Скрытые в явном. Труды квакерских женщин 1650–1700 годов.
Оглавление
Мэри Пеннингтон и ее жизнеописание
Предисловие переводчика
Исповедь женщины XVII века прежде всего поражает глубиной проникновения в ее собственный духовный мир, тщательным анализом исканий, начавшихся в детстве и продолжавшихся до самого ухода.
Прошло три с половиной столетия с того времени, как еще ребенком Мэри Пеннингтон задумалась о своем месте в большом мире. Ее не устраивала никакая религиозная ритуальность без подробного вопрошения – зачем это? к чему это? можно ли таким образом разговаривать с Господом? и чего хочет сам Господь от нее и от других людей? Оглядываясь на историю народов, следует признать, что в то время таковых мыслителей было мало (особенно среди женщин), но именно они творили дальнейшее развитие религиозных мыслей и течений. Сегодня мы пожинаем плоды от тех семян, которые были заложены издавна людьми, подобными Мэри Пеннингтон.
Естественно, язык Мэри не подобен современному английскому – но в этом и состоят прелесть и трудности перевода ее труда. Для адекватного понимания и подбора русских терминов совершенно необходимо погружение в мир английской женщины начала семнадцатого века – от сиротства в приемной семье до поисков любви и спутника по жизни. Ничего на этом пути не давалось Мэри Пеннингтон просто и без усилий. Но эта мужественная маленькая женщина, похоронившая двух мужей, никогда не роптала и не переставала в душе беседовать с Господом. К ней приходили вещие сны, в которых она находила опору и силы для преодоления всех трудностей.
Встреча с ясным умом, отчаянной смелостью и презрением к условностям, женской мудростью и большим опытом жизненных исканий вкупе с прекрасным языком того времени будет полезна всем современникам. И особенно молодежи. За три с половиной века ищущий истину человек не изменился и путь его всегда познавателен и интересен.
Наталия Наказнюк, переводчик
Мэри в молодые годы, когда она еще не стала квакером
Мэри Пеннингтон 1616-1682
Предисловие Джудит Эпплгейт
В отличие от Эванс и Чеверс, Мэри Пеннингтон не была странствующим проповедником. Но и она страдала от общественного остракизма и финансовых потерь, обычных для представителей землевладельческой аристократии, обратившихся в квакерство. Было совершенно очевидно, что они никогда не чувствовала зова к тому, чтобы стать странствующим проповедником, и провела жизнь в кругу своей семьи. Далее в этот раздел [«Дневники, автобиографии и рассказы о путешествиях», – примечание ред.] включена ее духовная автобиография. Первая часть автобиографии Мэри Пеннингтон, написанная в 1668 году, рассказывает о детском и взрослом поиске истинной молитвы и отношения с Богом. Вторую часть она написала в 1682 году, незадолго до своей смерти. В ней она описала свой сон (увиденный в 1676 году, а также материальные потери, понесенные вместе с мужем в 1681 году).
Родившаяся в 1616 году и осиротевшая в возрасте трех лет, Мэри Пруд жила тогда в англиканской семье, религию которой она отвергала. Поиски истинной молитвы привели ее к пуританской практике отказа от таких «суетных увеселений», как игра в карты, танцы, пение, посещение вечеринок и выпивка. Она отказывалась носить обручальное кольцо, молиться по установленным правилам и текстам, причащаться и крестить младенцев. Отказавшись выйти замуж за человека, выбранного приемной семьей, она затем вышла замуж за Уильяма Спрингетта (1642), чьи религиозные взгляды совпадали с ее собственными. Их брак продлился всего лишь два с половиной года, до смерти мужа. Последовавший позже брак с Айзеком Пеннингтоном привел ее семью в круг квакеров.
Дневник Мэри описывает сон, в котором она провидела квакерство еще до того, как вышла замуж за Айзека Пеннингтона и позже присоединилась к Друзьям. В этом удивительнейшим образом гендерно-сбалансированном сне она увидела Христа и жену, невесту Агнца, как брата и сестру, в «простых» квакерских серых одеждах, в благочестивом и любезном расположении духа. Тот факт, что Пеннингтон включила этот и еще один сон в свою автобиографию, демонстрирует ее необычайную веру в равенство и равноправие мужчин и женщин, как в божественном промысле, так и среди Друзей. Включение этих снов в ее рассказ служит своего рода объяснением решения Мэри присоединиться к Друзьям, поскольку в данном разделе подчеркивается, что она никогда не слышала о квакерах до того момента, когда увидела свой первый сон, что также показывает ее веру в пророческий мистицизм.
Вслед за описанием обращения Пеннингтонов и ее второго сна, остаток дневника Мэри посвящен подробностям ее материальных страданий; попыткам Мэри создать такой дом, в котором они с Айзеком могли бы жить (недалеко от Амершэма); заботам об обеспечении финансовой безопасности для своих детей перед ее собственной смертью. Эта часть дневника представляет интереснейшее сочетание ее финансовой руководящей роли и ее же почтительного отношения к мужу во всех финансовых делах. Невзирая на то, что строительство их дома она начала только после того, как получила от мужа разрешение делать все так, «как она сочтет нужным», Мэри совершенно очевидно взяла на себя руководство самим проектом и всеми финансовыми сделками, потребными для него. Дневниковые записи также дают нам возможность взглянуть на тяжелейшие потери, понесенные в семнадцатом веке квакерами-землевладельцами. И хотя Пеннингтон в своем завещании оставила деньги на то, чтобы основать Собрание Друзей в Чалфонте, в ее автобиографии содержится всего лишь единственное упоминание того, что они с Айзеком были активны в служении по распространению Слова Божьего.
НЕКОТОРЫЕ
СВЕДЕНИЯ
ОБ
ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ
ЖИЗНИ МЭРИ ПЕННИНГТОН
ПОЧЕРПНУТЫЕ ИЗ
РУКОПИСИ,
ОСТАВЛЕННОЙ ЕЮ СВОЕЙ СЕМЬЕ
ЛОНДОН:
Напечатано для Харвей и Дартона
Ул. Грейсчерч
1821 г.
(Номера страниц оригинала отмечены в тексте как (стр.х))
(стр.1 ) Некоторые сведения, и проч.
Оставляю своей дорогой дочери Гульельме Марии Пенн краткое повествование о моих занятиях, начиная с самого детства.
Мэри Пеннингтон
Самой первой запомнившейся мне заповедью из Писания была: «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся».
Эту цитату, взятую темой для проповеди, я услышала восьми лет от роду, когда жила под присмотром людей, бывших протестантами довольно свободного толка, озабоченных религией не более, нежели нужно для посещений молитвенного дома по первым дням, дабы утром прослушать проповедь канонического священника, а днем почитать общие молитвы (стр.2). У себя дома они читали общие молитвы (1) и богобоязненно соблюдали обычаи и даты – дни поста и разговения, Рождество (так называемое), Страстная Пятница, Великий пост и тому подобное. В этом возрасте я по ночам боялась того, о чем думала днями, – привидений, воров и тому подобного. Гуляя в одиночестве по полям, обуреваемая страхами, я читала молитвы, прося защиты и помощи; и часто читала я «Отче наш» (как меня учили), и верила, что спасусь от страхов моих.
Чуть позже я оказалась в окружении более религиозных людей. По первым дням они решительно отказывались от любых забав, называя первый день днем отдохновения. Они ходили слушать две проповеди, читаемые священником, чья речь отнюдь не была расплывчатой и небрежной: вначале он совершал ритуальную молитву, далее следовали проповедь и чтение общих молитв. В то мне время мне было лет десять-одиннадцать. Служанка, прислуживавшая мне и остальным детям, была по-своему весьма ревностной в вере своей; по первым дням в обычае у нее было читать проповеди Смита и Престона в промежутке между (стр.3) проповедями церковными. Я прилежно внимала её молитвам и со временем осознала, что мне недостаточно читать только «Отче наш». Посему я взяла молитвенник и читала молитвы по утрам и перед сном; много думала о тексте Писания «когда возопили на ложах своих» – и удержали меня эти мысли от чтения молитв в постели.
Приблизительно в этом возрасте я начала очень серьезно относиться к религии. Как-то раз, после возвращения из дома общественного богослужения, упомянутая выше служанка прочитала мне одну из проповедей Престона, что называлась «Молись непрестанно». В этой проповеди много говорилось о молитве, и среди прочего о таком ее исключительном свойстве, что молитва помогает отличить святого от грешника. А именно – лицемерный притворщик способен подражать святому во многом, но только не в молитве. Эти слова глубоко запали в мою душу. Я обнаружила свое незнание – что такое истинная молитва? То, что я считала молитвой, мог проделать и человек нечестивый, а именно – взять книгу и прочитать молитву оттуда. Но такое действо никак нельзя было бы (стр.4) назвать той молитвой, что отличала святого от нечестивца. Ум мой изнемогал от этой мысли. Когда служанка закончила чтение и все вышли из опочивальни, я, закрыв дверь, в глубокой горести бросилась на постель и, стараясь приглушить собственный голос, возопила: «Господи, что же такое молитва?!»
Подобные размышления беспрестанно тяготили мой разум до такой степени, что, отходя ко сну, когда я обычно читала молитву из книги, я могла только плакать и пребывать в бедственном состоянии духа. В то время я никогда не слышала о людях, молившихся как-либо иначе, нежели читая молитвы из книги или же составляя их самостоятельно. Помню, как-то утром мне пришла в голову мысль – можно же написать молитву собственного сочинения и читать ее по утрам, вставши с постели. И хотя в то время я еле-еле могла соединять буквы, а писать могла совсем немного, так я и поступила. Моя молитва звучала приблизительно так: «Господи, ты заповедал народу израильскому приносить жертву поутру, так и я приношу жертву свою – молитву, и (стр.5) прошу сохранить меня сегодня». Некоторое время я читала свою молитву, и чтение это приносило мне некоторое облегчение. Вскоре я совсем оставила молитвенники и стала писать свои молитвы, подходящие к моим собственным обстоятельствам. Во второй молитве, сочиненной мною, я испрашивала уверенность в прощении грехов своих. В одной из проповедей я услышала, что «Господь, в благости своей, простил согрешения Давидовы». Слова эти произвели на меня глубокое впечатление, и по пути с места богослужения я думала о том, как это должно быть прекрасно – быть уверенным в том, что прошлые грехи прощены. Я написала на эту тему достаточно длинную молитву и почувствовала, что, поскольку прощение приходит через благодать, я могу обрести прощение, оставаясь весьма недостойной его. В упомянутой молитве я использовала много искренних и горячих слов.
Чуть позже несколько человек говорили со мной, нахваливая мою великолепную память. Осознав страх гордыни, я сотворила молитву, в которой благодарила за этот дар и просила дать мне возможность использовать его во славу Господа, дабы пребывал он освященным для меня.
Этими тремя молитвами я пользовалась со (стр.6) спокойной душой. Однако это длилось недолго, я снова начала задаваться вопросом – молилась я правильно или же нет? Это очень беспокоило меня, поскольку я не знала никого, кто молился бы не по написанному. Но тут мне неожиданно пришла в голову мысль, что сочетание слов, обрисовывающих мое состояние, уже само по себе было молитвой, которую я пыталась прочесть и не могла. Иногда я долго оставалась коленопреклоненной и не находила слов, и глубоко страдала от этого. И некому мне было поведать о своих горестях, и не у кого мне было просить совета; и долго я несла эту тяжкую ношу в тайне.
Однажды я сидела в гостиной за рукоделием, когда нас навестил некий джентльмен – из тех, кто настроен против суеверий своего времени. С печалью во взгляде он сообщил, что «день был преисполнен печали; что Принна, Бэствика и Бартона приговорили к отрезанию ушей и ссылке». Это известие запало в мою душу, я горько оплакивала осужденных и вознесла мольбы за них и за всех невинных людей страны. Я более не могла продолжать работу, но ощутила сильнейшее влечение пойти в свою комнату, что я (стр.7) и сделала. Там, закрывши дверь, я пала на колени и горячо и страстно излила душу Господу. И ощутила я чудесное умиление и облегчение, и почувствовала мир и слияние с Господом. И это было истинной молитвой, с которой никогда еще мне не доводилось встречаться.
Вскоре после этого события в наш дом пришло известие, что местный священник, отстраненный епископами от служения за неподчинение канонам, вновь вернулся к своей пастве и собирается читать проповедь там же, где и тремя годами ранее (так долго находился он в отстраненном состоянии). Я выразила желание отправиться туда, но опекуны мои, заботившиеся о моем образовании, сказали, что негоже мне покидать свою приходскую церковь. Однако душа моя была бы неспокойна, если бы я не пошла туда – и я пошла. Когда я пришла, священник (а называли его пуританином) уже молился горячо и с необыкновенной силой. И тогда я почувствовала, что это была истинная молитва, как раз такая, к которой стремилась душа моя, но постичь ее по собственной воле не могла, а лишь вкусила частичку (стр.8) в тот раз, о котором упоминала. И теперь знала я, что только это было молитвой. Опечалилась я исключительно из-за того, что преклоняла колена каждое утро и каждый вечер, но слов у меня не было. И горе мое было так велико, что я боялась умереть ночью из-за того, что не помолилась; а днем думала я, что пища моя не напитает меня, ибо я не могла помолиться.
И долго была я настолько встревожена, что не способна была присоединиться к общей молитве, которую каждый вечер читала вся семья. Не могла упасть на колени, когда приходила в молитвенный дом – так, как учили меня. Я часто вспоминала слова из Писания: «будь готов более к слушанию, нежели к жертвоприношению». И пока священник служил литургию, я могла только читать Библию или какую-либо другую книгу. В конце концов, мне уже не удавалось ни упасть на колени, ни подняться с колен в подобающие моменты молитвы священника; да и проповедь его не волновала меня более, поскольку душа моя стремилась к нонконформисту, пуританину, о котором говорила я ранее.
(стр.9) Принуждением шла я по утрам вместе с семьей, но невозможно было удержать меня от пуританского проповедника днем. Много страданий перенесла я из-за этого, ведь приходилось мне идти пешком две или три мили, и никому не позволялось идти со мной; только иногда кто-нибудь из слуг, движимый состраданием, бежал за мной следом, чтобы не так страшно было мне идти одной. Хотя я была еще очень молода, я была столь ревностна, что никакие попытки урезонить или же даже угрожать мне не могли удержать меня. Через весьма короткий промежуток времени я напрочь отказалась внимать нашему приходскому священнику, но постоянно, в любую погоду отправлялась в иное место. В нашей семье я обычно слушала чтение Писания; но если мне доводилось прийти до того, как они заканчивали молиться, я просто садилась, хотя они все стояли на коленях.
Все это причиняло мне большие семейные страдания, и никто не вставал на мою защиту. Хотя со временем две горничные склонились к тому, чтобы прислушаться, что я говорила против семейных молитв, и даже (стр.10) отказались принимать в них участие, что вызвало большую тревогу у старейшин семьи и сделало меня предметом обсуждения на семейном совете. Мне сказали, что я должна молиться с душой, а молитвы людей благочестивых они отвергали; и еще обвинили меня в гордыне и сказали они, что я еретичка; и что я ходила в те другие места, чтобы встречать там молодых людей, и много еще всякого. В то время претерпевала я страдания не только от тех, чьей заботе я была вверена моими родителями (оба они умерли, когда мне было около трех лет), но также и от сотоварищей моих и от родственников. И все же, невзирая на это, укрепилась я сильно в рвении своем и отошла я от своего прежнего суетного окружения, и отказалась играть в карты и тому подобное. Я ревностно соблюдала день Господень, не осмеливаясь есть или одеваться в такие одежды, от которых могло воспоследовать беспокойство, или которые могли отнять слишком много времени в этот день, который, согласно вере моей, должно было посвятить слушанию, чтению и молитве. Я оставляла без внимания всех кандидатов в мужья, которых предлагали мне люди суетные, и просила Господа, чтобы, если я вообще когда-нибудь выйду замуж, то за человека богобоязненного. Я верила, что (стр.11), хотя в тот момент в моем окружении не было никого подобного, все-таки Господь такого для меня припасет.
Одержимая этой верой, я не считалась с упреками тех, кто говорил мне, что подобных джентльменов не бывает, и что я должна выйти замуж за кого-нибудь из людей низменных. Но их постигло разочарование, поскольку Господь тронул сердце того, кто стал потом моим мужем, и мое сердце беззаветно отдалось ему во имя Господа. Он пребывал со мной в добром согласии и отбросил прочь все устаревшие предрассудки; а в тот момент то, что они устарели, стало настолько ясно именно для него, яснее, чем для любого другого из моих знакомых его положения и возраста. Он был даже слишком молод в сравнении с его знанием и пониманием того, что от Бога. Ему было тогда около двадцати лет. Мы стремились обрести понимание Господа, ходить в страхе Божием. И хотя оба были еще совсем молоды, мы соединились в Господе, отказавшись от колец и тому подобных вещей, столь обычных (стр.12) в те дни, и от которых не отказывался никто из тех, кого мы знали.
Мы прожили вместе примерно два года и один месяц. Охваченные усердием и рвением, мы ежедневно упражнялись в том, что считали должным служением Богу и достойным почитанием его. Мы совестились многих вещей, бывших в ходу среди тех, кто считались людьми добродетельными, к примеру, пения Псалмов Давидовых в стихотворном переложении. Из наших Библий мы вырвали страницы с литургическими текстами и с молитвами формальными, а также псалмы для пения, поскольку это было творением тщеславных поэтов, а не были они написаны для этой цели. Мы обнаружили, что хвалебные песни должны проистекать из того же источника, что и молитвы; и поэтому негоже пользоваться чьими-то песнями или молитвами. Мы также совсем отреклись от вкушения хлеба и вина, а также крещения водой. Мы проникли вглубь учения индепендентов (2). Но увидели там смерть, а это было совсем не то, чего алкали наши души.
И в этом состоянии мой дорогой муж скончался, уповая на обетования столь отдаленные, не видя и не зная того, что Он, невидимый, так близок к нему; и что именно Он вложил (стр.13) в него помышления свои и показал ему столь явственно, что есть добро, а что – зло. Когда у меня отняли моего супруга, я осталась с ребенком, с моей ненаглядной доченькой Гульельмой Марией Спрингетт. Часто казалось мне, что негоже соглашаться на то, чтобы с моим ребенком делали нечто, на мой взгляд, не приносившее никаких плодов, и что, как я знала, было лишь обычаем, выполняемым по привычке. При этом люди не имели истинного понимания слов из Галатов о том, что ничего не значит ни обрезание, ни отсутствие обрезания, а новая тварь. Эти слова часто приходили мне на ум, и я решила, что ничего такого с моим ребенком делать не будут. Когда я разрешилась дочерью, то не позволила окропить ее святой водой, вызвав на свою голову суровые попреки. И я стала притчей во языцех, освистанная людьми моего круга, и среди моих родственников и знакомых считалось это странным. И послали ко мне, чтобы переубедить меня, тех, кто считались почитаемыми священниками (которым я прежде с удовольствием внимала), но не могла я ответить согласием и объясниться (стр.14) вразумительно. Мой ответ был таким: «А сомневающийся осуждается».
Спустя некое время я одолела эту трудность, но вскоре, к несчастью своему, перешла от простоты к иным представлениям. И часто менялись пути мои, и бросалась я от одного измышления к другому, и не находила я ни удовлетворения, ни уверенности в том, что душа моя обретет то, чего желает, на тех дорогах и в тех размышлениях, в которых искала я удовлетворения. Мне наскучили молитвы и им подобные обряды, и не обретала я мира в них; и не могла я возносить руки мои, не предаваясь сомнениям, и не могла я называть Бога отцом. И пребывая в таком состоянии, и по этой причине, я прекратила участие во всех религиозных обрядах в семье своей и наедине с собой, испытывая при этом большое сожаление, ибо живой интерес к вере всегда был моей усладой. Оставила я это все отнюдь не потому, что рассудок мой помутился, как утверждали некоторые из тех, кто подчинялись им; ведь если бы обнаружила я, что тем самым совершала то, чего Господь требовал от меня, и чем доволен он был, то я и дальше бы с радостью продолжала исповедовать веру по-прежнему. Ведь ревностно исполняла я те несколько обязанностей (стр.15), значимые для меня; ревностно соблюдала День Господень и часто постилась; молилась уединенно – редко когда меньше трех раз за день, и много раз чаще; и слушала проповеди по всем оказиям – и проповеди-поучения, и богослужения во время поста, и благодарственные молебны. Большую часть дня я, бывало, проводила за чтением Писания или в молитве, или в подобных занятиях. Я не осмеливалась отправиться спать, не помолившись, и не приступала к молитве, не почитав Писание и не ощутив, как сердце мое согревается чтением или внутренней молитвой. И так велики были мое усердие и наслаждение от исполнения религиозного долга, что в те дни, когда я еще не подвергала сомнению их верность, я часто искала уединенного места, дабы провести время в молитве. Я удалялась в поля, таилась в саду, стремилась уйти из дома, если не могла найти уединенный уголок в доме, поскольку, изливая душу свою в горячей молитве, я не могла сдержать громкий голос свой. Ах! Я бы с этим не рассталась, если бы не обнаружила, что все это осквернено, и что уповать мне следует не на это.
И вот я общалась с людьми, у которых не было веры, которые стыдились (стр. 16), когда считали их набожными, или когда делали они что-нибудь, что можно было назвать религиозным, но никак не могла отдать сердце свое подобной видимости. И вот стала я питать отвращение ко всем, кто какую бы веру ни исповедовал, и думала, что лучше быть человеком мирским, чем хвалиться так своею верою, которую – знала я – они так и не обрели. Ведь я столь ревностна была во всем, в чем они лишь притворялись, и не могла я обрести очищение сердца своего и не получала знака приятия от Господа.
В этом неприкаянном состоянии допускала я самые разнообразные мнения, бытовавшие в те дни, и некоторое время уделяла тому, чтобы почерпнуть из них, что было возможно; и все же в конце ожидали меня печаль и скорбь, и стала я помышлять, что есть Господь и истина его, но не дано познать их никому на земле. И решила я не обращаться к Нему, ибо напрасны попытки обрести Его, поскольку найти невозможно. Некоторое время, согласно своей решимости, я совсем не думала о вере, и предавалась развлечениям, как их принято называть. И занималась я многими забавами и времяпрепровождением суетным: увеселениями неразумными (стр. 17), карточными играми, танцами, пением, посещала музыкальные вечера; много раз в тщете бывала я там, где весело ели и пили, дабы удовлетворить непомерный аппетит и порадовать суетный дух диковинами, потворствуя похоти очей, похоти плоти и гордыне земной. Также часто посещала я и иные места развлечений, которые тщеславные люди посещали, чтобы показать себя и посмотреть на других, пришедших также, чтобы показать себя во всем сумасбродстве нарядов своих; и ездили они из места в место в легкомыслии своем. Но посреди всего душа моя была в постоянной печали, а сердце болело так, что не выразить словами; и после достаточно долгого потакания этим глупостям, я уединилась на несколько дней, пребывая в великом беспокойстве и страданиях.
Влекло меня ко всем этим глупостям и излишествам не потому, что я была ими очарована, а потому, что искала в них облегчения от недовольства души моей; поскольку не нашла я того, чего искала и жаждала обрести, в отправлении религиозных обрядов. Часто говорила я себе – что это все для меня? Я легко могу все бросить, поскольку душа моя не (стр. 18) находит в этом удовлетворения. Я делаю это все, потому что истомилась и не знаю, что еще делать: нет для меня в этом услады, и нет в этом власти надо мной. Я бы лучше служила Господу, если бы знала, как угодить Ему.
Пребывая в столь тревожном и подавленном состоянии духа, я часто уезжала в деревню, одна, не сопровождаемая никем, со мною были только моя дочь и ее нянька; и там я проводила каждый день, по многу часов оплакивая себя и стремясь познать истину. Но все-таки снова я бывала обманута и снова впадала в то или иное заблуждение, и причиняли они мне душевную боль и оставляли без ясности и определенности. Однажды вечером, будучи в этом уединенном месте, я отошла ко сну, находясь в состоянии чрезвычайно неутешном и печальном, после размышлений продолжительных и тягостных. В ту ночь я видела во сне книгу с письменами таинственными, повествующую о вере, о том, что случится с церковью и с религией. И думала я, что не было мне в этом радости, и не ощущала я слияния душевного с ними, хотя показавшие их мне превозносили их. И отвернулась я от них в великой печали, и, поскольку был уже вечер, оставила я компанию (стр. 19) и ушла в поля в горести, и там воздела очи к небу и вскричала «О, Господи, не заставляй меня страдать, направляясь по неверной стезе, но покажи мне истину». И тотчас, видела я, разверзлись небеса и ослепительный свет, как молния, пал на мою руку, и это так напугало меня, что я проснулась и вскрикнула так громко, что служанка моей дочери, бывшая в комнате и еще не легшая спать, подошла к моему ложу посмотреть, что случилось со мною. И долго еще я дрожала, не зная, что и думать. Ведь, по моему убеждению, не было ничего явного со времен апостольских, что было бы истинной религией; поскольку не ведала я ничего безусловно Божьего, за что могла бы пролить кровь свою.
Как-то раз, по пути из загородного дома, я не могла проехать из-за толпы, поскольку в этот день Лорда-Мэра приводили к присяге. Мне пришлось зайти в дом, пока не закончилась церемония. Суетность происходящего тяготила меня, и я сказала человеку ученого вида, стоявшему рядом со мной: «Что нам от всего этого кровопролития (стр. 20), и Карла отдаляют от народа, раз уж видим мы, что все эти глупости снова позволены?» Он ответил: «Ничего, насколько мне известно, помимо наслаждения истинной религией». Я ответила: «Что ж, значит, это имеет значение для вас, для тех, кому потребно защищать исповедание своей религии, но не для меня».
Но здесь я должна упомянуть то состояние, которое, невзирая на все мое невежество и отчаяние по поводу веры моей, уже тогда было мне знакомо. Состояние, наставлявшее меня не соблюдать никакую осторожность, напротив, всегда и постоянно сообщать Господу просьбы и вопросы мои, хотя бы и вздохами и стонами. И милостиво снизошел он ко мне и предоставил мне помощь в тот самый момент, когда была я растеряна, сбита с толку и обеспокоена так, как никогда прежде. Даже тогда, когда у меня еще не было веры, которую я могла бы назвать истинной. Как чудесно воспоминание о Его доброте! Если я собиралась нанять слугу или переехать куда-либо, или сделать еще что-нибудь, касаемо моего положения в этом мире, я всегда уединялась и обращала мысли свои к Господу, дабы обдумать, что приходящий день принесет мне. И по мере того, как события разворачивались передо мной, я постигала их, и, приноровившись к ним, не задавалась более вопросами (стр.21). Но во всем остальном пребывала я в состоянии торопливости и неудовлетворенности, поскольку думала, что нет со мной возлюбленного души моей ни днем, ни ночью. И даже в стеснении души моей я взывала к Нему, и умоляла, что, пусть даже я не могу прийти к Нему как дитя – ведь нет во мне духа сыновства, все же он мой Творец, а посему я могу обратиться к нему, как и звери, кормящиеся от него: «Ведь ведомо тебе, Господи, что я есмь создание твое, а посему не могу ни двинуться, ни вздохнуть без помощи твоей: даже если недосягаем ты в славе твоей, все равно помощи взыскую я только там, где получить ее могу, и только у тебя есть сила, способная помочь мне».
О, какой несчастной я была в то время! Годами я не осмеливалась преклонить колена для молитвы, поскольку поистине не могла назвать Господа отцом, и не осмеливалась ни притвориться, ни отнестись формально к молитве. Иногда случалось так, что я разражалась слезами и чувствовала непередаваемую нежность; а вслед за этим, не понимая, откуда это чувство, и будучи готовой составить свое мнение о религии в целом, я думала, что все это происходит со мной из-за некоего (стр.22) влияния планет, управляющих телом, и будучи то под одной, то под другой планетой бывала я иногда то строгой и суровой, а то мягкой и нежной, но не осмеливалась я даже думать о том, что какая-то часть меня – от Бога, или же что я чувствую какое-то влияние его доброго расположения духа на мое сердце. И вся я была как пересохшая пустошь, по которой мечется благородный олень в поисках воды. Так жаждала обрести то, во что невозможно было поверить, что оно так близко от меня.
Таким образом, разум мой почти постоянно был в работе и как-то раз мне приснилось, что я печально сижу одна, удалившись от мира. И вдруг я услышала очень громкий, неразборчивый шум: кто-то визжал, кто-то выл и вопил, а чье-то рычание было преисполнено жалостливостью и скорбью; другие же швыряли в небо шапки и их громкие выкрики полны были ликованием и радостью. Я прислушалась, чтобы понять, что происходит, и мне стало ясно, что пришествие Христово свершилось, и что различные звуки, которые слышала я, выражали разное состояние людей, узнавших о его пришествии – кто-то радовался, а кто-то пребывал в крайнем горе и изумлении. И я ждала, пребывая в состоянии благоговейного страха, желая узнать, что же в результате произойдет; спустя некоторое время я поняла, (стр.23) что ни те, кто предавался радости, ни те, кто печалился и скорбел среди множества прочих, не знали толком о его пришествии, их взбудоражили ложные слухи. И вот я по-прежнему оставалась в своей комнате совсем одна и поняла, что не было в душе моей намерения присоединиться к той или другой стороне, но желала я оставаться в покое и вовсе не поддаваться влиянию происходящего, и даже не хотела я справляться б этом. Посидев таким образом какое-то время, я заметила, что все затихло. Все еще оставаясь в том же самом месте, не слыша более отвлекающего шума, невозмутимая и смиренная в душе своей, я вдруг заметила, что кто-то вошел ко мне и тихо сказал: «Христос воистину пришел и он в соседней комнате; и с ним невеста, жена Агнца». При звуке этих слов сердце мое тайно затрепетало в груди, и я готова была вскочить и идти, и выразить мою любовь к нему и радость от его пришествия; но что-то глубоко внутри остановило меня и повелело не поспешать суетливо, а отправиться в соседнюю комнату с терпением, спокойно, тихим шагом и скромно, что я и сделала, и оказалась на пороге просторного зала, дрожа и ликуя, но не осмеливаясь подойти к нему ближе, поскольку услышала я голос, обращенный ко мне: «Оставайся на месте и жди, признает ли он тебя, (стр.24), и сочтет ли он тебя именно такой, как ты сама о себе думаешь». И так стояла я тихо вдали от него, в дальнем углу большого зала, а Христос был на другом конце, и выглядел он как цветущий прекрасный юноша, одеяние его было серого цвета, очень простое и опрятное (в то время я ничего не слышала о квакерах и их обычаях), и держал он себя любезнейшим образом, дружелюбно и учтиво. Я видела, что он обнимал нескольких бедных, старых, простых человек, чья внешность была весьма презренной и неприглядной, без мудрости или красоты. И видя это, заключила я в душе своей, что, хотя он и кажется юным, его рассудительность и мудрость велики, поскольку провидел он скрытые достоинства в людях, казавшихся мне столь ничтожными, непривлекательными и недалекими. Наконец, он поманил меня, чтобы я приблизилась к нему, чему я очень обрадовалась. Я подошла к нему с дрожью и смирением, не воспрянув духом, и благоговейный трепет тяжелым грузом лежал на душе моей.
После недолгого молчания прозвучали слова: «Пришла и жена Агнца», и тут я узрела прекрасную молодую женщину, стройную, скромную и серьезную, в простом наряде, привлекательную (стр.25) и грациозную. Их образы отображали друг друга так полно, как если бы они были брат и сестра. После лицезрения всего этого, я, возрадовавшись, заговорила с Томасом Захария (известным мне как искателем Господа, хотя и метался он подобно мне в разнообразных направлениях, и все же стремился к жизни) и обратилась к нему со следующими словами: «Воистину вижу я пришествие Христа, но немногие знают об этом. И те, кто в смятении плачут, и те, кто ликуют, не ведают того, ибо Христос спрятан от них. Давайте же возьмем королевскую резиденцию в Гринвиче, и поселимся там, и будем наслаждаться его обществом, все мы, и те, кто взыскует его и не может найти его». Не получив ответа, я проснулась.
Через несколько лет я увидела еще один сон о Друзьях в их нынешнем состоянии, я расскажу вам о нем в завершение.
Находясь в том положении, о котором вам рассказывала, утомленная поиском и невозможностью найти то, что искала, я вышла замуж за своего дорогого мужа Айзека Пеннингтона [так]. Любовь моя устремилась к нему, ибо я обнаружила, что он видел лживость всех народов (стр. 26) и представлял собой человека, отказавшегося утешиться любой видимостью религии, пока не пришел в храм Того, «кто есть истина, а не ложь». Все, что казалось религией, но вовсе ею не являлось, было ему ясно видимо. А посему до того самого момента изнывал он с тоской и отвращением от всего притворства. Сердце мое соединилось с его сердцем, и желала я быть ему полезной в его безутешном состоянии; ведь был он в этом мире совсем один и несчастен. Я многим поступилась, чтобы стать ему спутником в его страданиях. И ах! Тайно вскипавшие во мне вздохи и рыдания о том, что, возможно, Господь посетил меня и понятны стали мне пути его; и что, возможно, направлять стопы свои следовали мне туда, куда раньше я не ступала, даже если ни единого шага я не делала ранее туда, где ждали меня блаженство или мир; и все же, видела я себя на том пути и обращалась к нему, пусть даже вся моя жизнь проходила в печали и трудах.
Я решила никогда не возвращаться к тому, что я оставила, уразумев, что были там только погибель и тьма, и что уж лучше я буду совсем без религии, пока не научит меня вере Господь. Часто, оставаясь одна, я так размышляла: «Почему неведомо мне, как надлежит жизнь свою строить? Ведь если бы даже Господь дал мне все в мире земном, это не удовлетворило бы меня». «О нет», возопила я: «Нет у меня ни малейшего интереса к бренному бытию. Подари его тем, кто о нем так заботится. Это жалкое существование не для меня: лишь твоего благоволения я прошу, и только оно одно может утолить мои желания».
Пока я пребывала в таком состоянии, до меня дошли слухи о новых людях, называемых квакерами. Я решила не справляться ни о них, ни о принципах, которых они придерживались. В течение примерно года или несколько дольше я время от времени слышала о них на севере, но я не узнала ничего об их образе жизни, кроме того, что они говорят ты, тебя, тобою… и я увидела книгу, написанную Джорджем Фоксом простым языком. Помню, мне она показалась смехотворной, и я выбросила из головы и этих людей, и эту книгу, разве что иной раз могла посмеяться и над ними, и над нею. Хотя я таким образом презирала этих людей, иногда у меня возникало желание посетить (стр. 28) одно из их собраний, если бы было возможно для меня появиться там незамеченной, и послушать, как они молятся, потому что я устала от разных вероучений. Но я верила, что, если я окажусь вместе с ними во время их молитвы, я смогу почувствовать, Господни ли они люди. Я силилась подавить это желание, не представляя себе, как я могу проникнуть на их собрание, оставшись незамеченной, поскольку я полагала, что если такой мой поступок станет известным, то станут говорить, что я одна из них.
Однажды, когда мы с мужем, тщеславно разряженные в нарядные одежды, прогуливались в парке, нас заметил проезжавший мимо мужчина, о котором было известно, что он часто посещал собрания квакеров. Он окликнул нас, и слова его задели нашу гордость, и я ответила ему насмешкой, сказав, что он уж точно общественный проповедник, поскольку проповедует прямо посреди дороги. Он снова обернулся и сказал, что ему понравился мой муж, ибо заметил он благодать в его облике. Он подъехал к ограде и говорил о свете и благодати, явленных всем людям. Они с моим мужем вступили в разговор. Появился хозяин дома и пригласил незнакомца войти: он был (стр. 29) молод, и ему трудно было вести беседу на равных с моим мужем, исполненным мирской мудрости. Он сказал мужу, что на следующий день приведет с собой человека, который ответит на все вопросы и возражения. Позже я поняла, что он говорил о Джордже Фоксе. На следующий день он появился снова и просил передать, что друг, которого он намеревался привести с собой, не сможет прийти, но он надеется, что кто-то иной присоединится к нам около двух часов. В указанное время пришли Томас Куртис и Уильям Симпсон.
На меня в определенной степени повлияла вчерашняя встреча, и, хотя я считала, что доводы нашего собеседника в пользу его убеждений были довольно слабыми, все же упомянутые им цитаты весомо застряли у меня в мозгу: они доказывали суетность многого в том установившемся порядке, к которому я принадлежала, и это самым серьезным образом склонило меня к тому, чтобы трезво выслушать то, что эти люди собирались сказать. Их манера держать себя солидно и весомо вселила мне в душу благоговейный страх. Я теперь знала, что они явились к нам и принесли с собой силу и власть Божьи, и (стр.30) что Господь был с ними. Все, кто был в комнате, явственно ощутили, что сила Господня была в них. Томас Куртис повторил: «тот, кто следует моему учению, должен выполнять мои заповеди». И у меня в мозгу пронеслась мысль: если бы я узнала, истинно или нет все то, о чем они говорят, тогда я должна делать то, что, по моему разумению, есть воля Божия. Все то, что противоречило этому, стояло сейчас передо мною, чтобы могла я убрать эти помехи; и должна я была прийти в состояние полного повиновения, прежде чем смогу обрести возможность познать или открыть для себя, что же такое они изложили в качестве своих основных принципов. Все это оказало на меня чрезвычайно сильное воздействие. Многое из того, чем я пренебрегала, теперь обрело власть надо мною. Страх внушал Господь, когда на ум мне приходили суетные и дурные наклонности мои, которые заставляли меня громко жаловаться день и ночь. Но ежели я успокаивалась ненадолго, то тут же начинала горько скорбеть при мысли о том, что могу снова примириться с теми вещами, которые, как я чувствовала, были осуждаемы и которые мне самой внушали сильное отвращение. О, как же я умоляла лишить меня безопасности и покоя, пока (стр.31) не избавлюсь я от зла. Как часто в мозгу у меня проносились слова: «Но вы не хотите прийти ко Мне, чтобы иметь жизнь». «И правда, я погибну, если не приду к тебе, но я не могу прийти, пока не расстанусь с тем, что пристало ко мне, и я не могу с этим расстаться».
Я видела, что Господь поступил бы справедливо, если бы отбросил меня и не дал мне жизни, поскольку ни за что на свете я бы не отказалась от своих излюбленных прихотей ради него. О! какую боль я по-прежнему чувствовала. Гнев Божий был больше, чем я могла вынести. О! в какой же омут горечи и муки меня затянуло! Вскоре после визита друзей, о котором я писала выше, как-то раз вечером, когда я лежала в постели, прозвучали во мне такие слова: «Не спеши присоединяться к этим людям, называемым квакерами». И не было у меня ни минуты покоя в течение многих месяцев, когда молитва приносила мне только боль, пока меня по велению рассудка не спасло от всех этих вещей, которые, как я ясно увидела, были не что иное, как обман, оковы, тщеславие, мирской дух, и т.п. И я прекратила заниматься глупостями и попрекать себя, и нести свой крест – хранить свою честь и репутацию в (стр.32) этом мире. Много слез я пролила, и много бессонных ночей и скорбных дней я провела, размышляя над всем этим; уже не оспаривала я вероучение, проповедуемое Друзьями, но сопротивлялась в душе тому, чтобы поставить крест на языке, моде, привычках, титулах, добром имени и репутации в обществе.
Родственники мои сделали сию ношу очень тяжелой, но, поскольку со временем я благополучно прекратила сопротивление, отказалась от уговоров, перестала спрашивать советов, как насытить плоть, я получила силу, давшую мне возможность посещать собрания этих презираемых людей, с которыми я никогда не собиралась иметь ничего общего, но обнаружила, что они воистину люди Божьи, и приняла их в сердце свое. Я жаждала стать одной из них и не обращала внимания ни на то, чего мне это стоило, ни на свои муки. Рассудила я, что узреть в себе ту перемену, которую видела я в них, ту победу над собственной моральной погибелью, стоило моих величайших усилий и страданий. Я слышала возражения против них, дескать, чудес они не творили, на это отвечала я, что великие чудеса совершали они с теми, кто были в мире и приобщены к миру, отвращая их от него. И таким образом получалось, что, взвалив на себя сей крест, я обрела силу (стр.33) противостоять многому, что, как я думала раньше, было для меня невозможным отрицать. Но много слез я пролила, и горько бывало у меня на душе, прежде чем достигла я такого. И часто вопияла я: «Когда-нибудь паду я под превосходящей силой ворога!» Но ах! каково же было блаженство, переполнившее мою душу на самом первом собрании в нашем доме в Чалфонте. И по сей день я помню все так, как будто это было вчера. Именно тогда Господь дал мне возможность молиться ему так, что, вне всяких сомнений, это и было его собственным путем молитвы, и в тот самый день Он дал мне всю мою силу, о да, идти по жизни. О, как долго я жаждала, чтобы молитва моя была услышана с благоволением, чтобы воздеть руки свои без всяких сомнений, и в тот день на том собрании так и случилось. Я поверила в его великое милосердие и дивную доброту, ведь я могла сказать: «К этому я стремилась и этого ждала, и боялась, что никогда не обрету».
С тех самых пор прошла я через многие испытания, но все они были мне посланы Господом, который укреплял в них жизнь мою. Тем не менее, (стр.34) после всего этого, мне пришлось пережить трудный момент, когда душа моя поддалась предубеждению против нескольких Друзей. Такое переживание нанесло мне болезненную рану. Но спустя некоторое время, пока я втайне глубоко скорбела о происходящем, Господь избавил меня от неподобающих мыслей и благословил меня, щедро наделив светом своим и любовью, и благорасположением к возлюбленным своим. И многажды освежал он душу мою в своем присутствии и вселял в меня уверенность, что знакомо мне состояние, в котором он никогда меня не покинет, и не позволит мне отделиться от всего того, что милостью его свершилось для меня. Ибо, несмотря на то, что разнообразные немощи и искушения осаждали меня, все же сердце мое хранило беззаветную верность Господу, пребывая в вечных узах, которые невозможно никогда разорвать. В свете его вижу я те немощи и искушения; в свете его несу я к нему свои сетования и чувствую веру и силу, дающие победу. И хотя в этом свете яснее различаю я и свою собственную слабость, все же разжигает он во мне живую надежду на то, что узрю я, как Сатана падет под ногами преизобильной его благодати. Я чувствую и знаю, когда я оступилась в словах своих, поступках или мыслях; (стр.35) а также знаю я, где находится моя помощь, кто мой заступник, и могу я обратиться к нему, к тому, кто милует и исцеляет, и помогает мне преодолеть все трудности, устанавливая меня на мою собственную сторожевую башню; и хотя враг стремится подвергнуть меня испытаниям, чтобы отлучить меня от любой опоры, даже и всемогущего Иеговы, я верю, что никогда он не сможет меня одолеть. Ах! и буду я непрестанно настороже: зная, что один только Господь может сразиться с этим драконом. Ах! и буду я, осознав собственную слабость, всегда мягкой и внимательной к искушаемым; оставаться настороже и молиться, ибо и я могу подвергнуться искушению. И сладко мне это состояние, хотя и смиренно, ведь в нем получаю я хлеб свой насущный и наслаждаюсь тем, что подает он непрестанно; и живу я только потому, что дышит он на меня дыханием жизни каждую секунду.
ПОСТСКРИПТУМ
После того, как я написала все вышеизложенное, долгое время я хранила рукопись у себя. Однажды пришло мне в голову отдать ее Элизабет Уолмсби, чтобы она хранила ее до самой моей смерти, а потом я бы хотела, чтобы она показала (стр.36) ее тем, кто любил меня. И вот однажды я попросила ее встретиться со мной у Джона Мэннока в Гайлс-Чалфонте. Там я поговорила с ней о рукописи, прочитала ей мои записи и выказала пожелание, чтобы она их переписала (намереваясь отдать ей все). Но потом это вылетело у меня из головы. Предложение мое было сделано в 1668 году; сейчас идет уже почти 1672 год, и я нашла рукопись среди прочих других записей, перечитала ее и увидела, что она является правдивым, хотя и кратким отчетом о многих событиях, начиная с детства и вплоть до того времени, когда я закончила писать свой рассказ. Сейчас я хочу, чтобы рукопись переписали начисто для того, чтобы ею могли воспользоваться мои дети и несколько близких друзей, знающие и ту меня, которая алчет и жаждет правды, и многажды за свою жизнь убеждалась в вере в Бога живого.
Мэри Пеннингтон
А сейчас я подошла к рассказу о сне, который видела в Уормингхерсте, где-то через двадцать-тридцать лет после предыдущего сна, о котором упоминала на странице 25. Я пишу об этом здесь, поскольку в заключении мне приснилось, что я рассказываю часть сна предыдущего.
Будучи в Уормингхерсте, в доме сына моего Пенна, 30 числа 7-го месяца 1676 года, я спала в своей постели и увидела во сне, что в верхних комнатах со мною были еще два человека (я не помню точно, кто были эти люди). Я выглянула в окно и увидела, что небо – очень темное и мрачное, да что там, один только вид его и все остальное, что я узрела вокруг, наводило ужас. Но мы смиренно старались сохранить хладнокровие, и пребывали в ожидании увидеть, что же воспоследует; и через некоторое время нависшие тучи постепенно разошлись, и небо прояснилось, но не потому, что, как это обычно случается, прошел дождик, а благодаря тому, что из самой середины тяжелых облаков хлынул один могучий поток воды, и тучи рассеялись, разделились на отдельные груды, и между ними очистилось большое пространство. И в этом месте появилась сияющая голова, торс и руки – вся верхняя часть туловища мужчины, очень красивого (как на картинках, виденных мною, где изображались ангелы). В руке он держал (стр.38) длинную зеленую ветвь; не такую зеленую, как лавр, скорее цвета морской волны или салатового цвета, напоминающую пальмовую ветвь. Он держал эту ветвь, возможно пальмовую, над головой, что являло для нас такое благое знамение, что и возгласами, и действиями мы радостно приветствовали его; преисполненные чувством радости, мы произносили неразборчивые звуки, выражавшие глубину эмоций, обуревавших нас настолько, что не могли мы выразить их членораздельно; из наших уст вырывались звуки, исполненные удивления – О! О! Ах! Ах! Широко раскинув руки, мы метались по комнате, не переставая восклицаниями выражать восхищение и счастье, показывая тем самым, что мы готовы взорваться от удивления и радости, а наши языки и голоса не способны выразить все переполняющие нас чувства. Спустя некоторое время в воздухе показались и начали опускаться все ближе к земле мужчина и женщина в овальном прозрачном стеклянном куполе (и это были не просто образы, а реальные персоны). Мужчина имел вид более величественный и милостивый, нежели я когда-либо видела среди смертных: он был шатен с черными, сверкающими глазами, (стр.39) со свежим цветом лица; проницательная властность в выражении лица смешивалась с приветливостью, великой кротостью и милосердием. Женщина была похожа на него чертами и цветом лица, но казалась мягкой и скромной, и все же достаточно проницательной.
После того, как некое время мы созерцали эти небесные видения, мы, ощущая их величие и властность, выказали им свое почтение, пав ниц, но не в испуге и замешательстве, а самым торжественным образом, восклицая слава! слава! слава! слава! слава! После чего мужчина вознесся, а женщина спустилась к нам и говорила с нами с величайшей торжественностью и кротостью; слова я позабыла, но общий смысл заключался в том, что мы не должны быть закрытыми и не должны ссориться. Затем она исчезла, а мы посмотрели друг на друга умиленно и серьезно, и я сказала им: «Это видение означает для нас нечто великое и чудесное – явление, даже более чудесное, чем когда квакеры появились впервые». Я добавила, что в своем сне я совершенно ясно увидела такое состояние, даже когда я еще и не слыхивала о (стр.40) квакерах, но тогда это видение было проще и скромнее, чем теперешнее. Потому что тогда я видела Христа как цветущего, кроткого, невинного юношу, в светло-сером одеянии, опрятном, но скромном; и так же выглядела невеста, жена Агнца: но под скромной внешностью таились глубокие мудрость и проницательность; поскольку видела я, что признавал он своим и принимал все, что казалось мне неприемлемым; такое, что, как мне казалось, Христос принять не может – старых, бедных, презираемых женщин. «Но сейчас, – сказала я, – его лик и одеяние изменились: в прежнем явлении он связан был с кротостью и величавостью, а в последнем к скромности и опрятности присоединились блеск и великолепие». На этих словах я проснулась.
А теперь я бы хотела добавить кое-что к предыдущему рассказу. После того, как мой дорогой муж и я уверовали в истину преданных слуг Господа, обрели свет и благодать в сердцах наших, мы подчинились гласу небесному, обретая истину в любви его, и понесли крест свой во всем (стр.41): в обычаях и привычках, в языке, дружбе, званиях и почестях этого мира; и переносили терпеливо презрение, попреки, жестокие насмешки и глумление от родственников, знакомых и соседей – людей нашего круга и тех, кто был ниже нас, более того, даже от наших собственных слуг. Для всех слоев общества мы стали притчей во языцех: завидев нас, начинали качать головой, называя нас глупцами, безумцами и околдованными. И таким образом нас буквально забрасывали камнями, оскорбляли и сажали в тюрьму в тех нескольких городах и на собраниях, куда мы приезжали. Как будто этого было недостаточно, чтобы испытать нас и заслужить для нас гораздо более весомый груз славы, Господу угодно было испытать нас через потерю нашего имущества, противоправно отнятого у нас, когда наши родственники беззаконно подали на нас в суд. Наши собственные арендаторы утаили от нас то, что полагалось по закону, и подали на нас жалобу в Канцлерский суд, потому что мы не могли принести клятву. Наши родственники также воспользовались этим обстоятельством, и нас выселили из дома, где мы жили, самым что ни на есть вредоносным и несправедливым образом. Таким образом, нас лишили имущества моего мужа и большей части того, чем я владела.
(стр.42) После этого нас бросало с одного места на другое, к нашей великой усталости и расходам. И не было у нас места, где мы могли бы остаться жить вблизи нашего бывшего обиталища в Чалфонте, где, бывало, проходили наши собрания. И, тем не менее, стремились мы всею душой оставаться с собравшимися людьми, если бы могли найти жилье хоть в какой-то степени удобное, пусть и приличное в скромной степени. Мы искали в пределах четырех-пяти миль, но ничего не нашли. К тому же, мы настолько ясно представляли себе, какое жилье нас бы устроило, что несвободны были поселиться где-нибудь еще. Таким образом, мы поселились пока что в Уолтем Эбби, с тем, чтобы устроить там наших детей в школу с проживанием, а сами попросили своих друзей продолжить поиски жилья для нас или предоставить нам жилье, возможно в Доме Друзей, на грядущую зиму, надеясь, что к следующему лету у нас уже будет дом.
За все то время, что мы искали жилье, мы ни разу даже не подумали о том, чтобы купить дом и там поселиться. Мы не желали обременять себя покупкой ни дома, ни земли, поскольку оба мы стремились обрести состояние свободы. Я, видя и понимая, что вряд ли нам будет предоставлено хоть какое-нибудь обеспечение в этом краю, рядом с Друзьями, сказала мужу, что, если нам все равно придется их покинуть, я бы предпочла уехать в свои собственные владения в Кенте. Он не одобрил мое предложение, обосновывая свои возражения тем, что там плохой воздух и грязь вокруг.
Я пребывала в крайнем замешательстве, не зная, что предпринять: возражения мужа вместе с моим чрезвычайным нежеланием оставить людей, сыгравших важную роль в постижении истины, и осведомленных о наших несправедливых страданиях касательно нашего имущества, и о многих других наших испытаниях, и сочувствовавших нам: (мы вместе страдали и вместе обрели утешение). Хочу повторить, эти соображения и вынужденная необходимость ехать, но при этом не в мою собственную усадьбу, послужили причиной горестных раздумий. Как досадно было думать о том, что придется жить среди незнакомцев! Все наши соседи знали нас во времена былого изобилия и теперь жалели нас в пору лишений, и не ожидали (стр.44) от нас многого, соответствующего нашему положению в обществе; но даже изумлялись тому, что мы все еще способны поддержать определенный уровень приличий в нашем образе жизни и все еще способны платить за все. Мы удовольствовались тем, что покорились негодяям, и тем самым сохранили свои честь и достоинство перед ними.
Пока я пребывала в таком подавленном состоянии, и мы почти решили переехать в Уолтем Эбби, нас навестил Р. Т. и очень сокрушался о нашем отъезде и о том, что нет больше места, куда мы могли бы вернуться. Наконец он спросил, почему бы нам не купить какой-нибудь небольшой дом недалеко от них? Я ответила, что наши обстоятельства не позволяли нам сделать это, поскольку у нас не было и сотни фунтов, а нам еще нужно было платить за жилье, и чтобы сделать это, нам придется продать какую-то часть моих земель. Он сказал, что у него есть дядя, у которого есть небольшой участок, который он готов продать за тридцать фунтов в год, и находится участок где-то в миле от дома собраний, в здоровой местности, и что на этой земле стоит дом, который можно привести в порядок и сделать пригодным к обитанию за очень небольшие деньги. Моего мужа при этом разговоре не было (стр.45). Вскоре пришел Т.Б. Я рассказала ему о предложении Р.Т. Он поддержал эту мысль и сказал, что слышал – в этом доме есть несколько комнат, пригодных для обитания. В тот самый вечер к нам приехал Томас Элвуд из Кента и сказал, что он очень занят и поэтому не хотел бы вернуться назад, так и не продав мою ферму в Уэстбире.
Я сложила все эти соображения вместе и сказала: «Думаю, для нас будет лучше всего, если мы продадим Уэстбир и купим тот участок, о котором говорил Р.Т., а на оставшиеся деньги приведем дом в надлежащий вид, так, чтобы мы могли там поселиться». Поскольку теперь я не видела иного способа остаться в этой местности. На следующий день я взяла с собой Анну Булл, и мы отправились пешком в Вудсайд, посмотреть дом Джона Хамфри и то, как он расположен. Мы подошли со стороны Хиллз Лэйн через сад. Дом оказался в настолько разрушенном состоянии и было настолько непохоже, что его возможно привести в порядок, что я даже не стала заходить в него. Мы перестали думать о нем, также разочарованы мы были и домом на Биконз филд, по поводу которого вел переговоры мой муж. После всего этого нам оставалось только пойти и посмотреть тот дом, о котором я говорила с Т.Э. и Х.Б. Пока я осматривала дом, они обошли участок. Менее чем через полчаса у меня в уме сложилась цельная картина – что будем сносить, а что достраивать. И получалось, что это все можно сделать на деньги, оставшиеся после продажи Уэстбира, который оценивался в пятьдесят фунтов, а этот дом в тридцать. Я смирилась с покупкой этого дома, и была готова приступить к переговорам. В тот самый день, когда мы отправились смотреть дом, мы пошли в Чалфонт, там мы взяли экипаж моего сына Пенна, а его попросили навести справки по поводу документов на право собственности и пр. и сообщить нам в Уолтхэм. Что он и сделал, сообщив нам, что с бумагами все в порядке, но что пятьдесят фунтов считается слишком дорого.
Прочитав эту информацию, душа моя обратилась к Господу с просьбой: если есть место, где мы должны поселиться, чтобы он соблаговолил нам его предопределить. Видя, что мы теперь потеряли все, коме моего владения, и что не было у нас никакого иного обеспечения для нас самих (стр.47) и для детей наших, и что швыряло нас с места на место, и негде было нам жить, я попросила мужа дать мне разрешение все устроить, поскольку казалось мне, что я все легко сделаю. Я сказала ему, чтобы он не беспокоился о доме – это будет моя забота (ведь он был весьма не расположен к занятиям строительством). В конце концов, принимая во внимание, что участок принадлежал мне, что он потерял все, чем сам владел, и что он послужил невинной причиной моих страданий, он с охотой согласился, что я буду поступать согласно собственному мнению, добавив, что он всегда и во всем будет с огромным удовольствием потакать мне. Итак, я сообщила моим друзьям о своем желании заключить договор, отметив, что я не возражаю против пятидесяти фунтов, если они согласятся с тем, что эта сумма покроет наши некоторые дополнительные требования. Сделка была завершена. Я часто со слезами молилась о том, чтобы не попадать в затруднительные положения, и чтобы жилье наше со всей ясностью доказало, что Господь вернул нам свое благорасположение. Усердно и с охотой я занялась перестройкой (стр.48) дома, моля Господа, чтобы пройти через это в страхе Божием, удерживая душу свою от стеснений и тьмы. Казалось, все трудности исчезли, и я продолжала заниматься садом и запасаться всем необходимым для дома, но меня устранили от моих занятий землемеры, считавшие, что нужно возводить новую часть дома с нуля. Мой муж с ними согласился, а я оспаривала такое решение, хотя это доставляло мне большое беспокойство, потому что я перестала, как это было раньше, ясно представлять себе, что делать дальше. Точно также я не могла предвидеть, чем все закончится, ибо теперь дело выходило далеко за пределы моего собственного предложения. И еще я полагала, что никак не смогу осуществить задуманное, поскольку это было очень дорого. Я потеряла всякое желание заниматься этим делом: я заболела и не могла приглядывать за работами. Велико было мое беспокойство: во-первых, я боялась, что Господь не одобрил наше начинание, а во-вторых, я опасалась, что поступила неправильно, согласившись на него. И часто я повторяла: «Господи, ты знаешь, я не ищу для себя ничего из ряда вон выходящего: мне не нужно великолепное жилье». Так, как я себе это видела, дом должен был быть очень скромным. Когда я впервые (стр.49) согласилась на пристройку, я не поняла, что это будет означать очень большие расходы. Господь знал, как горячо я молилась, как серьезно и тщательно я это делала, с какими честными намерениями.
Спустя некоторое время я утратила ощущение заботы и беспокойства и обрела свободу продолжать. Я целиком и полностью руководила строительством и делала это легко и с большой охотой. Часть старого дома непредвиденно обвалилась, я чудом при этом уцелела, и все же это стало для меня незначительным испытанием. Но после этого все пошло хорошо, и когда мне нужно было платить деньги, они у меня всегда были. Я взяла в долг у нашей семьи, рента поступала регулярно, продав несколько старых домов, барк и кое-что еще, вместо боли я чувствовала радость, тратя свои деньги. И в самом деле, душа моя так постоянно была обращена к Богу в моем предприятии, и деньги так постоянно поступали ко мне, что я часто думала, а иногда и говорила, что, если бы я жила в такие времена, когда приемлемо (стр.50) и благословенно было бы строительство домов как служение Господу, то я бы не нашла более легкого и приятного, более спокойного и благопристойного занятия. По утрам, прежде, чем отправиться на собрание, я приводила все в порядок, и так и оставляла все до своего возвращения. И редко я вспоминала о делах, пока шла на собрание, возвращалась с него, или когда сидела там, таким образом, разум мой, к счастью, пребывал в состоянии приятном и располагающем.
Моей главной заботой в деле, которым я непосредственно занималась, по моему личному мнению, было предотвратить расточительство, и этим я занималась без какого-либо беспокойства, раздражения или гнева. Я ложилась спать в прекрасном настроении, отдыхала с удовольствием и просыпалась с благодарным чувством того, что Господь добр ко мне. Благодаря трудам моим тело мое сохраняло здоровье, а душа – спокойствие. Строительство было закончено менее чем за четыре года, за исключением той части дома, где располагалась прачечная. Я бы завершила все за гораздо меньшее время, но тогда у меня были бы сложности с деньгами: я делала все по частям, продвигаясь вперед почти незаметно, с точки зрения расходов, выросших, включая посадки, само строительство и т.д. почти до сотни фунтов. Но и в это, дорогостоящее для нас время, мы (стр.51) не переставали оказывать помощь другим, давая или одалживая тем, кто оказывался в тяжелой ситуации.
И вот, Господь счел нужным сделать меня вдовой и оставил меня в неутешном состоянии, лишив меня моего дорогого спутника. И все же, по милости его, я полностью выпуталась из затруднений и, что касается внешних обстоятельств, пребываю в очень спокойном состоянии. Я часто просила Господа, чтобы дал он мне возможность непрестанно служить ему, не отвлекаясь на какие-либо внешние препятствия и события. И я с бесконечной и смиренной благодарностью Господу, глубоко чувствуя его добросердечное и благосклонное отношение ко мне, получила из его рук право распоряжаться своими землями. Через его доброту я погасила большую часть закладных по этим землям и расплатилась по большей части долговых обязательств, и теперь очень легко управляюсь с землями в моем распоряжении. В 4 месяце 1680 года я составила завещание и распорядилась своим состоянием, свободным от сколь-нибудь значительных долгов. Я оставила щедрое обеспечение для Т.П. (стр.52) М.П., а также вполне достаточно моим младшим детям, чтобы они могли избрать для себя профессию и следовать достойному призванию, а также средства для выплаты наследств, оставленных мною, и долгов. Я оглашаю щедрое обеспечение для моих детей, принимая во внимание, что наследство это исключительно из моих собственных средств, поскольку от их отца ничего не осталось.
И я продолжаю оплакивать потерю своего дорогого, достойного товарища и беспокоюсь о бесконечных болезнях и недомоганиях моих детей; но моя ситуация во внешнем мире и жилье радуют мое сердце. У меня нет большой семьи, которая стесняла бы меня, я веду уединенную жизнь и располагаю досугом для того, чтобы сердце мое обратилось к мудрости, счисляя свои дни, которых осталось так немного; я сохраняю себя в готовности распроститься со всем преходящим. Что же касается моих дел во внешнем мире, то я, чувствуя приближение смерти, ожидаю ее, приведя в порядок свой дом, потеряв желание жить и наслаждаясь удовлетворением, что оставляю своих детей в должном порядке; что они меньше нуждаются во мне, нежели тогда, когда жизнь наша была гораздо сложнее и менее (стр.53) обустроена. Я чувствую, что смерть есть Царь ужасов, и знаю, что только Господь может дать мне силу торжествовать победу над ним, в тот самый день и час, когда придет время испытания. И мое сегодняшнее представление о загробном царстве будет недостаточным, чтобы спасти меня от ее смертного жала, когда смерть придет. И только Господь сможет тогда поддержать меня и поможет мне сопротивляться злу, особо сильному в мгновение, когда рассыпается вместилище души, ведь его работа заканчивается тогда, когда «глиняный сосуд разбит». О Господи, как спокойна, безопасна и легка наша жизнь, когда чувствуем мы твою живую силу. В ней есть все, чего желаем мы; а помимо нее только скорбь, изумление, муки и страдания, беды и растерянность, невзгоды и напасти, и все такое. О, помоги мне силою своей, и позволь мне идти в ней богобоязненно вместе с тобою; и тогда для меня не имеет ни малейшего значения, сколь смиренна, сколь незаметна моя жизнь в этом мире, сколь скудна дружба и прочие приятные вещи, кои я здесь имею. Я обнаружила, что твоей силы достаточно в каждом (стр.54) добром слове и деле, даже когда не вижу я вокруг ничего приятного, или приемлемого, или полезного. О Господи, ты знаешь, через что мне еще предстоит пройти в этом мире, но вся моя надежда на твое милосердие, на то, что поведешь и поддержишь меня. С твоей помощью мне не нужно сомневаться или беспокоиться о том, что ожидает меня.
Все, что я писала до сей поры, было написано до того, как я переехала в Эдмонтон, а случилось это в шестой месяц 1680 года. И выглядит все так, как если бы я приехала туда намеренно, чтобы осуществить все вышеизложенное на деле, и чтобы засвидетельствовал Господь соответственно тому, что я писала ранее, и чтобы испытал он и проверил меня во всем, что, согласно моему мнению, я делала, когда приводила свой дом в порядок, и что я больше не собиралась возвращаться. Примерно через неделю после моего приезда Господу было угодно послать мне жестокую лихорадку. Так страшно я не болела с самого рождения. Более того, болезнь была для меня чрезвычайно томительной и изнурительной, настолько, что стенала я, произнося страдальческие слова «горе мне, горе». Эти слова (стр.55) полностью выражали мои ощущения, каковыми были болезнь, недомогание, потребность в отдыхе, подавленное настроение, и т. п. Кроме всего прочего, и разместили меня неважно, поскольку дом этот был школой. Мне не было покоя, и уход был никудышным.
Все это тяжело сказалось на мне, ведь я была далеко от своего дома, где было бы все, что мне нужно. И это сопровождалось многими неприятностями. Двое моих младших детей лежали больными в той же комнате – один из них со мной в одной постели; мои старшие дети были за много миль от меня и ничего не знали о моем печальном положении, которое теперь превратилось в отчаянное; мой врач и те, кто были со мной, считали, что я уже никогда не оправлюсь. За все время моей болезни у меня не было и четверти часа, когда я могла бы заняться делами, даже если бы это и было необходимо; но такова была исключительная доброта и милость Господа, что он вложил в душу мне мысль о том, что может случиться так, что я и не вернусь никогда домой, как сделал он это и с моим дорогим (стр.56) мужем. Таким образом, мне нечего было делать во время болезни, разве что страдать терпеливо, служа Господу; и, если бы была на то его воля, безропотно оставить это тело, не отвлекаясь на внешние заботы.
Я рассказываю об этих памятных, милосердных отношениях Господа со мною, которые случились третьего дня девятого месяца 1681 года, когда я, исполненная смиренного чувства его милости, все еще оставалась в постели, так и не выздоровев. С тех пор прошло восемь месяцев. И сейчас в сердце моем, пребывая в спасительном страхе перед Всевышним, хочу возвестить вам, дорогие дети мои, как важно в болезни моей было то, что ничего уже мне не оставалось, кроме смерти, если бы была на то его святая воля: поскольку Господь соблаговолил уверить меня в своем благорасположении, и в том, что я не пойду вниз в ад с нечестивцами, но обрету обиталище в святом его жилище согласно его благоволению. Благодаря тому, что верила я в это, пребывала я в покое, не боясь смертельного жала, и не сохраняя ни малейшего желания жить. Хотя не свидетельствовала я ни торжества, ни радости, все же я могла сказать: (стр. 57) «Господи, уже достаточно: я тиха и спокойна, и не осталось ни единой мысли ни о чем несделанном в приготовлениях к моему уходу. Пусть сокрушаешь ты меня, все же ты оставляешь меня умиротворенной и днем и ночью».
Примерно через четырнадцать дней лихорадка моя ослабла, и месяц спустя я отправилась из Эдмонтона в Лондон, несколько восстановив силы. После семинедельного отсутствия Господь сподобил меня вернуться в свой дом. Той же самой ночью меня одолела хандра, от которой я остаюсь в слабости телесной по сей день; тогда же утром мне пришло на ум рассказать о том, как Господь оказал мне милость в моей теперешней слабости и трудах моих.
В 27 день четвертого месяца, утром, когда молилась я Господу с некоторыми членами моей семьи, я почувствовала намерение упомянуть продолжение моей болезни вплоть до того дня, до которого с момента посещения меня прошел почти год. И во все это время такова была доброта Господа ко мне, как было сказано об Иове (стр.58) «Во всем этом не согрешил Иов и не произнес ничего неразумного о Боге», так и я могу сказать, что (через силу его и могущество) за все это время была я чужда ропщущему и жалующемуся разуму; но такова была моя неизменная речь: «Хорошо, что мне не нужно было претерпевать никаких горестных событий», за исключением нескольких жестоких приступов каменной болезни, приносивших мне ужасные страдания и повергавших меня в отчаяние. Господь милостиво пресек мои желания всяческих приятных вещей, так что я не испытывала ни малейших неудобств в своем длительном заточении, по большей части прикованная к постели; да и по сей день я остаюсь в своей спальне, где сон приносит мне совсем немного покоя, еда – мало приятности, да и все остальное тоже. И все же в душе своей я не нахожу желания просить Господа, чтобы вернул он мне прежнее здоровье и силы, так, чтобы могла я насладиться естественным сном, и есть с аппетитом, и иметь возможность заниматься делами, или поехать за границу, дабы узреть красоты творения. Но все, чего желала я относительно своего бренного тела, это чтобы (стр. 59) Господь милостиво сделал мои будущие приступы болезни не такими жестокими, как были предыдущие, когда я криком кричала, умоляя Господа о помощи, или чтобы он соблаговолил указать мне некие внешние способы уменьшить мои муки. За исключением этих острых приступов, я ничего не просила у господа касательно жизни и здоровья, но скорее, испытывала приятность от того, что была лишена всего, приемлемого для ощущений, поскольку тем самым я была ближе к Господу и служила ему с гораздо меньшей рассеяностью, нежели когда была здорова. И много раз говорила я про себя: «О, как стало все сладостно и легко. Он расстилает мне постель в болезни моей и лишает глаза мои сна, чтобы могла я разговаривать с ним».
Смерть много раз подступала ко мне, и я скорее была готова заключить ее в объятья, нежели отшатывалась от нее; по большей части, обнаруживая в душе своей желание уступить и умереть, подобно тому, как сказано было: «Он испустил дух». Даже еще до моего прихода к (стр.60) истине, я испытывала жуткий страх перед смертью, и была этому очень подвержена. Но теперь этот страх смерти и само состояние смерти исчезли; осталось глубокое ощущение перехода от временного к вечности, перехода тесного, сурового и трудного; и часто даже те, над кем вторая смерть не властна, все же испытывают те же чувства, что и наш Господь милостивый и Спаситель, когда в агонии вскричал он: «Боже Мой, Боже Мой! Почему же Ты покинул Меня?»
Другой поразительный пример – благословенный муж мой, чья душа неразрывно была с Господом во время его последней болезни; и все же, когда испускал он свой последний вздох, стоны его были ужасны. Я могу назвать их рычанием, как в тот момент мне казалось, из-за беспокойства души его. В самом деле, этот его тяжелый уход так глубоко впечатлил меня, что с тех пор я часто повторяла: «Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то что со мною будет, ибо кто я ему, как не сухое дерево?»
Примечания
(1) Книга общих молитв (англ. The Book of Common Prayer) – краткое название нескольких взаимосвязанных теологических документов церквей Англиканского сообщества.
(2) Индепенденты (от англ. independent, независимый) – приверженцы одного из течений протестантизма в Англии и ряде других стран. Пользовались значительным влиянием во время Английской революции. Впоследствии оформились как религиозная община конгрегационалистов. Они стремились к созданию союза независимых общин верующих.
Скрытые в явном. Труды квакерских женщин 1650–1700 годов. Оглавление книги.
1 comment for “Некоторые сведения об обстоятельствах жизни Мэри Пеннингтон”