Хроника квакерского работника в России. 1918 // Теодор Ригг

Часть 2

Часть первую см. здесь.

ПРЕДИСЛОВИЕ:

Нижеследующее описание наших приключений, – пересечение линии фронта, где большевики сражались с чехами на Волге, наша дальнейшая работа с голодающими детьми в Москве, – всё это сделано на основе записей в дневнике Эстер Уайт. Дневник же она вела на протяжении всех наших интересных, и вместе с тем опасных путешествий, на протяжении нашей работы. Кроме того, дневниковые записи дополнены выдержками из моих отчётов Секретарю Квакерского Комитета Помощи Жертвам Войны в Лондоне, моими личными воспоминаниями событий, которые произошли вплоть до нашего возвращения в Англию 1 марта 1919 года.

Теодор

Бузулук со стороны реки. Рисунок Ричарда Килби, работника квакерской миссии помощи в Бузулуке. Начало 1920-х гг.

В России мы оба трудились в составе группы работников Помощи в Бузулукском уезде Самарской губернии, который находится на расстоянии приблизительно 800 миль на юго-восток от Москвы. Наша поездка в Москву, дальнейшая работа с детьми в этом городе, –  всё это было следствием моей предыдущей поездки туда в июне 1918 года. Я ездил тем летом в Москву за большой суммой русских денег, которые получал за счёт продажи кредита в фунтах в Лондоне.

Я был тогда потрясён трудностями, с которыми приходилось сталкиваться москвичам. Не хватало еды, топлива, лекарств, одежды. Особенно страдали дети. Много ребят бродило по улицам в поисках еды и пристанища. Меня познакомили с членами Пироговского Общества, – одной из толстовских групп, – я узнал об их работе на ниве помощи детям. Общество открыло четыре колонии в Воронежской и Тамбовской губерниях для 500 воспитанников нескольких московских приютов. Теперь Общество находилось в затруднительном положении: нужно было поддерживать жизнедеятельность во всех этих колониях. Кроме того, надо было думать о доставке детей осенью назад, в Москву. Пироговское Общество попросило нашей помощи в деле поддержания нормальной жизни четырёх колоний надвигавшейся зимой.

Я понял, что дети должны быть оставлены на зиму там, в колониях, ибо в ближайших деревнях можно было раздобывать еду. Необходимо было лишь всё подготовить для нормальной зимовки. Я пообещал Пироговскому Обществу, что их просьба будет представлена на рассмотрение нашей квакерской группы в Бузулуке.

С момента моего последнего визита политическое положение претерпело определённые перемены. На севере и юге европейской части России организовались контрреволюционные силы. Ярославлю угрожал Савинков. Чешская Армия, следовавшая транзитом через Сибирь во Владивосток, захватила несколько важных железнодорожных узлов на Транссибирской магистрали. Самара была одной из станций, захваченных чехами и казаками. Это был важный узел, связывающий Москву с Транссибирской и Ташкентской магистралями, не говоря уже о том, что Самара была весьма значимым портом на Волге. Железнодорожное сообщение между Самарой и Москвой было перерезано. Никто точно не знал, как велика территория, захваченная чехами. Неизвестно было, в чьих руках находится Бузулук, город, где располагалась «штаб-квартира» квакерской организации Помощи.

После наведения справок в различных местах, я решил, что наиболее реальным выглядит путь в Самару по Волге, а уже из Самары можно добраться и в Бузулук. Я думал, что внезапные боевые действия в тех местах могли застать крестьян вдали от их домов, поэтому, как я предполагал, что-нибудь должно было быть организовано для возвращения гражданских лиц домой через линию фронта.

Мне повезло, что я выбрал именно такой путь. После нелёгкого путешествия, растянувшегося на восемь дней, я прибыл в Самару, имея при себе в русских деньгах сумму, равную 5000 фунтам стерлингов. Бузулук был захвачен чехами и казаками, и сообщение с Самарой как раз восстанавливалось. Чешский комендант Самары выдал мне разрешение на приобретение билета до Бузулука, куда я благополучно приехал на следующий день.

Я отчитался перед коллегами о поездке в Москву, довёл до их сведения просьбу Пироговского Общества о помощи детским колониям в Воронежской и Тамбовской губерниях. Моё предложение было – помочь Обществу. Кроме того, я считал, что надо исследовать ещё и другие возможности оказания помощи московским детям.

Я высказал предложение, что два работника нашей Бузулукской группы должны отправиться в Москву с тем, чтобы разработать первоначальные действия, а также для инспекции колоний Пироговского Общества. Желательно, чтобы один человек из этих двух был бы женщиной с опытом работы в приюте, а другим был бы мужчина с хорошими организаторскими способностями.

Мои предложения о помощи Пироговскому Обществу были тепло встречены моими коллегами. Кроме того, старшие работники нашей группы рассмотрели вопрос о подборе подходящих кандидатов для поездки в Москву. В конце концов, было решено просить Эстер М. Уайт разделить со мной тяготы поездки. Выбор Э. Уайт в качестве моего попутчика меня весьма обрадовал, ибо я уже составил мнение о ней как о смелом человеке с большими способностями. Я был абсолютно уверен в том, что мы прекрасно сработаемся, что она будет надёжным товарищем, и что вдвоём нам удастся справиться со всеми трудностями, которые возникнут на нашем пути. Однако для неё самой такой выбор был некоторой неожиданностью. Не знаю, отозвалась бы она с такой же готовностью на это предложение, если бы знала, какие трудности поджидают нас в будущем. Для нас двоих это было мгновенное решение. Из всех тягот наших приключений родилось то чувство товарищества и взаимоуважения, которое пребывало с нами на всём нашем последующем жизненном пути.

ПУТЕШЕСТВИЕ В МОСКВУ.

В воскресенье 14 июля 1918 года мы покинули Бузулук. Так получилось, что в этот же день в Бузулук из Оренбурга прибыл мистер Ховард Д. Хэдли, бывший американский консул в Тифлисе. Он направлялся в Самару, но сделал остановку в городе с тем, чтобы повидаться с американскими работниками нашей группы. На железнодорожной станции Бузулук его дожидался персональный вагон, предоставленный атаманом казаков Дутовым. Мистер Хэдли любезно согласился предоставить нам места в его личном вагоне до Самары.

Итак, вечером нас провожали до станции несколько наших коллег. Они намеревались устроить «королевское прощание» нам и мистеру Хэдли. Мы распрощались с друзьями в полной уверенности, что недель через шесть увидимся вновь. Однако события развернулись таким образом, что нам никогда уже не было суждено встретиться в России. Друзьям нашим вскоре пришлось покинуть Бузулук и перебраться в Сибирь, поскольку Поволжье вновь было захвачено Красной Армией. Мы же не смогли воссоединиться с ними по причине полного хаоса, царившего в этой части России.

В пути мистер Хэдли развлекал нас рассказами о своих приключениях на Кавказе. По всей видимости, встреча с американкой произвела на него столь сильное впечатление, что он немедленно выдал нам по паспорту (что было в его компетенции), которые, по его разумению, должны были обезопасить для нас переход линии фронта, находившегося тогда к югу от Симбирска. Надо сказать, что мы сохранили эти паспорта как память об очень приятном путешествии в Самару, но, в то же время, мы предприняли все меры предосторожности с тем, чтоб сии документы ни в коем случае не попались на глаза какому-нибудь большевистскому комиссару.

По прибытии в Самару мы встретились с американским консулом (мистер Уильямс), с представителем американской организации Y.M.C.A. (мистер Кристи), а также с чешским комендантом города. Все они выразили сомнение в том, что нам удастся каким-то образом выехать из Самары в направлении Москвы. Откровенно говоря, они сочли нас сумасшедшими: все Союзные Миссии покидали Москву, тогда как мы, наоборот, стремились попасть туда. Чешский комендант говорил нам о боях, идущих между чехами и большевиками на Волге ниже Симбирска. Железнодорожное сообщение между Самарой и Москвой было прервано, как, впрочем, и движение пароходов на юг от Саратова и на север от Симбирска.

Наша задача была пробраться на территорию, удерживаемую Советами, к северу от Симбирска. Теодор Ригг всего лишь две недели назад старался сделать то же самое, но в обратном направлении, когда он возвращался из Москвы в Бузулук. Ему повезло; он выбрал речной путь, и пробрался через линию фронта на барже. Правда, он был задержан на несколько дней в Казани и в Симбирске, но такого рода задержки были неизбежны в том хаосе, что царил тогда в России.

Мы были огорчены мрачными перспективами продолжения нашего путешествия, но, наведя справки, мы узнали, что чешский комендант дал разрешение на отправку баржи с буксиром вверх по Волге. Вероятно, коменданту не приходило в голову, что мы согласимся отправиться на подобном судне. Нам пояснили, что на барже смогут отправиться лишь те, кто будет иметь на руках разрешение покинуть Самару.

Мы обсудили с нашими американскими друзьями и комендантом возможность нашего проезда до Симбирска на этой барже. Комендант пытался нас отговорить, мы упорствовали; в результате требуемое разрешение нам было выдано. Американские друзья пришли в ужас от нашей затеи. Они говорили, что чуть позже в их распоряжение будет дан катер, на котором они намерены отправиться в Вологду, где тогда находились Союзные посольства. Они могли бы предоставить нам два места. Это предложение требовало серьёзного рассмотрения, однако, немного поразмыслив, мы пришли к выводу, что нас это вряд ли устраивает.

Отправление из Самары в этом случае во многом зависело от различных обстоятельств, повлиять на которые мы были не в силах. Кроме того, мы всё-таки направлялись не в Вологду, а в Москву. К тому же какие-либо ассоциации с Союзными Силами, хотя бы и отдалённые, могли бы вызвать нежелательные последствия, имея в виду нашу предполагаемую работу в Москве.

Эстер Уайт полностью согласилась со мной в том, что нам следует плыть на барже. Едва ли кто из нас мог себе представить все те трудности и неудобства, с которыми мы позднее столкнулись в Симбирске и далее, на пути в Казань и Нижний Новгород.

Итак, не откладывая ничего в долгий ящик, мы стали готовиться к отплытию на барже. На самарском базаре мы купили хлеб и прочую провизию. Распрощавшись с друзьями-американцами, мы устроили прощальный ужин с Джоном и Лидией Рикманами. Мы отбывали на следующий день на барже в Симбирск, их же путь лежал через Владивосток в США и в Англию. Только так тогда можно было покинуть Россию.

В среду 17 июля, в 3 часа пополудни мы пришли с нашими вещами на набережную, готовые к отплытию на барже. К счастью, мы взяли с собой самый минимум багажа, который мы могли нести сами без чрезмерного напряжения. Стояла середина лета, днём было жарко, но ночью было довольно прохладно. Одеты мы были по летнему, и у нас было всего лишь одно одеяло чтоб укрываться ночью. Нас пропустили к барже, куда мы и прошествовали. На палубе надо было найти место, которое стало бы нашим домом на те два-три дня, что мы предполагали провести в плавании до Симбирска.

Эстер Уайт записывала всё, что приключалось с нами в пути до самой Москвы. Вот её записи:

«Палуба была набита мужчинами, женщинами, детьми, вперемешку с тюками, какой-то мебелью, мешками с мукой. Многие везли с собой весь свой скарб: кровати, стулья, стол, и даже граммофон. В конце концов нам удалось подыскать себе местечко на корме, куда мы втиснулись со своим багажом. Это оказалось лучшим местом, какого только можно было пожелать. Около 5 часов пополудни мы, наконец, отчалили, но понять было трудно, происходит ли хоть какое-то движение. Наш сосед по палубе на глаз определил скорость как три версты в час».

«У нас есть хлеб, сардины, светлая патока и немного фруктовых консервов. Всё это должно спасать нас от голода в путешествии по Волге. Кипяток на барже выдаётся два раза в день, так что мы даже можем пить чай.

Наши соседи по палубе – народ интересный. Рядом с нами – латыш, который едет по фальшивым паспорту и пропуску; он подделал их сам. В паспорте сказано, что ему 18 лет. Латыш, конечно, выглядит слегка постарше. Он служил офицером в Красной Армии в Самаре, а сейчас возвращался домой в Ригу. Юноша весьма образован, хорошо говорит как по-русски, так и по-немецки. Ещё немного владеет английским языком. Позади нас расположился довольно необычно выглядящий крестьянин; неприветливый старик, к тому же весьма завшивленный. Такое впечатление, что он никогда в своей жизни не мылся. Он ездил в Самару за мукой, купил там два пуда».

Условия для сна этой ночью были весьма неудобными, мягко говоря. Все спали прижатые друг к другу, по-товарищески [в тексте – Tovarischy, – прим.пер.].

Четверг, 18 июля, был солнечный день, с ливнями. Самары уже не видать, но продвижение по Волге было весьма небыстрым. Во второй половине дня латыш поведал нам свою историю. Он был послан на защиту Самары. После захвата города чехами ему, вместе с другими латышами, едва удалось улизнуть от возможного расстрела лишь благодаря тому, что они нырнули в Волгу и пустились наутёк вплавь. Ниже по течению они вышли на берег. К счастью, им повстречались люди, симпатизирующие советской власти, которые и помогли найти укрытие в Самаре. Скрываться пришлось у знакомого до тех пор, пока не закончилась охота на большевистских офицеров. Потом этот молодой человек оделся как простой рабочий, ничем не выделялся, и мог передвигаться по улицам на виду у чешских солдат. Он сказал, что на барже есть ещё латыши, которые тоже спасаются от чехов. Все они состояли на службе в Красной Армии, но сейчас стремились домой.

В пятницу 19 июля пересекли «ничейную полосу» между двумя сражающимися сторонами. Теперь мы находились на территории, удерживаемую красными. Миль за 40 до Симбирска наша баржа была остановлена большевиками для проверки. Проверяли они весьма тщательно, что, конечно, нас не радовало.

К счастью, Теодор Ригг имел при себе документ, подписанный Г. Чичериным. Эта бумага сослужила нам отличную службу, когда проверяющие дошли до нас. Они очень интересовались содержимым моего вещевого мешка, один из солдат начал рыться в нём. Я переживала, что сейчас они найдут мой дневник. В это мгновение попутчик латыш, наш добрый ангел, обратился к солдату со словами: «Товарищ, не надо их проверять, это – свои, товарищи». На этом проверка закончилась, мы были спасены. Проверка документов и багажа пассажиров было делом долгим и выматывающим. Баржа простояла несколько часов, и наше предполагаемое прибытие в Симбирск в субботу утром уже не казалось реальным.

Суббота 20 июля была очень жарким днём. Мы буквально изнемогали на палубе. Негде укрыться в тени, полное безветрие, да к тому же не хватало питьевой воды. Мы двигались медленно, очень медленно вверх по Волге. Западный берег был обрывистый, тогда как восточный берег представлял собой бескрайнюю степь. Ближе к вечеру мы стали свидетелями каких-то вспышек на небе. Я сперва полагала, что это зарницы, но вскоре мы услышали грохот орудий. Это привело нас в некоторое замешательство, ибо мы приближались к Симбирску. Создавалось впечатление, что между чехами и красными шла битва за город. Душа у нас ушла в пятки. Сколько времени займёт захват Симбирска чехами? Сможем ли мы выбраться из города прежде чем всякое передвижение по Волге не будет остановлено отступающими большевиками? Каково будет наше положение в Симбирске: ведь мы едем в толпе бежавших от чешской оккупации? Эти печальные мысли занимали нас всю бессонную ночь, проведённую на палубе баржи. Сама баржа стояла на якоре посреди реки, напротив Симбирска. Пальба не прекращалась, снаряды пролетали у нас над головами. Никто не сомкнул глаз той ночью.

В воскресенье этот кошмар продолжался с утра до вечера. Симбирск был всё ещё в руках большевиков, но пальба на окраинах предвещала близкое падение, возможно, – в течение ближайших часов. Удастся ли нам покинуть город на пароходе, прежде чем он будет захвачен чехами? Что делать, если покинуть город своевременно не удастся? Никаких знакомых здесь у нас не было. Основной угрозой нашей безопасности была безответственность большевистских командиров, людей молодых, неопытных, и очень возбуждённых систематическими атаками чехов и казаков. Ничто не смогло бы остановить повальное бегство. Мы, как и те, кто плыл с нами на барже из Самары, как и сотни простых крестьян и жителей Симбирска были всего лишь щепками, брошенными в пучину войны, неспособными ни к наступлению, ни к отступлению. Давайте, однако, вернёмся к дневнику Эстер Уайт и посмотрим, как она описывает то, что случилось в тот день.

«Все пассажиры баржи поднялись поутру, спустя какое-то время она была заведена в док. Все стремились поскорее покинуть судно, вследствие чего произошла большая давка. Можно представить, какой стоял крик и гвалт, когда сотни крестьян одновременно устремились на берег по единственному узенькому трапу со всеми своими пожитками, тюками, мебелью, и мешками с мукой. Мы подождали, пока суета хоть немного поуляжется, взвалили на себя свой багаж и поспешили к пароходу, пришвартованному к соседнему причалу. Корабль был уже набит людьми, а на берегу ещё стояла длиннющая очередь. Осознав полную безнадежность всех попыток попасть на пароход, мы покинули порт и отправились попить чаю в небольшом трактирчике. Вскоре корабль, груженный людьми сверх всякой меры, отчалил».

«Теодор Ригг предпринял попытку купить билеты и получить пропуск на другой пароход, пришвартованный к тому же причалу. Вскоре он вернулся и сказал, что единственная для нас возможность покинуть Симбирск, – это пробраться на корабль без билетов и пропуска. Он добавил, что у комиссара, выдающего требуемые документы, стоит толпа, пробиться нет никаких шансов».

«Мы подхватили наши мешки и прямиком направились к устрашающего вида солдатам, охранявшим вход на корабль. К их винтовкам были привинчены штыки. Они грозно потребовали предъявить билеты. Теодор Ригг, указывая на свою униформу работника Красного Креста, заявил, что нас это правило не касается. Хитрость удалась, мы были пропущены. Сначала мы расположились в 4-м классе, – просто на открытой палубе, опять стиснутые со всех сторон крестьянами с их пожитками. Спустя какое-то время Теодору Риггу пришло в голову, что поскольку у нас всё равно нет билетов и пропусков, то мы можем разместиться и более комфортабельно. Мы взяли вещи, и без колебаний разместились в каюте второго класса. Обосновавшись там, мы ещё и пообедали в кают-компании 2-го класса».

«После обеда Теодор Ригг решил, что надо поговорить с капитаном. Следовало разъяснить ему наши затруднения с билетами и пропусками. Капитан оказался военнно-морским офицером, человеком весьма покладистым и любезным настолько, что предложил нам свою помощь в получении требуемых документов. Он велел нам немного подождать, пока не освободится другой комиссар, к которому Теодор Ригг уже обращался без какого-либо успеха. По прошествии некоторого времени капитан провёл нас к этому комиссару, бумаги были незамедлительно получены, причём мы получили разрешение разместиться в первом классе».

«На корабль мы вернулись преисполненные благодарности. Мы узнали, что все каюты первого и второго класса были забронированы для большевистских работников и военных, спешно покидавших Симбирск. Один из таких пассажиров позволил нам помыться в своих апартаментах, что было весьма кстати, ибо мы уже не мылись целых четыре дня. Одна беда – никто, даже капитан, не знал, когда же мы отчалим. Весь день мы провели в большом беспокойстве. Я думала, это никогда не кончится. Очень неприятное ощущение, – вернуться на большевистскую территорию, и находиться в полном неведении того, что может приключиться в следующий момент».

Нам не удалось заполучить отдельную каюту. Поэтому мы расположились на небольшой скамеечке в комнате отдыха 2-го класса, вместе со своим багажом. Это было наиболее удобное место. Пока я сидела там, охраняла наши места, в комнату стали набиваться солдаты. В тот же миг я ощутила, что корабль наш бесшумно отходит от берега. И сейчас же с пристани раздались выстрелы и крики. Солдаты выключили свет и быстро задёрнули шторы. Пароход увеличивал скорость и уже покачивался на речных волнах. Вскоре вернулся Теодор Ригг и сказал: “Если они (большевистские солдаты, оставшиеся на пристани) начнут стрелять, немедленно ложись на пол”.

Пароход с потушенными огнями на полной скорости шёл вверх по реке. По-прежнему надо было опасаться чехов, владевшими позициями на реке несколько миль севернее Симбирска. Наш корабль был последним судном, покинувшим Симбирск, а сам город был захвачен чехами тотчас после нашего отплытия.

В ту ночь мало кому удалось поспать. У нас не было отдельной каюты, как, впрочем, и у сотен других пассажиров. Люди лежали на лавках, на полу, в проходе, везде, где они смогли притулиться. Это было незабываемое зрелище. Я провела всю ночь, положив голову на стол или на вещевой мешок. Ночью судно наше останавливалось для того, чтобы пересадить несколько солдат на другой корабль, идущий вниз по реке».

«Понедельник, 22 июля, был отвратительным днём. Пароход наш стал на якорь вблизи Тетюшей, что находятся милях в 100 выше Симбирска. Определённо, это что-то вроде места сбора всех большевистских кораблей данного региона Волги. Там уже стояло на якоре два судна, кроме того, в дрейф легло ещё несколько пароходов с красноармейцами, совсем недалеко от нас. Они принесли весть о том, что Симбирск пал, что довольно много красноармейцев бежало, и что им удалось погрузиться на корабли в нескольких местах севернее Симбирска.

Повсюду царили суматоха и полная неразбериха. Поначалу солдаты с других кораблей стали собираться на нашем судне. Их набилось столько, что мы всерьёз забеспокоились, что же произойдёт с нами. Чуть позже командование изменило своё решение, и все солдаты были пересажены на другой пароход. Мы вздохнули с облегчением, команда принялась за уборку судна, но спустя несколько часов появился красный командир. Он кричал, ругался. Размахивая пистолетом, он согнал с парохода всех оставшихся солдат, а также гражданских юношей.

Я видела, как этот командир таращился на Теодора Ригга, одетого в униформу Красного Креста, очевидно прикидывая, не прихватить ли и его с остальными солдатами. Этого, однако, не произошло, но момент был весьма тревожный для нас. Затем было решено, что наш корабль послужит своего рода мостом для перехода солдат с одного парохода на другой. Казалось, этот процесс растянулся на долгие часы.

Один из командиров, отвечающих за все эти перемещения, выглядел очень эффектно. В его распоряжении находился небольшой катер, на котором он сновал вверх-вниз по реке, отдавая приказы солдатам на разных пароходах. Одет он был в тёмный, красно-коричневого оттенка френч и галифе. На плечах и отворотах рукавов у него были зелёные канты, лампасы на галифе были никак не уже трёх дюймов. Головной убор его напоминал панаму, загнутую с одной стороны, причём тулья была украшена красной лентой. Вооружён он был до зубов, а к поясу были приторочены ручные гранаты. Внезапно наш пароход был отбуксирован к причалу в Тетюшах, а рядом с нами был пришвартован корабль розового цвета, который вызвал у нас мгновенную неприязнь. Прошло несколько часов, у нас на борту состоялось собрание красных командиров и большевистских комиссаров. В конце концов, ближе к вечеру, розовое судёнышко и прочие пароходики были отведены от нас, и, о чудо из чудес, наш корабль был выведен на середину реки. Мы поплыли по направлению к Казани.

Уже 72 часа кряду нам не удавалось поспать, если не считать те несколько минут в ночь на воскресенье и в ночь на понедельник. Кроме того, мы почти ничего не ели, и всё это время находились в состоянии высокого нервного напряжения. Самочувствие наше было неважное, а между тем, в Москве мы должны были быть в хорошей форме. Нам просто была необходима каюта. Несмотря на то, что большинство солдат покинуло судно, на корабле оставалось много большевистских начальников со своими сотрудниками. Конечно, они пользовались приоритетом в получении кают; сомнительно, чтобы что-нибудь досталось нам. Теодор Ригг вновь решил прибегнуть к помощи капитана. После беседы с ним, капитан приложил все усилия, но в его силах было лишь предложить нам каюту третьего класса с деревянными койками. Преисполненные благодарности и за это, мы переехали в свой небольшой обособленный рай.

Как бы то ни было, мы настолько устали, что уже было безразлично, где мы сможем отдохнуть. Для нас, по крайней мере, нашлось место, где мы могли спокойно прилечь. Однако, отдых наш был непродолжителен. Внезапно кто-то стал колотить в дверь нашей каюты. Теодор Ригг открыл. На пороге стоял большевистский офицер, который заявлял, что сия каюта принадлежит ему. Однако Теодор Ригг, не без помощи документа, выданного наркомом Чичериным, сумел убедить нежданного визитёра в том, что мы – очень важные персоны. Нарушитель нашего спокойствия удалился весьма неохотно. Больше нас никто не беспокоил этой ночью, но выспаться всё равно не удалось, – сказывалось нервное напряжение».

«Мы прибыли в Казань ранним утром во вторник, 23 июля. Причалили к пристани, возле которой были расположены сараи, выкрашенные в розовый цвет. Это напомнило мне печальной памяти розовый пароход, что мы видели в Тетюшах. Но, к счастью, это была Казань, – место, где мы, наконец, сходили на землю. Мы миновали зону боевых действий, которая осталась далеко позади. Снова предстояло пройти проверку.
Досмотром занимался всё тот же стойкий комендант, которого мы уже видели ранее. Он был весьма удивлён тому, что нам удалось добраться до сюда. И опять, удостоверение за подписью Чичерина и униформа работника Красного Креста сыграли свою роль, – мы были пропущены без досмотра багажа. Воодушевлённые таким успехом, мы стали немедленно наводить справки о том, как нам добраться до Нижнего Новгорода, города, находящегося на расстоянии 260 миль выше по реке. Мы разузнали, что можно купить билеты для путешествия вторым классом, правда, свободных кают в наличии не было. Корабль отплывал в тот же день. Несмотря на то, что нам опять, видимо, предстояло ночевать где-нибудь в коридоре на пароходе, мы, тем не менее, предпочли продвигаться дальше. Оставаться в Казани, которая, очевидно, весьма скоро превратится в очередной большевистский оплот, нам не хотелось.

Итак, мы устроились в кают-компании второго класса на пароходе, отправлявшемся в Нижний Новгород. Перекусили засохшим хлебом и сардинами, купленными ещё в Самаре, и немного отдохнули. Когда на борт корабля взошёл капитан, Теодор Ригг объяснил ему наши затруднения касательно размещения.

И опять к нам отнеслись с любезностью, капитан предпринял все усилия для того, чтоб предоставить нам приличную каюту. В результате выделена была каюта первого класса. Отдохнуть нам удалось бы в любом случае, даже если бы нам пришлось спать в каюте по очереди. К этому времени мы оба чувствовали себя измученными. Сказалось всё, –  недосыпание, плохое питание, нервное напряжение. Состояние Теодора Ригга было хуже моего. Возможно это объяснялось тем, что он ещё не вполне пришёл в себя после недавнего путешествия из Москвы в Самару, когда он вёз с собой русские деньги на сумму равную 5000 фунтов стерлингов. Мы решили отдыхать в нашей каюте по очереди. Однако никакие уговоры не смогли заставить Теодора Ригга спать в каюте ночью. Он так и просидел до утра в кают-компании, изредка выходя на палубу.

Среда 24 июля был один из самых длинных дней. Теодор Ригг был совсем плох и провёл весь день в каюте. Пейзажи по обоим берегам были восхитительные, но я не могла ими наслаждаться в полной мере, ибо моё самочувствие было не самым хорошим. Ближе к вечеру мы прибыли в Нижний Новгород. Это чудесный город, расположен и на низком берегу, и на высоком. В порту мы взяли извозчика, который доставил нас в гостиницу в высокобережной части города. Нельзя сказать, чтоб эта гостиница выглядела очень привлекательно снаружи, но на поверку она оказалась довольно чистой и вполне удобной. Здесь мы себя чувствовали вдали от всяких военных перипетий и политических бурь. Четверг и пятницу мы провели отдыхая и приводя себя в порядок. Мы оба простыли, Теодор Ригг был к тому же абсолютно вымотан.

В субботу мы почувствовали себя более-менее в норме, сходили на вокзал и купили билеты на поезд до Москвы на воскресенье. После всех наших сражений за билеты на волжских пристанях, нам было непривычно вот так войти в чистое здание вокзала, проследовать к кассе, и запросто приобрести билеты. Никаких очередей, пропусков или разрешений; никакого крика, шума, гама. Всё это напоминало туристскую контору где-нибудь в Филадельфии ещё в довоенное время. Даже показалось: слишком всё это просто. Подумалось: вдруг что-нибудь не так, вдруг мы вовлекаем себя в какую-то новую беду.

В воскресенье, 28 июля наш поезд отошёл от перрона более-менее по расписанию. В одном купе с нами ехало ещё трое. Путешествие было комфортабельным, мы любовались пейзажами, проплывавшими за окном. В Москву поезд прибыл в 7 часов пополудни, опять почти по расписанию. И снова – никакой проверки паспортов, багажа. Мы могли идти туда, куда нам заблагорассудится. Во время своего предыдущего визита Теодор Ригг останавливался у графа Сергея Толстого, старшего сына Льва Николаевича Толстого. Мы надеялись найти приют у них же и на этот раз.

Наняв извозчика, первым делом отправились к графу. Нам повезло. Графиня встретила нас очень приветливо, и мы получили приглашение остановиться на ночлег».

Так закончилось путешествие, которое мы никогда не забудем. Прошло ровно две недели с тех пор, как мы с лёгким сердцем покинули Бузулук. Хотя с нами ничего не произошло в пути, но ведь всё могло обернуться и по другому. Особенно в Симбирске. Вряд ли мы ещё раз решились бы на подобное путешествие. Пожалуй, чешский комендант в Самаре был недалёк от истины, когда называл нас «глупцами». С другой стороны, никто из нас двоих не сожалел о содеянном. Это было время испытания для нас. Мы увидели и узнали друг друга очень хорошо, что было бы совершенно невозможно за долгие годы обычного знакомства. Э. М. Уайт, ставшая впоследствии моей женой, просто замечательный человек. Смелая и спокойная в минуту опасности, всегда готовая помочь, по товарищески готовая разделить все тяжести трудного пути.

Миссия в Москву. Эстер Уайт

Эстер Уайт в молодые годы

Продолжение

Источник: A Quaker Scientist. A Life of Theodore Rigg KBE, by Helen R. Hughes.

Перевод Сергея Никитина