам, даже если Его сигналы и не были признаны за то, чем они были.

Насколько мне известно, не исключено, что некий “сигнал спасения”, знак того, что Бог есть, и как человек может примириться с ним через страдание, прощение и воскресение, направлялся к нам и до Иисуса. Не исключено, что были искаженные или невоспринятые сигналы, сигналы, ставшие неполными, поскольку атмосферные условия не были благоприятными для приема. Вполне возможно, что это был сигнал, который Бог и до того всегда посылал нам, но во Христе впервые он был получен в его истинной форме; принят человеческим приемником, точно настроенным на божественные волны. Я должен извиниться, если я, похоже, использую удобные современные метафоры, но для меня это, действительно, способ понять, что пытается сказать учение об уникальном спасении. Вися между Богом и человеком, между вечной жизнью и неизбежной смертью, Иисус спасает нас от распада связи, и в этом взаимообмене у нас почти такая же большая роль, как и у самого Бога. Бог признает себя во Христе, а мы узнаем сами себя.

Все это, конечно, метафора и, следовательно, неопределенность. Хотя нет, я надеюсь, неосознанная. Для меня имеет достаточно смысла продолжать дело изучения Бога, и это то, к чему учение всегда побуждало. Было бы ошибкой рассматривать его сегодня как своего рода закон или как испытание для членов христианской общины. Не отрицаю, что внутри церкви существуют группы, которые думают иначе, настаивая на том, что, если вы твердо и искренне верите в оправдание верой или в преобразование материи, то вы вообще не христианин. Это именно те, исключающие, а не приглашающие к себе других, люди, против которых всегда выступали квакеры. Должен сообщить, что в ходе моего путешествия по христианской семье я нашел, что такая исключительность очень вышла из моды. Образование и любознательность сделали невозможным для духовенства утверждать, что доктрина действительно окончательна. Больше не существует способов угрожать сомневающимся геенной огненной. Доктрина ныне открыта для того, чему она всегда и предназначалась: это альтернатива молчанию, пакет предварительной информации, инструмент для работы тем, кому по роду деятельности нужны слова.

Я всегда подозревал, что одна из характеристик истинных Друзей – что они на инстинктивном уровне немногословные люди. В том обществе, где об этом не известно, могут восприниматься как странность их комитеты и их послания. Но мы всегда верили в дела, а не в слова, наше происхождение было из работающих людей, а не из интеллектуалов, а наша сила в созерцательной, а не в интеллектуальной жизни. «Это» Фокс познал на опыте, а не интеллектуально.

И все же, среди нас много интеллектуалов. Как я уже сказал, мы должны признать, что мы должны многое тому, что мы привнесли из других церквей. Я не могу себе представить, что мы когда-нибудь пожелаем слиться с ними институционально. Но я думаю, мы должны оставаться в контакте с ними, ради нас, ради них и ради истины. Разумность, в смысле интеллектуальной открытости, является первостепенной силой квакеров. Здесь же и неопределенность, в смысле, не притворяться, что знаю все. Разумная неопределенность – выдающаяся характеристика доктринального мышления в Великобритании в настоящее время. Я обнаружил, что она так же широко распространена среди католиков и в широких кругах Англиканской церкви, у методистов и в Объединенной Реформатской Церкви. Не нужно удивляться, что они не будут далеко отходить от доктрины, ибо она обеспечивает и интеллектуальную дисциплину, перед которой рассуждающий должен доказать свои достоинства, и путь к сокровищнице христианского прошлого. Доктрина, несмотря на ее диалекты, остается общим языком среди наших единоверцев. Ее следует теперь рассматривать не как множество цепей, а как множество канатов, по которым нам взбираться на гору бесконечной высоты, которая у нас впереди.

ССЫЛКИ:

(1) Советы и вопросы. Лондонское Ежегодное Собрание, 1964
(2) Джеральд Пристленд , «Прогресс Пристленда». Би–би–си Пабликэйшнз, 1981, или на кассетах по адресу: Christian Broadcast Training, Christian Broadcast Training, 3 Bury Road, New-market CB8 7BS. Краткое изложение можно также найти в «Слушателе»
(3) Джордж Фокс, “Журнал” изд. Джон Никэлз. Лондонское Ежегодное Собрание, 1952, изд.1975, с.11
(4) Джанет Скотт: «А что можешь сказать ты? На пути к квакерской теологии» (Свортморская лекция, 1980). Лондон: Квакер Хоум Сервис, 1980
(5) Джон Макмюррей: «Поиск реальности в религии» (Свортморская лекция, 1965). Лондон: Квакер Хоум Сервис, 1965, изд.1969
(6) «Советы и Вопросы», op.cit.
(7) «Христианская вера и практика в опыте Общества Друзей». Лондонское Ежегодное Собрание, 1960
(8) “Меморандум Йоркширского Ежеквартального Собрания о книге дисциплины”, раздел V: “Писание”. Из протоколов ежегодных собраний. 1919 г. Цитируется по “Христианская вера и практика”, 202
(9) “Советы и вопросы”, op.cit.
(10) Мишель П. Хорнсби-Смит и Раймонд М. Ли, “Римско-католическая точка зрения: заключительный доклад”. Университет Суррея, Кафедра социологии,1979.
(11) См. также: “Представляя квакеров” Джордж Х. Горман. Лондон: Квакер Хоум Сервис, 1969, 5е изд. 1980, с.18.