Свидетельство преданности // Томас Келли

Вот что написал один из американских квакеров об авторе этой книги, когда узнал о его смерти: «В моравской общине города Уинстон Салем существовал обычай объявлять о кончине члена общины исполнением трех песен с вершины церковной башни. Так вот и я чувствую, что хочу петь, когда узнаю о таких людях. Я знаю, что внешне – это потеря для нас. Но меня не оставляет мысль о том, что значит для такого достойного человека, как он, отбросить суетливую оболочку тела и смотреть не мигая на Свет с тем, чтобы никогда впредь не отвлекаться и всегда стремиться к цели, внимать и быть сосредоточенным».

---

Скачать: [.pdf] [.rtf]

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СТАТЬЯ

Адекватная жизнь, по аналогии с адекватной идеей в определении Спинозы, может быть описана как жизнь, ко­торая интуитивно охватила целостную природу вещей, прозрела, прочувствовала и настроила себя относительно этого целого. Неадекватная жизнь — это такая жизнь, в ко­торой отсутствует это соответствие целостной природе ве­щей — отсюда ее искаженная перспектива, ее неполнота, ее беспорядочность. История жизни Томаса Келли — это исто­рия страстного и целеустремленного поиска адекватности. В последние три года, предшествующие его внезапной смерти в январе 1941 года, этот поиск завершился редкой степенью адекватности. Адекватную жизнь, прожитую им, он описал с необыкновенной простотой и изяществом в собрании работ, которые представлены в этой небольшой по объему книге.

Томас Раймонд Келли родился 4 июня 1893 года на ферме на юго-западе Огайо недалеко от Чиликота. Его ро­дители, будучи ревностными квакерами, еще в начале своей совместной жизни вновь открыли старый квакерский молельный дом и возродили молитвенное собрание. Отец Томаса Келли умер, когда мальчику было 4 года. Чтобы прокормить Томаса и его сестру Мэри, мать работала на ферме, продавала масло и яйца в течение последующих 6 лет. Затем она переехала в Уилмингтон, Огайо, для того, чтобы дети могли получить возможность учиться в хоро­шей школе, а впоследствии в квакерском колледже. Она обучилась стенографии и бухгалтерскому делу и начала ра­ботать в конторе компании Ирвин Огер Бит* за пять долларов в неделю, с тем чтобы содержать свою маленькую семью.

В Уилмингтонском колледже Томас Келли лишь эпизо­дически занимался тем, что давало ему приработок и что удовлетворяло его религиозную жажду; в основном он в это время был охвачен другим сильным увлечением. Речь идет об увлечении естественными науками и особенно хи­мией. Если уж стояла задача познать жизнь в ее целостно­сти, это была та самая наука, которая обладала точным ме­тодом и осмеливалась признать то, что обнаруживает этот метод, вопреки устоявшимся представлениям. Это была наука, блестящие достижения которой, полученные с по­мощью бесстрашного использования такого метода, не­сомненно свидетельствовали о ее величии. Работая асси­стентом в лаборатории, Томас фактически жил в этой хи­мической лаборатории на старшем курсе Уилмингтонского колледжа в 1912-1913 годах. Он поступил в Хаверфордский колледж на год для продолжения учебы, как это часто де­лали   выпускники   западных   квакерских колледжей,   и учился в старшем классе в 1913 году, продолжая свою ос­новную работу по химии. В Хаверфорде он попал под влия­ние Руфуса Джонса. На его занятиях он почувствовал при­тягательную силу философии и вкус к поиску истины, что могло удовлетворить как его религиозную жажду, так и страсть к науке. Это был лишь проблеск будущего, кото­рый он сам еще не осознавал.

Страстная жажда высокой духовной жизни в этом пыл­ком, впечатлительном, импульсивном юноше из квакер­ской семьи вспыхнула в первый же день его приезда в Хаверфорд из Огайо. Руфус Джонс вспоминает его визит в тот день: «Двадцать восемь лет тому назад он пришел ко мне в дом, глубоко тронутый волнующими событиями первого дня пребывания в колледже. Он сел передо мной, его лицо осветилось сияющей улыбкой, и вдруг он сказал: Я соби­раюсь сделать свою жизнь чудом!».

Привязанность к естественным наукам сохранилась и тогда, когда он в течение двух лет, с 1914 по 1916, препода­вал их в Пикерингском колледже — квакерской подготови­тельной школе в Канаде. Но жажда истинной, адекватной жизни заставила его открыться волшебной силе той абсо­лютной преданности, которая ассоциировалась в религиозных представлениях того времени с добровольной служ­бой в качестве миссионера. Канадские Друзья проявили особый интерес к квакерской миссии в Японии, и Томас Келли решил посвятить себя религиозной работе на Даль­нем Востоке. Для того, чтобы подготовиться к этой работе, осенью 1916 года он поступил в Хартфордскую теологиче­скую семинарию.

Вступление Америки в войну побудило его пойти добро­вольцем на квакерскую службу; сначала он работал в столо­вой МХА*, а затем с немецкими пленными в Англии, где он прожил с июня 1917 по февраль 1918 г.

Счастливый и трогательный опыт общения с немецкими пленными пробудил в нем интерес и участие к немецкому народу, которые впоследствии никогда не покидали его. Он получил степень бакалавра богословия в семинарии в 1919 г. Один из его коллег по семинарии вспоминал о То­масе Келли тех лет как о самом веселом и сердечном чело­веке. Если случалось какое-либо веселье, в центре его всегда можно было найти Томаса.

В то время дом Мейси, семьи священника Конгрегационной церкви, был своеобразным центром Хартфордской теологиче­ской семинарии. Сам отец был выпускником семинарии, сын являлся ее студентом, а дочери пользовались большой благос­клонностью семинаристов. Именно в годы учения в семина­рии Томас Келли встретил Лаэл Мейси. Получив предложение вернуться в свой прежний колледж в Уилмингтоне, Огайо, в ка­честве преподавателя Библеистики, он женился на ней на сле­дующий день после окончания семинарии в 1919 году. Война и годы учения изменили цель его миссионерской деятельности, но интерес к Японии и Дальнему Востоку сохранился. В Уил­мингтонском колледже он провел два года, но его не оста­вляло стремление двигаться дальше. Несмотря на жертвы, со­пряженные с этим для него и для его преданной жены на дан­ном этапе, было принято решение, что он будет готовиться к преподаванию философии. Он пришел к убеждению, что это должен быть достаточно широкий и всесторонний курс фило­софии, охватывающий как восточную, так и западную куль­туру.   Он   возвратился   в   Хардфордскую   теологическую семинарию и провел там три года с профессором А.Л.Жиллетом, посвятив себя изучению философии. В июне 1924 года он получил степень доктора философии, защитив дис­сертацию о месте оценочных суждений в философии Лотце.

В течение послевоенных лет квакеры выполняли боль­шую работу по организации питания для немецких детей и устроили для этой цели центры в ряде немецких городов. К 1924 году эта работа была закончена и передана в руки местным немецким агентствам по социальному обеспече­нию. Представлялось, однако, целесообразным сохранить квакерские центры в Берлине и Вене и превратить их в меж­дународные центры, где квакеры могли бы делиться своим духовным опытом и образом жизни, и откуда они могли бы оказывать любые услуги, которые могут потребоваться от них в будущем. Такая реорганизация была делом деликат­ным и требовала от квакерского персонала значительной духовной зрелости и мудрости. Для выполнения этой ра­боты нужны были опытные организаторы, имеющие боль­шой авторитет. В 1924 г. выбор пал на Томаса и Лаэл Келли, и они пробыли 15 месяцев в Берлине, полностью посвятив себя немецким квакерам и развитию этого центра, новому своему замыслу. Уилбур К. Томас, исполнительный секре­тарь Комитета Службы Американских Друзей в те годы, пишет об этом времени в Германии: «Центр нуждался в сильном духовном лидере. Томас Р. Келли был как раз та­ким человеком. Его глубокий интерес к духовным пробле­мам, его сочувствие ко всем, кто испытывал душевное бес­покойство, его способность истолковывать религиозные откровения в свете Друзей, соединенные с его организатор­скими способностями, представляли собой вклад, значе­ние которого трудно переоценить».

В сентябре 1925 года Томас и Лаэл Келли вернулись из Германии в Ричмонд, Индиана, где Томас Келли получил приглашение преподавать философию в колледже Эрлэм. В возрасте 32 лет он начал преподавательскую деятель­ность полагая своим долгом вызвать к философии и к точ­ному вдумчивому мышлению глубокое уважение, кото­рого они заслуживают в системе образования, предлагае­мого колледжами свободных искусств. Его прежняя страсть к науке проявилась вновь в его преданности философскому методу. Необходимо было тщательно рассмо­треть все взгляды, невзирая на степень их авторитетности и общепринятости, а также соотнести их с религиозным мировоззрением. Истину нужно было найти и признать как таковую.

Его самый близкий друг в колледже Эрлэм, поэт И. Меррил Рут, пишет об этом времени: «Когда я впервые позна­комился с ним в Эрлэме, он бунтовал против того, что каза­лось ему церковностью или педантичностью самолюбивой религиозности; он был немного дерзок и резковат, как мне казалось, и излишне уверен в логическом и научном под­ходе к истине… Он всегда стремился (и с особым честолю­бием в молодые годы) стать великим ученым и работать в каком-нибудь колледже или университете, который жил бы по суровым и неумолимым законам совершенства в истине, законам, которые он установил для себя. Он также всегда желал быть живым свидетелем истины; и во всех случаях, когда отдельным людям, собраниям или коллед­жам не удавалось воплотить его страстное стремление к истине, он страдал. Он был чрезвычайно чувствительным и человечным и сражался со своими разочарованиями и от­чаянием. Он не был абсолютно счастлив в последние годы пребывания в Эрлэме, так как хотел попасть в более круп­ный колледж или университет, где бы он мог найти студен­тов с лучшей подготовкой и способностями».

В Томасе Келли были природная привлекательность и обаяние, которые притягивали к нему коллег и студентов. Все помнят его богатый юмор. Его искренний смех был ис­полнен обилием солнца и свободой вольного ветра в от­крытой степи. Я никогда не слышал более сочного, сердеч­ного смеха, чем у него. Он восхищался несообразностью земного, тем более, вероятно, что видел вечное и ценно­сти, которые превышают земное… даже мытари и греш­ники среди студентов уважали и любили его; он говорил всем вместе с Уолтом Уитменом: «До тех пор, пока солнце не откажется от вас, я не отвергну вас».

В начале 1928 г. родилась дочь Лоуис, и семья Келли по­строила себе новый дом, который они с радостью делили со своими друзьями-студентами. Но к 1930 г. жгучее жела­ние продолжить поиски, расширить духовный горизонт, использовать все возможности привели к решению изучать философию в учебном заведении, которое все еще счита­лось самым известным центром в Соединенных Штатах, — в Гарвардском Университете.

Принеся в жертву устоявшуюся личную жизнь, они оста­вили новый дом, взяли в долг денег и отправились на год в Кембридж, Массачусетс. В 1931 г. у Томаса появилась воз­можность получить на год вакантную должность в кол­ледже Уэлсли на время годичного отпуска профессора фи­лософии. Это означало перспективу года учебы в Гарварде, и он охотно воспользовался этой перспективой. Он чув­ствовал, что его занятия получили стимул, которого им давно не хватало. В Уэлсли в 1931-1932 годах он не только преподавал традиционные курсы и вел семинар по совре­менному реализму, но и пополнял доход своей семьи, чи­тая каждое воскресение проповеди в Конгрегационной Церкви в Фол Ривер.

В Гарварде большим событием года был курс направляе­мого чтения, который вел профессор А.Н.Уайтхед. Именно при прохождении этого курса у Томаса Келли впервые зародился интерес к французскому философу Эмилю Мейерсону, о котором он позднее написал свою единственную опубликованную книгу. Годом раньше он прослушал курс профессора Уайтхеда «Космологии древние и современ­ные». Образ мыслей профессора Уайтхеда заинтересовал и захватил его. В июне 1932 года он писал профессору Жиллету: «Я нахожу у Уайтхеда более всестороннее рассмотре­ние данных, и он кажется мне потрясающим». Когда про­фессор Уайтхед говорил, Томас Келли чувствовал, как и другие слушатели, словно он присутствует при дне сотво­рения мира, и видит, и участвует в этом драматическом со­бытии, ибо невозможно было ошибиться в том, что этот великий метафизик обладает «чувством близости с душой космоса», по выражению Джастиса Холмса. По-детски све­жий, раскованный, выразительный язык профессора Уай­тхеда, который находил необычные и точные слова для истолкования какого-либо жизненного феномена, также поразил Томаса Келли и придал ему смелости позволить себе большую свободу в собственном стиле выражения; эта черта особенно заметна в религиозных эссе, которые включены в эту книгу.

Втайне он лелеял надежду, что два года, проведенные в Гарварде, могут положить начало преподаванию филосо­фии в каком-нибудь крупном университете. Но весна 1932 года, отмеченная сокрушительным экономическим спа­дом, подходила к концу, а такая возможность все не пред­ставлялась. Предложение вернуться в колледж Эрлэм оста­валось в силе до конца весны, поскольку там хотели, чтобы Томас Келли возвратился. Но возвращение представля­лось ему отказом от будущего и отступлением в прошлое, и решение вернуться едва не сломило Томаса Келли. В июне 1932 г. он писал профессору Жиллету о своем письме с согласием вернуться в колледж Эрлэм: «Я не могу выра­зить словами, чего мне стоило это письмо, но бесполезно говорить об этом, потому что, как мне кажется, нет другого выхода однако». В августе он вновь был на высоте положе­ния и мог писать тому же другу, что «достоинство человека определяется его способностью успешно преодолевать ра­зочарование, и благодаря ему становиться не беднее, а бо­гаче». Вернувшись снова в Эрлэм, он посвятил себя препо­даванию, духовному и интеллектуальному воспитанию не­большой группы студентов, которые собирались у него дома. На жизнь двоих из них он оказал особенно сильное влияние в тот год. Это были Джон Кэдбери и Джон Картер. Он писал Джону Кэдбери, который уехал в 1933 году в Корнуэльский университет: «Я хотел бы, чтобы мы были на бо­лее близком расстоянии друг от друга и могли бы снова провести вечер перед камином, читая, обсуждая и размыш­ляя. Год проходит в своем обычном однообразии. Он не от­личается ни особыми достоинствами, ни особыми недо­статками. Год как год. И это ужасно. Весь мир взрывается от новизны и смелости мыслей. А до нас они не доходят. Мы целы и невредимы».

Последняя запись отражает тень тех лет, проведенных в Эрлэме во второй раз. Многие именно в этот период обна­ружили в его преподавании источник большого интеллек­туального волнения. «Он был замечательным преподава­телем, всегда энергичным, страстным, живым в аудитории. Я до сих пор помню, как один из его студентов сказал в 1934 году: «Профессор Келли собирается расти всегда». Именно такое ощущение он вызывал в своих студентах».

Но в душе он испытывал стремление к большим науч­ным достижениям и к научному признанию, и это заставляло его неуклонно двигаться вперед. Летом 1932 года он работал над книгой о Мейерсоне в Нью-Йоркской Публич­ной библиотеке и в Библиотеке Колумбийского универси­тета. В 1933 году он провел все лето в Библиотеке Виденер, в то время как его семья жила в Мэйне. В 1934 году Джон Хьюз пригласил его в штат преподавателей летней школы в Пендл Хилле (квакерский центр религиозных и социаль­ных исследований в Уоллингфорде, Пеннсильвания), где он прочел курс лекций, который назвал «Поиски Реально­сти». «Какой это был замечательный месяц, — писал он другу, — впервые я почувствовал себя «отпущенным»… Мне так хотелось бы переписать весь материал и сдать его в печать к концу лета».

Но сразу же после закрытия летней школы он снова вер­нулся в Библиотеку Виденер, чтобы работать над руко­писью о Мейерсоне. В Пендл Хилле его глубокая склон­ность к религии, о которой знали близкие ему люди в Эрлэме и которая их очень оживляла и поддерживала, могла найти выход без всяких ограничений и полностью проя­виться в его научной деятельности. Но вне этой атмосферы его деятельность оказывалась строго научной, а она не была объектом его сердечной привязанности.

В письме профессору А.Л. Жиллету он почти жесток в своих интеллектуальных заявлениях: «Одно очевидно: я безнадежно предан жизни ученого. Меня непреодолимо влечет чистая наука и исследования, в то время как практи­ческие вопросы оказания помощи через организации и на учебных занятиях являются для меня второстепенными… Лаэл склонна думать, что я эгоистичен, ненасытен, но я не могу быть другим человеком, и мне остается только при­знать это». В том же тоне он писал и профессору Кларенсу И.Льюису, своему ближайшему другу на факультете фило­софии в Гарварде: «Я просто хочу писать и работать как обычный ученый, интересующийся основными пробле­мами изучения метафизики и гносеологии… Хотя я и делал акцент на широкий всемирный фон в философии, но вме­сте с тем я полагаю, что мои литературные труды будут двигаться в противоположном направлении, в сторону бо­лее пристального и более детального исследования».

Весной 1935 г. он закончил рукопись о Мейерсоне и в то же самое время принял решение, которое обещало изменить все течение его жизни. Со времени своего миссионер­ского увлечения Японией Томас Келли проявлял постоян­ный интерес к культуре Дальнего Востока. В Эрлэмском колледже он пытался пробудить у своих друзей-студентов интерес к литературе и обычаям Востока. В течение этой весны у него появилась возможность поехать преподавать философию в Университет на Гавайях и впитать, на­сколько это было возможно, атмосферу Китая и Японии, в том виде как она была отражена на этом необычном пере­крестке между Востоком и Западом. После долгих колеба­ний он принял это решение. Казалось, это снова шаг в буду­щее.

Он писал профессору Льюису о причинах своего реше­ния: «В течение ряда лет у меня было желание познако­миться с философской мыслью всего мира, а не только За­падной. Жить исключительно в пределах собственных культурных традиций (в данном случае, наследия Грече­ской культуры) и не быть глубоко знакомым с величествен­ной мыслью Индии, Китая и других стран представляется мне провинциализмом, который не может быть оправдан самим духом философии. Такая точка зрения существовала в моем сознании еще до того, как я приехал в Гарвард пять лет тому назад. И я наметил план, рассчитанный на всю жизнь, который состоял бы из трех ступеней или фаз. Пер­вая фаза заключалась в том, чтобы пройти основательную подготовку на одном из самых серьезных философских факультетов на Западе. Вторая фаза предполагала поездку на Восток, так или иначе на срок от двух до четырех лет. (Едва ли возможно постичь искания Будды, сидя под кленом на пшеничном поле на Среднем Западе). И третьей фазой было возвращение в эту страну, с тем чтобы учить и писать, владея приобретенным мировым опытом».

Оказавшись осенью 1935 года в Университете на Га­вайях, он обнаружил, что Эрлэм предстает для него в не­сколько ином свете. При первом знакомстве он не нашел на факультете такой культуры и утонченности, как в Эрлэме. «Если Эрлэм слишком усердствовал в своих представле­ниях о «направляемом» образовании, то это заведение является его полной противоположностью». Однако позже более близкий контакт с некоторыми из коллег и наиболее способными студентами (особенно с деканом и президентом, взгляд которых на учебное заведение ему удалось по­нять), привело к тому, что он смягчил свое суждение еще до истечения года пребывания в университете. Возможность общаться с китайскими и японскими учеными и пре­подавание курса индийской философии и второго курса по китайской философии пробудили в нем большой интерес. В письме к профессору Руфусу Джонсу он говорит: «На рас­стоянии может показаться, что год, проведенный здесь, прошел в очень небольшом ограниченном пространстве. Я припоминаю замечание одного молодого человека в Бер­лине, который сказал мне: «Стоит мне прожить неделю в Берлине — вдруг открывается новый горизонт». Так и у меня. Горизонты, за которые я хотел проникнуть, расступи­лись, и открылись новые прекрасные перспективы».

В феврале 1936 года на Гавайях у Томаса Келли родился сын, Ричард Келли. В марте того же года Томаса пригла­сили работать на философском факультете Хаверфордского колледжа вместо Д.Илтона Трублада, который стал священником и профессором философии религии в Стэнфордском университете. Приглашение было заманчивым. Томас Келли не скрывал своего высокого мнения о Хаверфордском колледже, когда писал профессору А.Л.Жиллету: «Они занимаются подготовкой молодых людей, осо­бенно многообещающих с точки зрения способностей и интеллекта… Их требования высоки, неимоверно высоки».

Несмотря на то, что это приглашение срывало его план восточных занятий, Томас Келли принял его. Гавайи слави­лись своим климатом, но они не принесли ему ничего, кроме плохого здоровья. Это не было для него в новинку, так как в последние годы в Эрлэме он заплатил сполна за свой напряженный труд. Зимой 1933-34 гг. он страдал от сильных приступов почечнокаменной болезни, а в январе 1935 года он перенес мучительный период сильного нер­вного истощения. В течение всего конца зимы и весны этого года он вставал с постели только для того, чтобы от­правиться на занятия, а после них тотчас же возвращался и снова ложился отдыхать. Гавайи должны были восстано­вить его здоровье, но вместо этого у него развился сильный синусит и возникла необходимость операции. Он шутливо писал профессору А.Л. Жиллету о том, что «занят тем, что материально поддерживает врача. Своими назначениями на рентген он почти довел меня до очередей за благотвори­тельной помощью, и только Бог знает, чем в конце концов это закончится».

Семья Келли прибыла в Хаверфорд в начале сентября 1936 года. Они быстро нашли свое место в Квакерской об­щине. Дар служения, присущий Томасу Келли, ярко проя­вился в Хаверфордском собрании. Чувство юмора, однако, не покидало его, когда он оказывался среди Восточно-аме­риканских квакеров, без конца приглашавших его высту­пать на их форумах, актовых днях и учебных занятиях. Он писал другу в это время: «Приходит все возрастающее ко­личество приглашений выступить, большинство из них, увы, крайне низко оплачиваемые. Квакеры, с их неоплачи­ваемыми священниками, прочно утвердились в своей биб­лейской убежденности, что Евангелие бесплатно». С неко­торой долей критики отнесся он и к ежегодному собранию Квакеров, которое происходит в Филадельфии каждой вес­ной. «Будучи относительным новичком, я не имею слиш­ком много оснований, чтобы судить о Ежегодном Собра­нии на Арч Стрит. Среди большого количества историче­ского хлама я почувствовал какие-то признаки жизни. Но лишь немногие обладают ясным ощущением свежести и новизны в квакерских открытиях и оценках. Джералд Херд, кажется, сказал, что Друзья напоминают ему серебро тон­кой работы. У них не найдешь взрывоподобной резкости Лютера или Фокса».

Томас Келли с удовольствием преподавал в Хаверфорд­ском колледже. Это особенно касалось греческой филосо­фии и курса восточной философии, который он ввел с тем, чтобы поддержать интерес, который некогда привел его на Гавайи. Незадолго до смерти он заинтересовал одну из ор­ганизаций в том, чтобы купить для библиотеки Хаверфордского колледжа обширные собрания справочной ли­тературы по индийской, китайской, японской философии и культуре. Курс истории и философии Квакеров, который он унаследовал от Руфуса Джонса, дал ему возможность с вос­торгом погрузиться в историю Квакеров. Как преподава­тель Хаверфорда, он обратился к небольшой группе сту­дентов, преданность и энтузиазм которых по отношению к нему были безграничными. Весной 1938 года он писал своему верному другу в Хартфорд: «Здесь в Хаверфорде я счастлив более, чем можно рассчитывать в этой юдоли слез и забот/!/ Это почти настолько идеально, насколько можно вообще об этом мечтать и все же с очень человече­скими несовершенствами».

В первые два года пребывания в Хаверфорде маленький Ричард Келли распрощался со своим младенческим возра­стом. Лоуис Келли, красивая девочка девяти лет, была лю­бимицей отца и отвечала ему горячей привязанностью. Од­нажды после безмолвного Квакерского молитвенного соб­рания она сказала своей матери о том, что провела час собрания в раздумьи о том, кого она больше любит, глядя вверх на галерею (где сидят старейшины лицом к собра­нию). После некоторого размышления она решила, что прежде всего любит папу, во-вторых, Бога, в-третьих, Руфуса Джонса и, в-четвертых, Дж. Генри Бартлетта!

Томас Келли в это время не занимался рукописью «Объяснение и реальность в философии Эмиля Мейерсона», которая в силу своего специального характера, могла быть напечатана только в случае большой дотации. Но он был полон решимости опубликовать этот результат напря­женного периода научных исследований, несмотря на свя­занные с этим расходы, которые он вряд ли мог себе позво­лить. Книга все же появилась в конце лета 1937 года. После­довали хорошие рецензии в «Журнале философии» и высо­кая оценка тех немногих, кто был компетентен судить о ней. Эта книга в некотором роде обозначила кульминационный момент семи неустанных лет работы с целью са­моусовершенствования в научной деятельности. Тот сти­мул, который он получил, работая на факультете филосо­фии в Гарварде, не принес ему полного удовлетворения. Помимо этого, он также хотел получить печать официаль­ного признания своей научной деятельности, и возможно, как результат, — Гарвардскую степень. Поздней осенью 1937 года, после публикации книги, в жизни Томаса Келли появилось новое направление. Никто наверняка не знает, что произошло, но напряженный период в его жизни закон­чился. Он начал двигаться к адекватности. Излом в нем, ка­залось, начал зарастать, крутые утесы обрушиваться и за­полнять душевные пропасти, и то, что было разъединено, стало в нем соединяться. Наука, исследование, метод оста­лись теми же, но в новом окружении. Теперь он мог сказать вместе с Айзеком Пеннингтоном: «Разум не есть грех, но отклонение от того, из чего исходит разум — грех».

В январе 1938 года он отправился на собрание Друзей го­рода Джермантаун, на Култер Стрит, чтобы прочитать три лекции. Он сказал мне, что лекции писались как бы сами собой. В Джермантауне люди были глубоко тронуты и гово­рили: «Вот это подлинное». В его письменных трудах и уст­ных выступлениях появилась авторитетная интонация, ис­ходящая из опыта». «К вам, сидящим в этой комнате, к ищущим, молодым и старым, к тем, кто трудился всю ночь и ничего не поймал в свои сети, но кто желает погрузиться в глубины, опустить невод и найти улов, к вам я хочу обра­титься так просто, ласково и ясно, как только умею. Ибо Бога можно найти. Есть последняя опора для ваших душ, приют абсолютного покоя, радости, силы, сияния и безо­пасности. Есть Божественный Центр, к которому может устремиться ваша жизнь, новая и абсолютная направлен­ность на Бога, на Центр, в котором вы будете жить с Ним .и из которого вы увидите всю жизнь новым сияющим взо­ром, окрашенную новыми печалями и муками, новыми не­выразимыми радостями, исполненную славы». Это был тот же самый голос, то же самое перо, те же самые богатые образы, которые всегда переполняли его произведения, и в целом удивительно похожий набор религиозных идей. Но теперь, он, казалось, излагал свои взгляды не столько как знающий о чем-то, а скорее как безусловно «испытавший этот опыт». В апреле 1938 года он писал Руфусу Джонсу: «В последнее время реальность Присутствия бывала порой очень сильной. Теперь известно из первых рук, что озна­чает старый вопрос: «Продвигается ли истина среди вас?»*

Еще в 1935 году Кларенс Пикет и Руфус Джонс от имени Комитета Служения американских Друзей попытались уго­ворить Томаса Келли вернуться в Германию спустя десять лет после его пребывания там и провести лето, навещая не­мецких Друзей. Его болезнь и вызов на Гавайи сделали это невозможным, но теперь, летом 1938 года, приглашение поступило снова и было им принято. В течение этого лета в Германии он сделал значительные шаги вперед, к зрелости, близко общаясь с немецкими квакерами и с людьми из всех социальных слоев. Это было религиозное путеше­ствие, и, подобно ранним Друзьям, он переезжал из одного места в другое и жил в домах Друзей, обсуждая с ними их проблемы, сидя с ними в молчании и делясь с ними своим духовным опытом. Он писал приятелю о братском обще­нии в то лето, при котором он и люди вокруг него позна­вали друг друга в том, что является вечным. «Я думаю, к примеру, о поденном рабочем, которого я посетил недавно в Штутгарте. Он так хорошо знает Присутствие. И мы пол­часа говорили и стояли вдвоем в молчании и полностью понимали друг друга. Он даже не может говорить правильно по-немецки, но что за драгоценная душа… Я имел несколько долгих бесед с женой одного немца, руки кото­рой были покрыты мозолями от невероятно тяжелой ра­боты. Она любит угнетенных, бедных и простых людей так, что это напоминает мне о святом Франциске Ассиз­ском. Она знает глубины Божественного Присутствия, по­кой и творческую силу, которую знаешь и ты, и, не по соб­ственной милости, знаю также и я. Такое постижение жизни удивительно». Позднее он будет писать об этом ду­ховном общении, которое явилось социальным полюсом его проповеди в последние годы жизни: «Когда мы раство­ряемся во всепоглощающем море Божьей любви, мы ока­зываемся связанными новым и особым отношением с не­которыми из своих собратьев».

Он прочитал лекцию о Ричарде Кэри на Немецком Годо­вом Собрании в 1938 году, представив в основном мате­риал, который был включен в его эссе «Вечное Настоящее и Общественная Забота». Эта лекция отвечала чаяниям не­мецких Друзей, и они отреагировали на него так, как вряд ли откликались на выступления какого-либо другого аме­риканского гостя. Он оставил в Германии память о себе, ко­торая все еще жива.

Немецкий опыт, казалось, еще больше упрочил то, что произошло в его духовном мире за несколько месяцев до этого. Он писал своей матери в конце этого лета: «Я совсем не тот, каким я был, когда приехал в Германию, и ты смо­жешь убедиться в этом при нашей встрече». Во время дол­гих визитов, которые он наносил нам сразу же после своего возвращения в сентябре 1938 года, он все время повторял:

«Это чудесно. Я был просто растоплен любовью Бога». Он говорил позднее своим друзьям — студентам об удивитель­ном чувстве, которое он испытал, стоя на коленях в огром­ном соборе в Кельне: ему почудилось, что Бог кладет на душу все застывшее страдание человечества — ношу слиш­ком ужасную, чтобы ее вынести, и все же с Его помощью переносимую.

В письме к Руфусу Джонсу, датированном 26 сентября 1938 года, он подробно описывает впечатления лета. «Две вещи сильно занимали мой ум, о них я хотел бы погово­рить с тобой… Одна из них: у меня в это лето было и до сих пор сохраняется такое всеохватывающее ощущение «об­новления духа», — такое удивительное, такое сладостное, такое длительное, что оно достигает самых глубин моего существа. Первая строка Псалма, который я прочитал на Собрании в воскресенье — «Когда кипело сердце мое, и тер­залась внутренность моя» (Псалом 72(73).21) — звучала глу­боко лично, как ты, вероятно, понял, и я мечтал поговорить с тобой о ней. Нет, пожалуй, не так надо сказать об этом: скорее я мечтал поговорить о Том, кто с такой нежностью и любовью относится к недостойным душам. Ибо духовное братство, переплетенность, соединенность душ, которые знают Его Присутствие и живут им, очень глубоки. Это то, что составляет Царство Божие, не так ли? В первые дни в Америке мне было очень трудно вернуться к здешней жизни, потому что я был очень глубоко погружен в немец­кий мир. Но теперь я чувствую, что я должен восстановить связь с этой жизнью».

Прошлой весной он ездил на ферму Альберта Бейли с группой старших школьников из Весттаунской школы, чтобы отдохнуть с ними в субботу и воскресенье. Они заме­чательно провели время и теперь один из них, Т. Кэнби Джонс, ставший уже первокурсником в Хаверфордском колледже, хотел продолжать общение. Он и несколько его друзей стали раз в неделю приходить в дом Томаса Келли, чтобы беседовать и читать вместе книги, представляющие общий интерес. В первые недели они жили на смешанной книжной диете, которую составляли «Исповедь» св. Авгу­стина и «Пророк» Гибрана, а после чтения так естественно было вместе помолчать. В течение последующих двух лет они вместе прочитали ряд произведений религиозной литературы. Это были отец Гру, Мейстер Экхарт, брат Лоуренс, «Письма Современного Мистика», «Цветочки» св. Франциска, и, затем, совершенно естественно, Новый За­вет и Псалмы. Группа росла и часто включала 6-7 студен­тов. Впрочем, временами не появлялся ни один из них. Но Томас Келли всегда был готов к занятиям. Он нашел в этом растущем тесном духовном общении одно из самых боль­ших утешений своей жизни. Один из студентов описывает группу: «Том, конечно, все время рассказывал забавные истории, даже говоря о самых глубочайших вещах. Мы встречались, когда испытывали в этом потребность, не обязательно раз в неделю, но обычно это было так. Том ча­сто говорил о «сухих» периодах, но он столь же часто с сияющим лицом описывал ступени того экстаза, которого можно достигнуть, когда человек целиком посвящает себя Богу. Весной 1939 года Том выразил интерес к проповедни­ческой деятельности. Он говорил нам много раз: он хочет, чтобы мы стали группой странствующих проповедников, и выразил пожелание, чтобы группы, подобные нашей, воз­никали повсюду: духовные двигатели для оживления соб­раний и церкви. Возникла даже идея, что организация та­ких ячеек, а не просто разговоры, должна стать нашей зада­чей… Короче говоря, наша группа стала маленьким рели­гиозным орденом, основанным на искании Бога и смысла жизни, радующимся любви друг к другу и благодарным за жизнь, которая возникла в результате совместных пои­сков». Доказательством жизнеспособности этой группы является то, что ее члены продолжали встречаться после смерти Томаса Келли и приняли в свои ряды еще не­сколько искателей.

Но по мере того, как созревал опыт этой внутренней жиз­ни, Томас Келли заметил, что пользуется языком, который в период его бунта против евангелической религии вызвал бы у него неприязнь. «Нашел ли я Бога как сладостное При­сутствие и волнующую, жизнеобновляющую Силу во мне? Иду ли я под Его водительством, вкушая каждый день, по­добно рыцарям Грааля, тело и кровь Христову?» Коллега по Эрлэму описывает его приезд туда осенью 1940 года: «Он почти напугал меня и поразил некоторых из нас, особенно тех, кто все еще шел по пути логики, науки и плоти, теми высотами бытия, которые он постиг. Он вернулся к старым символам, таким как кровь Христова, символам, ко­торые шокировали некоторых его старых коллег, кто не вы­рос духовно и не жил так, как он. Но он придал новое значе­ние всем символам и был для меня и для некоторых других пророком, чьего языка коснулись жаркие угли костра».

По мере приобретения опыта он все более и более стал сосредоточивать свое внимание на значении понятия «пре­данность», которое он ставил выше простого достижения состояния экзальтации: «Давайте уясним, что мистические экзальтации не существенны для религиозного посвяще­ния… Многие люди признаются, что не испытывают ни капли мистического подъема, и все же являются душами, полностью посвященными небесам. Было бы трагической ошибкой предположить, что религия существует только для небольшой группы людей, которые обладают опреде­ленным ярким, но преходящим внутренним опытом, и ис­поведовать этот опыт таким образом, что те, которые относительно не восприимчивы к нему, чувствовали бы себя ис­ключенными, лишенными доступа к Вечной любви, обде­ленными в их основной потребности в религиозной жизни. Загадка религиозной жизни заключается в волении, а не в преходящих и изменчивых состояниях. Полное посвяще­ние воли Богу доступно всем… Где присутствует желание подчиниться воле Бога, там и есть дитя Бога. Когда нам милостиво даруются такие проблески славы, которые по­могают нам смягчить нашу собственную волю, тогда мы можем быть смиренно благодарными. Но радостный отказ от своеволия с тем, чтобы воля Бога, насколько мы ее мо­жем постичь, могла бы стать нашей волей, — вот основное условие».

В течение этих лет не было отхода от жизни. Томас Келли нашел в Комитете Служения Американских Друзей возможность полного совместного самовыражения, в ходе которого он чувствовал глубокое единство. Он принял ве­дущее участие в организации Квакерского Центра в Шан­хае и возглавил небольшой комитет, который часто соби­рался, чтобы внимательно следить за положением дел на Востоке. Он стал также председателем Совета Содружества и в этом качестве проработал два года в Правлении Руково­дителей Комитета Служения.

Литературные плоды этого периода не заставили себя долго ждать. Большая их часть была опубликована в «Друге», Квакерском религиозном и литературном жур­нале, выходившем раз в две недели в Филадельфии. Статья «Вечное Настоящее и Общественная Забота» появилась в марте 1938 года; близкая ей по теме лекция в честь Ричарда Кэри «Вечное в его Настоящем и Водительство во Вре­мени» была напечатана на немецком языке в августе 1938 года; этюд о «Простоте и скромности» появился на симпо­зиуме, посвященном этой теме в марте 1939 года; «Благо­словенное Сообщество» — в сентябре 1939 года. Три поразительных эссе о квакерстве, не включенные в этот послед­ний сборник, появились в том же журнале где-то между 1938 и 1940 годами — «Квакеры и символизм», «Открытие Квакеров», «Объединенное собрание». В конце марта 1939 года на Ежегодном Собрании Квакеров Томас Келли про­читал лекцию в честь Уильяма Пенна, озаглавленную «Священное повиновение». В Соединенных Штатах эта лекция читалась в религиозных кругах повсюду и вызвала просьбы печатать больше религиозного материала анало­гичного характера.

За девять дней до своей смерти он послал мне в Португа­лию клипером письмо. В нем описывалась последняя ра­бота, которую собирался создать. «Провел последнюю не­делю (отпуск) за написанием (в тщетной надежде на публи­кацию) работы о практических действиях и поведении лич­ности, живущей Внутренним Светом и ориентированной на него, которая и в личном своем посвящении и во внеш­них реакциях на мир людей и событий, видит их в Свете и посредством Него… Прочитал ее в Пендл Хилле в прошлое воскресенье». Эти три главы, отличающиеся редкой изы­сканностью изложения и дающие обильную пищу для раз­мышлений, составляют первые главы нашего небольшого сборника.

Он умер внезапно от сердечного приступа 17 января 1941 года в возрасте 47 лет.

Его друг, Э.Мэррил Рут, писал в эти дни Лаэл Келли из Эрлэмского колледжа: «Я не могу точно передать этого словами, и все же, я думаю, Вы знаете, как сильно я любил Тома. Он был моим большим другом и товарищем; никто другой не входил во внутренний круг моего сердца и не раз­делял со мною глубины своей души. Он был совершенным другом, делили ли мы с ним веселый солнечный свет юмора, или вместе поднимались к высочайшим вершинам откровения. Я с особым изумлением наблюдал, как он по­стоянно растет в своей проницательности и мощи и раду­ется свету, который приносит мне и всем другим. Он был огромной опорой для меня. Мысль о нем всегда давала блаженство, яркий свет, дуновение отваги».

Сосед в штате Мейн, который с восхищением наблюдал, как мастерски Томас Келли управляется со столярными ин­струментами, и который с нетерпением ждал его вечерних посещений, писал просто: «Мне будет очень трудно пред­ставить, что он не будет приходить следующим летом со своим фонариком и ненадолго задерживаться у нас, чтобы благословить и подбодрить нас».

Джералд Хэрд, никогда не встречавший Томаса Келли, но тронутый его религиозными произведениями, писал общему другу, узнав о смерти Томаса Келли: «Я исполнился какой-то радости, когда прочитал о Томасе Келли. В моравской общине города Уинстон Салем, Северная Каролина, прежде существо­вал обычай объявлять о кончине члена общины исполнением трех хоралов с вершины церковной башни. Так вот и я чув­ствую, что хочу петь, когда узнаю о таких людях. Я знаю, что внешне это потеря для нас — хотя даже непосредственно мы можем выиграть больше, чем потерять, от того, что они попол­нят наиболее активную часть сонма святых — но меня не оста­вляет мысль о том, что должно значить для такого достойного человека, как он, отбросить суетливую оболочку тела и смотреть не мигая на Свет с тем, чтобы, возможно, никогда впредь не отвлекаться и всегда стремиться к цели, внимать и быть сос­редоточенным».

Публикуемые нами религиозные эссе собраны здесь без вся­ких вырезок, купюр и без критического редактирования, кото­рые Томас Келли наверняка сделал бы, будь он жив. Они все написаны на одну тему, и в них часто рассматривается один и тот же аспект, но всегда в новом свете. Немногие могут не по­чувствовать мощного потока мыслей в этих произведениях. Они в самом истинном смысле свидетельство преданности.

Хаверфорд, Пеннсилъвания 10 апреля 1941 г. Дуглас В. Стир.

 

ВНУТРЕННИЙ СВЕТ

I

Мейстер Экхарт писал: «Как если бы ты был в церкви или в келье, такое же настроение ума вынеси в мир, в его суету и порывистость». Глубоко внутри каждого из нас есть удиви­тельное внутреннее убежище души, священное место, Бо­жественный Центр, говорящий Голос, к которому мы по­стоянно возвращаемся. Вечность стучится в наши сердца, пытаясь ворваться в нашу разорванную временем жизнь, согревая нас откровениями поразительной судьбы, зовя нас домой, к Себе. Отклик на этот зов, радостное подчине­ние телом и душой, всецело и без остатка, Внутреннему Свету — это и есть начало подлинной жизни. Это динами­ческий центр, творческая Жизнь пытается зародиться в нас. Это Внутренний Свет освещает Божественный лик, по-новому оттеняет и облагораживает лица людей. Это зерно, готовое взойти, если мы не заглушим его. Это Сияние души, Присутствие среди нас. Это дремлющий Христос, ожидающий пробуждения, чтобы стать душой, которую мы облекаем в земную форму и действие. И Он в нас всех. Вы, читающие эти слова, уже знаете эту внутреннюю Жизнь и Свет. Поскольку именно через этот Внутренний Свет вам дано это знание. В наш гуманистический век мы полагаем, что человек проявляет инициативу, а Бог отзыва­ется. На самом же деле, живой Христос в нас делает почин, а мы откликаемся. Бог, любящий, обвиняющий, открываю­щий нам свет и тьму, настойчиво обращается к нам изну­три: «Смотри, я стою у порога и стучусь». И вся наша ини­циатива представляет собой уже ответное действие, свидетельство Его тайного присутствия и работы в нас.

Основной отклик души на Свет — это внутреннее покло­нение и радость, благодарение и служение, подчинение своей воли и послушание. Сокровенные уголки души пере­стают быть нашей шумной «рабочей мастерской». Они ста­новятся священным алтарем поклонения и причащения, где на нас нисходит совершенный покой, если разум наш направлен на Того, кто нашел нас во внутренних источни­ках нашей жизни. И в моменты всепоглощающего открове­ния мы способны перенести это настроение внутреннего алтаря в окружающий нас мир, в его суету и порывистость, и при повышенной чувствительности души мы видим все человечество, окрашенное более глубокими тонами и тро­нутое Галилейской славой. Со всей своей силой наша воля отдается порыву ликующей любви к Богу; со всей силой нас охватывает новое чувство, позволяющее любить лю­дей, ослепленных временем, любить все мироздание. В этом центре мироздания все — наше, мы все принадлежим Христу, а Христос — Богу. У нас есть властелин, и мы го­товы бежать и не испытывать усталости, идти и не падать от бессилия. Но свет гаснет, воля слабеет, повседневность возвращается. Можем ли мы приостановить это угасание? Нет, мы и не должны пытаться это сделать, поскольку мы должны усвоить наставления Его воли и пойти дальше этого первого урока Его благодати. Но Нетленный Внут­ренний Свет не умирает, когда умирает экстаз, он также не существует прерывисто в зависимости от нашего психиче­ского состояния. Не уходящая память о божественном при­косновении, а постоянно обновляемое ощущение сиюми­нутности лежит в основе религиозной жизни. Давайте вме­сте исследуем тайну более глубокой преданности, более глубокого убежища души, где Внутренний Свет никогда не затухает, а горит неугасимым пламенем, где живительные источники божественного откровения постоянно напол­няются, день за днем, час за часом, неизменные и преобра­жающие. «Яркие ростки вечности» могут стать нескончае­мым внутренним светом, если мы всерьез преданы Свету и полны желания, сделав первые шаги, перейти к более зре­лой религиозной жизни. И если это достигнуто, то только тогда сможет свет из внутреннего убежища души стать будничным светом для рыночной площади, проводником для сбившихся с пути и сможет обновить культурные тра­диции рода человеческого.

Для этого требуются внутренняя тренировка и привычка духа. Для этого требуются невидимые навыки постоянной направленности глубин нашего существа к Внутреннему Свету, умение так строить свою внутреннюю жизнь, чтобы пребывая в мире повседневных дел и занимаясь ими, неиз­менно склоняться в молитве. Для этого необходима трени­ровка духа на самом глубинном уровне, с тем чтобы наш дух сам, как стрелка компаса, мог бы склоняться к путевод­ной звезде души. И подобно стрелке, Внутренний Свет ста­новится самым верным проводником жизни, указывает нам на наши собственные и чужие недостатки, о которых мы не ведали и не подозревали, он открывает нам новые, неизвестные возможности силы и жизни доброй воли в лю­дях. Но еще более глубоко Тот, кто находится в нас, убеж­дает нас исподволь; он настойчиво призывает к такой уди­вительной внутренней жизни с Ним, при которой, остава­ясь верными Ему, мы всегда смотрим на весь мир сквозь сияние Внутреннего Света и относимся к людям непосред­ственно и радостно, исходя из этого Внутреннего Центра. Вверьте себя Ему, гораздо лучшему Учителю, чем эти внешние слова, и вы обретете Самого Наставника, о ком слова эти звучат лишь слабым и искаженным эхом.

Такая практика внутренней ориентации, внутреннего служения и послушания — не просто совет отдельным ре­лигиозным группам, небольшим религиозным сектам, осо­бым «внутренним душам», монахам, уединившимся в своем затворничестве. Эта практика — сердце религии. Это тайна, я убежден в этом, внутренней жизни Учителя из Га­лилеи. Он надеялся, что тайна эта будет открыта заново каждым, кто последует за ним. Она создает удивительную общность людей, церковь всемирную и невидимую, пере­водит совместную жизнь людей на новый уровень, она соз­дает общество, основанное на глубоком уважении, — исто­рию, уходящую корнями в вечность, райские поселения людей.

Эта практика не является исключительной принадлеж­ностью какой-либо группы или секты, она является всеоб­щей обязанностью и привилегией. Католики ценили эту практику, но всевластие Внутреннего Света они перекрыли тяжелым грузом внешней церковной власти. Идеи проте­стантизма, так благородно развитые ранним Лютером, пре­вратились во внешне рационалистические, гуманистиче­ские и направленные преимущественно на социальное об­служивание общества. Догмы и убеждения, закрытые пра­вила завершенного канона пришли на смену стремлению придерживаться свежих ростков внутренней жизни. Тот факт, что только незначительная часть обширной проте­стантской литературы посвящена внутреннему аспекту христианской жизни, не считая произведений, относя­щихся к начальному опыту обращения в протестантизм, свидетельствует о том, что основной акцент этой литера­туры приходится на другое.

Общество Друзей возникло как открытие заново вечно доступных внутренних источников непосредственности и откровения. Джордж Фокс и Квакеры обнаружили внутри людей некий Принцип, Скинию души, Внутренний Свет, который освещает каждого человека, входящего в этот мир. Посвятив себя целиком и полностью служению этому внутреннему живому Христу, они преисполнились новым, смелым чувством снисходительности к слепоте иерархов христианской жизни. Воспламенные огнем внутреннего святилища, они вышли в мир, в его суету и порывистость и призвали людей прислушаться прежде всего к тому, что го­ворит в них от Бога, чтобы упорядочить всю жизнь, подчи­нив ее Свету этого Святилища. «Дорогие Друзья,— пишет Фокс своим единомышленникам,— придерживайтесь того, что является чистым в вас, того, что ведет вас к Богу». Джон Вулмэн, квакер-портной из Маунт Холли, Нью-Джерси, ре­шил вести свои внешние дела таким образом, так выпол­нять свои обязанности, чтобы ничто, абсолютно ничто не могло бы вытеснить его главной заботы — служения Внут­реннему Принципу. И эта чуткость перед внутренним алта­рем души подтолкнула его к тому, что он явственно увидел пороки рабовладельчества, ростовщичества и войны с ин­дейцами и решительно выступил против них.

Но значение Вулмэна, Фокса и современных квакеров для всего мира заключается не только во внешних проявле­ниях их служения страдающим людям, но и в призыве ко всем направить все свое существование на внутреннее по­клонение непосредственным источникам и вечно живой божественной силе, хранящейся в таинственной тишине души. Внутренний Свет, Внутренний Христос — это не только доктрина, своеобразно исповедуемая небольшим религиозным сообществом, которую следует принимать или отвергать только как вероучение. Это живой образец для всех христианских душ и христианских групп, да и не­христианских групп тоже, — которые имеют серьезное намерение жить в сокровенном приюте Самого Всевышнего. Это центр и источник действий, а не только конечная точка размышлений. Это путь нашей приверженности, а не про­блема для обсуждения. В религии главное — практика, а не теория или догма. И христианская практика не исчерпыва­ется внешними действиями. Они являются плодами, а не корнями.

Верующие христиане — это прежде всего те, кто посто­янно возвращается душой во внутреннее святилище, кто преломляет и переоценивает мир в Свете этого святи­лища, кто выносит Свет в мир суеты и порывистости и вос­создает этот мир заново (по образцу, явленному в Нагор­ной проповеди). К благоговейному рассмотрению этой практики мы и обратимся сейчас.

 

II

Наша душевная жизнь строится одновременно на не­скольких уровнях. На одном уровне мы можем думать, об­суждать, понимать, рассчитывать, удовлетворяя все по­требности внешних дел. Но глубоко внутри, как бы за сце­ной, на более глубинном уровне, мы можем в то же время молиться и поклоняться, воспевать и служить, и чутко от­кликаться на божественное дыхание.

Мирская жизнь сегодня ценит и поощряет только пер­вый уровень, в уверенности, что именно на этом уровне осуществляется настоящее назначение человечества, и от­носится с презрением либо со снисходительной улыбкой к развитию второго уровня, который рассматривается как дело роскоши, след предрассудка, занятие для людей с осо­бым темпераментом.

Но люди подлинно религиозной культуры знают, что глубинный уровень молитвы и внимания к божественному есть самое важное в мире. Именно на этом глубинном уровне определяется истинное назначение жизни. Свет­ский ум — это усеченный, фрагментарный ум, учитываю­щий только одну часть человеческой природы и пренебре­гающий другой, самой великолепной ее частью, ее силами и возможностями. Религиозное сознание включает все че­ловеческое существо, ставит все его временные отношения на их подлинное место, в рамки Вечного. Оно всегда сохра­няет близость к источникам божественного созидания. В смиренномудрии оно познает радости и обеспечивает состояние равновесия, покой и уверенность, то есть то, что абсолютно незнакомо светскому уму. Оно питается источ­никами и силами, которые делают человека радостным и ликующим, группы людей терпимыми и связанными взаимной заботой друг о друге, и такое сознание обраща­ется к внешней жизни, полной упорного труда.

Между этими двумя уровнями существует плодотворное взаимодействие, но акцент должен быть всегда на более глубо­ком уровне, где душа постоянно обитает в присутствии свя­щенного Единства. Ибо религиозный человек всегда перено­сит все свои дела первого уровня на уровень Света; он удержи­вает их там в Присутствии Божьем; заново видит их и весь мир людей и предметов в новом, преображенном виде и отвечает на них спонтанно, решительно, в простоте любви и веры. Факты остаются фактами, когда они переносятся на более глу­бокий уровень бытия, но их ценность, их значимость полно­стью переосмысливаются. Многие очевидные зерна стано­вятся плевелами, а некоторые «плевелы» становятся зернами.

Внешние силы? Но они чужды Жизни и должны рухнуть. Безнадежные дела? Если они угодны Богу, кто может быть против них? Рационально вероятные картины будущего? Они или угасают, или подтверждаются в динамичной Жизни и в Свете. Трагическое страдание? Он, Свет, уже там, и мы активно идем, с Его нежностью, навстречу страдающим. Безнадежные развратники? Они — дети Бога, Его и наша забота. Неумоли­мые законы природы? Надежные рамки для божественного переустройства. Гибель малой птицы? Отеческая любовь. Ибо вера, надежда и любовь ко всему зарождаются в душе тогда, когда мы подчиняем их и самих себя Внутреннему Свету, когда мы смиренно видим все вокруг даже если и неясно, как-будто через стекло, но все же глазами Бога.

Но верхний уровень нашего сознания опирается на более глубокий уровень непосредственного богообщения, внутреннего причастия и молитвы. Этот второй уровень открывает нам объекты божественной заботы, «ощутимый материал нашего долга», как называл его Фихте. Он дает нам такие образцы культуры нашего Общества, которые являются одновременно и средством, и материалом их пре­образования, нашим языком, нашими символами, нашими традициями и нашей историей. Он подсказывает мистику его метафоры, в том числе метафоры Света, Зерна, Святи­лища, при помощи которых он пытается выразить и пере­дать чудо непосредственного богообщения и божествен­ной силы. Этот второй уровень обеспечивает нас современ­ными способами мышления, посредством которых опыт Вечности вплетается в ткань времени и мысли. Но теологи­ческие системы, символы и кредо, хотя и неизбежны, но являются преходящими, отживают, в то время как жизнь Бога пронизывает души людей постоянным откровением и творческим обновлением. Именно за эту Божественную жизнь мы и должны ухватиться. В ее потоке мы и должны купаться. В этом неизменном, наполняющем энергией Центре мы все становимся единым целым при всех внеш­них различиях нашего облика и культуры и вопреки этим различиям. Ибо сердце религиозной жизни в самоотдаче и молитве, а не в рассуждении и теории.

Каким образом тогда уловить нам эту Жизнь и Силу и жить в непрекращающейся молитве? Спокойно, постоянно, днем и ночью, обращаясь всем своим существом в молитве, внут­реннем служении и самоотдаче к Тому, кто зовет нас из глу­бин нашей души. Следует установить духовные привычки постоянной внутренней ориентации. Внутреннее, сокро­венное обращение к Богу может стать достаточно постоян­ным по прошествии недель, месяцев и многих лет такой практики, часто после периодов отказа от нее, неудач и воз­врата к ней. Это может быть таким же простым делом, как для Брата Лоуренса*, но может потребоваться и много вре­мени,   прежде   чем   мы   достигнем   постоянства на этом пути. Начните сейчас, читая эти слова, сидя в своем кресле, отдаваться полностью, всецело, в радостном забве­нии, спокойном добровольном преклонении Тому, кто на­ходится внутри вас. Тайно воздавая хвалы, обратитесь в смиренном изумлении к Свету, каким бы слабым он ни был. Сохраняйте связь с внешним миром смысла и значе­ний. Отрешенность — плохой учитель. Ходите, говорите, работайте, смейтесь со своими друзьями. Но за всем этим поддерживайте жизнь простой молитвы и внутреннего слу­жения. Сохраняйте ее в течение дня. Пусть внутренняя мо­литва будет вашим последним делом перед тем, как вы за­сыпаете, и первым, когда вы пробуждаетесь. И со временем вы обнаружите, подобно Брату Лоуренсу, что «те, кто жи­вут вдохновением Духа Святого, продвигаются вперед даже во сне».

Первые дни, недели, месяцы трудны и болезненны, но приносят огромное вознаграждение. Трудны, потому что требуется постоянное внимание и усилие, утверждение воли на первом уровне. Болезненны, поскольку так часты бывают отклонения, те промежутки времени, когда мы на­долго забываем о Нем. И все же первый период приносит вознаграждение, ибо мы начали жить. Но долгие недели, месяцы и, возможно, даже годы должны быть прожиты, прежде чем Он дарует нам более значительное и легко до­стижимое постоянство в Нем.

Как часто мы отходим от Него и забываем Его. Мир, окружающий нас, так увлекателен. Наши дела столь на­сущны и обременительны. Но когда вы снова придете в себя, не теряйте времени на самообвинения, но выдохните безмолвную молитву о прощении и начните снова с того, на чем вы остановились. Воздайте Ему эту прерванную мо­литву и скажите: «Только с Твоей помощью я могу быть со­бой». Не предавайтесь унынию, но всегда спокойно возвра­щайтесь к Нему и ждите в Его присутствии.

Вначале опыт внутренней молитвы — это прежде всего процесс переключения внимания от внешних предметов к Внутреннему Свету. Поглощенность одним ведет к утрате другого. Однако нашей целью является не переключение, а одновременность, духовное служение, пронизывающее каждый момент, живая молитва, беспрерывный поток, фон и суть всей нашей жизни. На самом деле необходима длительная практика, прежде чем переключение уступает ме­сто согласованному погружению одновременно на обоих уровнях. Время, в течение которого мы находимся на «плато восходящей кривой познания», может быть очень долгим, и многие спотыкаются и сдаются, соглашаясь на чередование как на лучшее из того, на что они способны. И несомненно, по милосердию своему Бог дает нам Свои дары, даже в прерывистом общении, и воспламеняет нас, одаривая более щедро, чем мы того заслужили. Но истинно преданные стремятся к непрерывному общению и покло­нению, и мы можем быть уверены: Он хочет, чтобы мы об­рели это состояние, и поддерживает нас. Ибо Он дает тол­чок нашим поискам, направляет их вперед Своей ласковой силой и завершает Своей благодатью.

Первые признаки одновременности появляются тогда, когда в момент возвращения из забвения возникает опре­деленное ощущение того, что мы полностью не забыли Его. Как будто мы просто возвращаемся к ясному, живому сознанию, которое до этого было смутным и неясным. Происходит не восстановление прерванной молитвы, а возвращение к полноценной жизни того, что лишь слегка теплилось. Потоки Его любви не прекращались, но если раньше нас только несло течением, то теперь мы плывем. Это как фон на картине, который охватывает все простран­ство за деревом, изображенным на переднем плане. Мы просто знаем умом, что фон на картине неразрывен; мы эстетически естественно воспринимаем его неразрыв­ность. Это как пробуждение ото сна и понимание, не путем умозаключения, а путем непосредственного осознания, что мы жили даже тогда, когда спали. Потому что поглощен­ность миром есть сон, а погружение в Него — это жизнь. Но периоды пробуждающейся одновременности и устойчивой молитвы приходят и исчезают, чередуясь в те­чение долгого времени и возвращаясь в своей великолеп­ной силе. И мы учимся подчиняться внутренней дисцип­лине отлучения от Его даров. Ибо даже если малейший на­мек на духовную гордыню появился в нашем приобщении к молитве, Он смиряет нас, пока мы не становимся достой­ными большего доверия. И хотя мы начинаем практику внутренней молитвы с сильным чувством того, что это ис­ходит от нас, и что мы по своей воле формируем свои привычки, более зрелый опыт приносит осознание того, что нам откликаются, нас наставляют, очищают от греха, нака­зывают, опрощают и делают податливыми Его священной воле при помощи силы, дремлющей в нас. Потому что Сам Бог творит в наших душах, в их самых сокровенных глуби­нах, все более и более овладевая нами, и по мере нашей го­товности подводит нас к чуду, совершаемому Им. Мы пере­стаем пытаться указывать Богу, и заставлять Его слушать нас, мы становимся радостными слушателями Его, нашего Хозяина, который все делает так, как надо.

Когда мы преданно обращаемся к Нему, даже если Он, пусть и медленно, но ведет нас в Свои тайные покои, тогда нет необходимости тревожиться. Если Он дает нам все бо­лее определенное чувство Его постоянного Присутствия, мы можем только тихо благодарить Его. Если Он держит нас на стадии переключения, мы можем поблагодарить Его за Его любящую мудрость и ждать, когда Он поведет нас вперед к тем ступеням, к которым мы будем готовы. Мы не можем взять Его штурмом. Взрослый человек должен стать маленьким ребенком, не понимающим Отца, но до­веряющим Ему.

А некоторым Он дает удивительное постоянство в Себе, почти непрерывную жизнь смиренного, тихого поклоне­ния Его Присутствию в глубинах нашего существа. Днем и ночью, зимой и летом, на солнце и в тени, Он с нами, вели­чайший Защитник. И мы вместе с Ним, испытывая Его нежность, вступаем в тишину и покой, словно дети в Раю до грехопадения, гуляем с Ним по саду в зной и в прохладе дня. Это не экстаз, а безмятежность, неколебимость, устой­чивость жизненной ориентации. Мы становимся теми, кого Фокс называет «устоявшимися людьми».

Такие люди существуют не только среди канонизиро­ванных святых церкви. Они — сегодняшние Джоны Вулмэны. Они могут быть домохозяйками и рабочими, водо­проводчиками и учителями, учеными и неграмотными, черными и белыми, бедными, возможно, даже и богатыми. Они существуют, и счастлива та церковь, которая объеди­няет их. Они могут быть малоизвестными, не состоять в со­ветах попечителей, не читать проповедей с кафедры. Среди тех, кто гордится своей ученостью, их тоже нет. Ведь они не путают знание теологии и истории церкви с преданностью Богу и жизнью в тайном святилище. Проходя сквозь формальности и внешние проявления религиозно­сти, они обитают в непосредственной близости к Тому, Кто является неизменным Светом, сводящим на нет многие внешние атрибуты религиозного ритуала. Они открыли тайну Назарянина и, не довольствуясь тем, чтобы принять ее умом, действенно посвятили ей себя и идут по обнов­ленной жизни в широком кругу друзей с непрестанной мо­литвой.

Нет никаких новых приемов перехода в эту стадию, где душа на самых глубинных уровнях постоянно испытывает близость к Нему. Процессы внутренней молитвы не стано­вятся более сложными, а, напротив, упрощаются. В первые недели мы начинаем с простых слов, произносимых шепо­том. Подбирайте их спонтанно: «Только Твой. Только Твой». Или зацепитесь за отрывок из Псалмов: «вздыхает моя душа о Тебе, Господи». Повторяйте их про себя, снова и снова. Поначалу необходима сознательная помощь верх­него уровня, прежде чем молитва опустится на второй уро­вень привычной божественной ориентации. Меняйте фразы по мере того, как вы чувствуете, что Он ведет вас от часа к часу, от утра к полудню. Если вы уходите в сторону, вернитесь и начните снова. Но придет время, когда вопло­щение в слова становится не обязательным, оно уступает место состоянию души, которое вы хотели выразить сло­вами, состоянию смиренного преклонения перед Ним, состоянию возвышения всего вашего существа перед Ним, с тем чтобы Свет мог заглянуть в каждую щелочку и про­гнать темноту, состоянию приближения к Нему и укрытия под покровом Его крыл, состоянию удивления и восторга от Его сияющего великолепия, состоянию самозабвенного порыва, состоянию вкушения хлеба Жизни на внутренней Тайной вечере. Если вы обнаружите через некоторое время, что эти состояния стали расплывчатыми, аморф­ными и воспринимаются вами уже столь не отчетливо, тогда возвращайтесь к их словесному воплощению и, та­ким образом, восстанавливайте их прочность.

Но рано или поздно длительные упражнения во внутрен­ней молитве приведут к более определенным достиже­ниям в восхвалении, подчинении и раскрепощенном слу­шании духовных глубин и дадут безмолвную, но привычную ориентацию всего нашего существа на Того, кто явля­ется Средоточием. Теперь процесс упрощается. Доста­точно кратких напоминаний, спокойного дыхания, смире­ния и легких движений души. Избранные по собственной воле или установленные часы молитвы совмещаются и усиливают непрерывное скрытое течение тихого богослу­жения, сопровождающего всю нашу жизнь. Под потоком слов продолжает жить постоянное устремление к небесам, и все течение нашей жизни направлено к Нему. Сквозь мер­цающий свет божественного присутствия мы смотрим на мир, и в его суете и порывистости нам, быть может будет дано отозваться на него более действенно, поступками, от­даленно напоминающими о Сыне Человеческом.

Мы можем полагать, что эти глубины молитвы являются нашим собственным достижением, результатом утверждения на уровне подсознания наших собственных внешних привычек. Но это гуманистическое объяснение не учитывает автономную жизнь молитвы. Оно упускает из виду тот факт, что этот внутренний уровень имеет свою собственную жизнь, вдохновляемую не нами, а божествен­ным Источником. Бывают моменты, когда молитва льется через край столь обильно и подлинно, что явно не может быть создана нами. Она прокатывается внутри нас мощной волной прилива. Наши молитвы сливаются с всеобъемлю­щим Словом, Словом, которое когда-то превратилось в плоть. Мы молимся, и все же это молимся не мы, а тот, кто включает нас в Себя, молится в нас. Рамки, ограничиваю­щие нас, частично ослабевают, но никогда не исчезают. Единственное, что мы можем сказать, это то, что Молитва совершается, и нам дано быть в ее орбите. В священной ти­шине мы склоняемся в Вечности и ощущаем, что Боже­ственная Забота нежно обволакивает нас и все, находя­щееся в пределах Его убеждающей любви. И вот все чело­веческие побуждения перешли в молчаливое согласие, а Он трудится, и молится, и посредством нас ищет проявле­ние Самого Себя в своей изумительной, пробуждающей энергию жизни. И тогда автономия внутренней жизни ста­новится полной, и в нас радостно просыпается молитва Ищущей Жизни, которая течет через нас в мир людей.

Иногда эта молитва становится конкретной, и мы вы­нуждены молиться за конкретных людей или по поводу конкретных обстоятельств спокойно или с бурной энер­гией, которой с субъективной точки зрения, кажется, совер­шенно невозможно противостоять. Иногда молитва и эта Жизнь, которая течет через нас, достигает все души с родственным видением мира и поддерживает их в Его неж­ной любви. Иногда она изливается в мир слепой вражды, и мы становимся космическими Спасателями, ищущими всех заблудших.

Эта «внушенная молитва» нечасто дается нам во всей ее силе. Но кое-что от нее остается, не просто как память о времени, когда нам открылись животворящие источники и нас подхватили их поднимающиеся воды. Она остается как все расширяющееся осознание чего-то большего, чем мы сами, мощно и убедительно воздействуя на нас в самом корне наших душ и в глубине душ всех людей. Это явлен­ное свидетельство Божественного Труда и убеждение, на­полняющее мир, направляющее людей к их кресту. В свя­щенном трепете нас снова влечет «придерживаться свежих ростков Жизни», нас поражает то, что действует в основе всех существ, всех людей и нас самих. И мы получаем из первых рук доказательство того, что Он начал свое благое дело в нас, как и в Тимофее, может утвердить нас в Нем, мо­жет преобразить прерывистость и чередование в одновре­менность и непрерывность.

 

III

Руководство жизнью, осуществляемое Внутренним Светом, не исчерпывается, как часто полагают, специальными указа­ниями решить какие-то определенные задачи. Оно начинается прежде всего с полного пересмотра нашего отношения к миру. Служа Богу в Свете, мы становимся новыми существами, совер­шенно по-новому и неожиданно откликаясь на все внешние об­стоятельства жизни. Этот отклик не вызывается внешними при­чинами. Он в значительной мере представляет собой спонтан­ные реакции, рождаемые чувством несовместимости между «мирскими» оценочными суждениями и Высшей Ценностью, которой мы поклоняемся глубоко в Центре. Внутренний Свет дает как специальные указания, так и общее наставление. Жи­вой свет из глубинного уровня озаряет суждения на поверхност­ном уровне, и вот «бывшее уходит, смотри, оно стало новым».

Парадоксальным образом это общее наставление дей­ствует одновременно в двух противоположных направле­ниях. Мы отрываемся от земных привязанностей и често­любивых устремлений — contemptus mundi. Мы начинаем испытывать восхитительную, но мучительную заботу о мире — amor mundi. Бог вырывает мирское из наших сердец, ослабляет цепи привязанности. И Он внедряет мирское в наши сердца, где мы вместе с Ним проносим его в бесконе­чно нежной любви.

Вторая часть парадокса, как правило, принимается се­годня с большей готовностью, чем первая. Потому что мы опасаемся удаления от мира, бегства от него. Мы боимся жизни, где купаются в радости духовных чувств, в то время как крики бедствующего мира остаются незамеченными. И некоторые страницы истории, мне кажется, укрепляют эти опасения.

Но существует здравое и обоснованное «contemptus mundi», которое Внутренний Свет вырабатывает в под­линно преданной душе. Видное положение, заслуги обще­ственного признания, которых мы когда-то стремились до­биться, — какими ничтожными и пустяковыми они становятся! Наши прежние устремления и героические мечты — сколько лет мы потратили даром, пытаясь удовлетворить нашу собственную ненасытную гордыню, когда только Его воля по-настоящему имеет значение! Наше богатство и собственность, благополучие сегодня и в старости — на ка­кие хрупкие тростинки мы опирались, когда Он — «скала на­шей души и наш удел навсегда».

Снова мы дрогнули и начали терзаться в своем незнании, мы почувствовали раздражение и беспокойство из-за тех ограничений, которые накладывают на нас наша собствен­ная природа и наше окружение. Задачи так велики, а мы со­вершили так мало, и нам были даны такие скромные спо­собности и занятия.

Но получив наставление только в одной части парадо­кса, мы преодолеваем горы или долины мирского значения со священным равнодушием, презрением и отрешенно­стью. Оказавшись в желанных когда-то обстоятельствах, принимая почести, мы смотрим на них как на мусор, как на ничто, абсолютное ничто. Оказавшись в безвестности, мы счастливы подобрать соломинку любви к Богу. Нет дела такого незначительного, чтобы огорчить нас, нет почести столь великой, чтобы вскружить нам голову.

Цепи привязанности к мирскому легко ослабляются, если нам даруются моменты, когда мы испытываем невы­разимую близость к Нему. В такие моменты с чем бы мы не расстались ради Него? Какое значение имеют почести или бесчестие, удобства или желания по сравнению с Ним? Для некоторых людей в такие моменты процесс отстранения от внешних благ, «contemptus mundi», существует, главным об­разом, как интеллектуальная обязанность, зловеще нави­сая над их головой как долг, а не как радость, которую испытывают в новой свободе абсолютной бедности. Другие же противятся этому отстранению, отвергают его как аб­сурдное и ненужное и цепляются за богатство, пытаясь в то же время прилепиться к Богу.

Двоедушие в этом деле совершенно губительно для ду­ховной жизни. Требования Христа абсолютны. Не может оставаться никаких следов сохранения «наших» прав. Не допускаются двойственность и компромиссные соглаше­ния между нашей приверженностью внешнему уровню и нашей верностью божественному Центру. Если мы не го­товы отказаться от нашего земного достояния и надежды, и при этом мы все же восхваляем Его, нам нечего сказать в наш век беженцев, физических и духовных. И к предостере­жениям Внутреннего Наставника мы также не прислуша­лись.

Достигнуть отстранения на деле гораздо сложнее, чем иметь намерение сделать это. Мимолетные островки тай­ных оговорок ускользают от нас. Разумные объяснения прячут их от нас. Стремясь к абсолютной честности, мы мо­жем лишь достигнуть устойчивого ощущения Его присут­ствия и молиться: «Очисти меня от тайных грехов». И в рентгеновском свете Вечности нам может быть дано уви­деть темные пятна жизни. И божественная милость может укрепить наше стремление полностью отрешиться от мира и утвердиться в Нем. Ибо путь Света — рискованное, серьезное испытание, опаснее обоюдоострого меча. Он все тре­бует, но и все дарит.

 

СВЯТОЕ ПОСЛУШАНИЕ

Перед нами разворачивается драма людей и народов, волнующихся, борющихся, трудящихся, умирающих. За этой трагической драмой мы пристально следим в наши дни с беспокойством и молитвой. Но и в тишине человече­ских душ сегодня разыгрывается вечная драма, как и в пре­жние времена. И от исхода этой внутренней драмы зависит, в конечном итоге, внешняя картина истории. Это драма за­блудших овец, скитающихся в пустыне, беспокойных и одиноких, ищущих наугад, а мудрый Пастырь в это время выходит из-за холмов. Его сердце — сердце пастуха, и Он не успокоится до тех пор, пока не будет держать Своих овец в Своих руках. Это драма Вечного Отца, зовущего блудного сына домой, к Себе, где хлеба достаточно с лихвой. Это драма Двойного Поиска, как называет ее Руфус Джонс. И всегда главное действующее лицо в ней — Вечный Любя­щий Бог.

К одному эпизоду этой внутренней драмы, к одной ее сцене, где Пастырь нашел Своих овец, я и хотел бы при­влечь ваше внимание. К жизни абсолютного, полного и святого послушания голосу Пастыря. Но во всем этом рас­сказе акцент будет сделан на Боге, Боге-инициаторе, Боге-зачинщике, Боге ищущем, Боге, пробуждающем к жизни, Боге как основе нашего повиновения, Боге, дающем силу стать детьми Бога.

 

Природа Святого послушания

Мейстер Экхарт писал: «Много есть следующих за Гос­подом нашим первую часть пути, но мало — вторую часть пути. Они расстанутся со своим имуществом, друзьями и почестями, но им слишком трудно отречься от себя». Именно эту удивительную жизнь, которая готова следо­вать за Ним вторую половину пути, искренний отказ от себя, жизнь, которая предполагает полнейшее послушание без всяких оговорок, я и хотел бы предложить вам со всем смирением, со всей смелостью, со всей серьезностью. Я подразумеваю это буквально, беспредельно целиком, и я имею это в виду для вас и для себя — подчините свою жизнь Ему в безоговорочном послушании.

Если вы не осознаете революционную взрывчатость этого предложения, вы не понимаете, о чем я говорю. Только изредка появляется мужчина или женщина, кото­рые, подобно Джону Вулмэну или Франциску Ассизскому, желают полностью подчиниться, пройти вторую половину пути, последовать за призывом Бога, произнесенным са­мым тихим шепотом. Но когда такая преданность приходит в человеческую жизнь, в нее врывается Бог, свершаются чу­деса, высвобождаются божественные силы, обновляющие мир, изменяется история. Нет ничего более важного сей­час, чем обнаружить появление среди рода человеческого таких преданных людей.

Сейчас не время говорить: «Вот, смотри, здесь. Вон там». Сейчас — время сказать: «Я есть тот человек». К этой не­обыкновенной жизни я призываю вас — или Он зовет вас че­рез меня не как к прекрасному идеалу, не как к привлека­тельной цели, к которой стремятся с надеждой, а как к серь-зной, конкретной жизненной программе, которую надо прожить здесь и сейчас, в индустриальном обществе, вам и мне.

Это нечто совершенно отличное от умеренной тради­ционной религии, которая, облачившись в респектабель­ные одежды, поддерживаемые изнеженными пальчиками, пытается выловить мир из грязной лужи его собственного эгоизма. Наши церкви, наши молельные дома наполнены такими респектабельными и приятными людьми. У нас очень много квакеров, которые готовы следовать за Богом первую часть пути. Многие из нас стали такими умеренно и традиционно религиозными, какими были посетители церкви три столетия назад, и против умеренности, посред­ственности и бесстрастия которых Джордж Фокс и его по­следователи выступили со всем пылом своего великолеп­ного нового открытия и со всей энергией своей отданной великому делу жизни. Для одних, говорит Уильям Джеймс, религия существует как вялая привычка, для дру­гих — как сильная горячка. Религия как вялая привычка — это не то, ради чего жил и умер Христос.

Существует такая степень святого и полного послуша­ния, радостного самоотречения и чуткого вслушивания, от которой захватывает дух. Различие в степени переходит в абсолютное качественное различие, когда пытаются следо­вать за Ним и вторую половину пути. Христос выразил это явно, когда сказал: «Должно вам родиться свыше» (Иоанн 3:7), и Павел знал это: «Кто во Христе, тот новая тварь» (2 Кор. 5:17).

Джордж Фокс в юности был достаточно религиозным и отвечал всем земным меркам, его даже выдвинули учиться на священника. Но неутолимая жажда познания Бога на­правила его от этой заурядности на страстные поиски истинного цельного Хлеба Жизни. Благоразумные род­ственники велели ему остепениться и завести семью. Ре­шив, что он безумен, они повели его к врачу, чтобы сделать ему кровопускание — что было равнозначно посещению психиатра в наши дни, когда к нему направляют современ­ных сознательных противников войны. Родители, если ваши дети охвачены этим сильным стремлением к Богу, не просите их освободиться от этого и найти себе работу, но обратитесь к ним терпеливо, с любовью, или по крайней мере не мешайте и позвольте священной работе Бога свер­шаться в их душах. Молодые люди, если у вас есть стремле­ние к совершенствованию, сладостный восторг перед Са­мим Богом, будьте преданными Ему до тех пор, пока по­следняя сопротивляющаяся клеточка вашего существа не подчинится, и вы целиком не окажетесь в Божьей власти.

Жизнь, которая имеет намерение стать целиком подчи­ненной, совершенно смиренной, послушной, поразительна в своей полноте. Ее радости восхитительны, ее покой глу­бок, ее смиренность абсолютна, сила ее сокрушительна, любовь — всеобъемлюща, ее простота — как у доверчивого ребенка.

Это та жизнь и сила, которыми жили пророки и апо­столы. Это жизнь и сила Иисуса из Назарета, который знал, что «если око твое будет чисто, то и все тело твое буде’ светло» (Лука 11:34). Это жизнь и сила апостола Павла, ко­торый принял решение ничего не знать в мире, кроме Ии­суса Христа и Его распятия. Это жизнь и сила святого Фран­циска, этого маленького бедного божьего человека, кото­рый подошел ближе, чем кто-либо другой на земле, к тому, чтобы прожить жизнь Иисуса. Это жизнь и сила Джорджа Фокса, Айзека и Мэри Пеннингтон. Это жизнь, и сила, и аб­солютное повиновение Джона Вулмэна, который решил, как он говорит, «полностью довериться Богу», «действо­вать на основе внутреннего Принципа Добродетели и не вникать в мирские дела глубже, чем Истина открывает мне в них путь». Это жизнь и сила несчетных безвестных пра­ведников на протяжении веков. Это жизнь и сила некото­рых присутствующих сейчас в этой комнате и с понима­нием улыбающихся, когда я говорю это. Это жизнь и сила, которые могут пробиться в гибнущей Западной культуре и возвратить Церковь к праведной жизни как к братству твор­ческих душ, направляемых Небом.

 

Путь к Святому послушанию

Рассматривая один из путей к жизни в послушании, да­вайте осмелимся вместе проникнуть во внутреннее святи­лище души, где Бог встречает человека в своей ошелом­ляющей непосредственности. В слишком самоуверенной речи есть нескромность. Павел считал непозволительным говорить о третьем небе*. Но существует также и ложная сдержанность, как если бы все это было только нашим тру­дом и достоянием, о которых мы должны скромно умалчи­вать, в то время как на самом деле это целиком удивитель­ная работа Бога, а мы — ничто, просто пассивные получа­тели. «Лев начал рыкать, — кто не содрогнется? Господь Бог сказал, — кто не будет пророчествовать?» (Амос 3:8).

Некоторые приходят к святому послушанию через врата глубочайшего мистического опыта.

Это потрясающее ощущение — попасть в руки живого Бога, наполниться до глубины существа Его присут­ствием, быть без предупреждения, полностью вырванным из земной устойчивости и безопасности, быть унесенным бурей невероятной силы, которая делает нас, прежних, гор­дящихся собой, абсолютно, абсолютно беззащитными, пока мы не закричим: «Все воды Твои и волны Твои про­шли надо мною» (Псалом 41:8). Тогда душа устремляется в средоточие любви и невыразимой нежности, где тишина, и несказанный покой, и восторженная радость овладевают нами. И становится тогда понятным, почему Паскаль писал в свои величайшие минуты одно-единственное слово: «Огонь». Там, в этом средоточии, мир борющихся, греш­ных, ослепленных земными страстями людей и народов, растений и животных, вращающихся светил небесных, — весь становится обновленным, весь охвачен нежной, всеох­ватной любовью. Там находятся святые всех времен, их сердца открыты нашему взору, — и вот, их сердца стано­вятся нашим сердцем, и их сердца — это сердце Всевечного. В великой торжественности Всевышний пребывает над всем и во всем, нежно любящий, бесконечно терпеливый, ласково улыбающийся. Знаки Его величия — на всем, и эти знаки имеют форму креста и запятнаны кровью. И тогда воздыхаем мы, как некогда уверовавший Фома: «Господь мой и Бог мой!» (Иоанн, 20:28). Осмелимся ли мы поднять глаза и взглянуть? И куда можно посмотреть, не увидев Его? Ведь поле, и ручей, и многолюдные улицы наполнены Им. И все же, как познал Моисей, ни один человек не может взглянуть на Бога и продолжать жить — жить в своем пре­жнем «я». Приходит смерть, благословенная смерть отчуж­дающей воли. И мы знаем, что подразумевал Павел, когда писал: «А что ныне живу во плоти, то живу верою в Сына Божия» (Гал., 2:20).

Мы переходим от этого потрясшего душу, переполнив­шего нас любовью состояния к более привычным состоя­ниям нашего сознания. Но с этого момента мы знаем, что Тот, Кто извечно возлюбил мир, совершенно, совершенно реален, и что жизнь впредь должна навек определяться этой Реальностью. Подобно святому Августину, мы про­сим не большей уверенности в Боге, а лишь большего по­стоянства в Нем. Там, за чертою, в Нем — истинный Центр, и мы сами как бы сходим на нет, ибо Он — это все.

Религия субъективна? Нет, ее душа — в объективности, в Ином, чья Жизнь — наша подлинная жизнь, чья Любовь — это наша любовь, чья Радость — наша радость, чей Покой — наш покой, чье бремя забот — наше бремя, чья Воля — наша воля. Наше «я» растворяется в Боге, и Бог наполняет нас. В радостном, изумленном смирении мы доверчиво и по­слушно вверяем Ему свои хрупкие жизни, с доверием, по­слушанием, готовностью, с улыбкой и ликованием. И мы говорим вместе с автором Псалмов: «Вот, иду: в свитке книжном написано обо мне: я желаю исполнить волю Твою, Боже мой» (Псалом 39:8-9). Потому что ничто ни на небе, ни на земле не значит так много, как Его воля, Его ма­лейшее желание, Его едва уловимое дыхание. И мы прихо­дим к святому послушанию, чуткому как тень, послуш­ному, как тень, безликому, как тень. Не по принуждению, но по внутреннему усердию мы жаждем следовать за Ним вторую половину пути. Радостно, скоро, без промедления мы спешим выполнить Его наказ, готовы бежать и не уста­вать, идти и не падать от изнеможения.

Не поймите меня неправильно. Нас интересует сейчас жизнь в полном послушании Богу, а не поразительные про­явления Его величия, которые милостиво открываются только некоторым. И все же удивительный опыт мистиков оставляет неисчезающий осадок — волю, подчиненную и принадлежащую Богу. Сознание колеблется в своих со­стояниях. Прозрение ослабевает. Но святое, чуткое, не­дремлющее послушание остается, как суть и сердцевина жизни, насыщенной Богом, как постоянный образец трез­вого, наполненного трудом бытия. Некоторые приходят к состоянию полного послушания, идя по этому почти пас­сивному пути, на котором, кажется, один Бог — действую­щее лицо, а над нами лишь совершается действие. И наша воля тает и растворяется, становится податливой и укреп­ляется в Нем, и Он проявляет свою волю в нас.

Но в отличие от этого пассивного пути к полному послу­шанию большинство людей должны следовать по актив­ному пути, на котором мы должны бороться, как некогда боролся Иаков, сражаться с ангелом до утренней зари. На активном пути наша воля должна покоряться божествен­ной Воле шаг за шагом, понемногу, последовательно.

Но первый шаг к послушанию на второй половине пути — это пламенное прозрение чуда такой жизни, прозрение, которое время от времени приходит к нам всем через жиз­неописания святых, через записи Фокса и ранних Друзей; оно возникает при виде жизни, совершающейся на наших глазах, его подсказывает строка из Псалма: «Кто мне на небе? И с Тобою ничего не хочу на земли» (Псалом 72:25); его вызывают размышления об удивительной жизни и смерти Иисуса, оно приходит как вспышка озарения, или, по словам Фокса, великое открытие. Но каково бы ни было земное происхождение этого чарующего момента, это про­зрение абсолютно святой жизни, я уверен, есть захваты­вающее, побуждающее, манящее, убедительное деяние Всевечного. Любопытно, что современная психология не может полностью объяснить эти вспышки прозрения, будь то сакральные или мирские. Они подобны тому, как если бы начинал пробиваться источник Творческого Разума и выражать себя в уже подготовленном духе. Нас перепол­няет неиссякаемый источник возвышающей нас силы, он увлекает нас ослепительными прозрениями, и мы можем только сказать: «Бог-творец пришел в наши души. Заряд бесконечности пропитывает нас. Воображение, ворота для Реальности, входящей в наши души, священно. Бог Любви приглашает нас в Свою Священную Жизнь».

Однажды пережив такое прозрение, мы делаем второй шаг на пути к святому послушанию. Он состоит в следую­щем. Начинайте там, где вы находитесь в данный момент. Подчинитесь — сейчас. Проявите такое послушание, какое сможете, будь оно величиной хоть с горчичное зерно. На­чинайте там, где вы есть. Живите этим настоящим момен­том, этим часом, когда вы сидите на своем месте, в полной, абсолютной покорности и открытости Ему. Внешне при­слушайтесь к этим словам, но там, внутри, за сценой, в са­мой глубине вашей жизни, где Вы наедине с Богом, Любя­щим, Вечным, молитесь молча: «Открой мне мою жизнь. Направь мои мысли, куда я не осмеливаюсь их направить. Но Ты осмелишься. Да будет воля Твоя!». Ходите по ули­цам, разговаривайте со своими друзьями. Но в каждый момент внутри себя пребывайте в молитве, жертвуя собой в непрерывном послушании. Я нахожу, что эта внутренняя жизнь постоянной молитвы абсолютно необходима. Она может протекать днем и ночью, в гуще дел, дома и в школе. Эта молитва покорности может быть такой простой. Доста­точно использовать одно предложение, повторяя его снова и снова, допустим: «Будь моей волей. Будь моей волей», или: «Я весь открыт перед Тобою. Я весь открыт перед То­бою», или: «Узри землю сквозь небеса. Узри землю сквозь небеса». Эта тайная жизнь молитвы может со временем превратиться из слов и фраз в простые восклицания: «Боже мой, Боже мой, Святой мой, Возлюбленный мой!» или, как в Упанишадах: «О Прекрасное, о Прекрасное, о Прекрас­ное». Слова могут иссякнуть, и мы стоим, ходим, сидим, лежим в безмолвном состоянии поклонения и покорности, радости, ликования и славы.

Третий шаг на пути святого послушания или мой совет, таков: если вы поскользнетесь или споткнетесь, и забудете Бога хоть на час, и утвердитесь в своей прежней гордыне, и будете полагаться на свою собственную премудрость, не тратьте слишком много времени в мучительных раская­ниях и самообвинениях, а начинайте сначала, там где вы есть.

А вот и четвертое соображение относительно святого послушания. Не надо скрежетать зубами, сжимать кулаки и говорить: «Я велю! Пусть будет так!». Расслабьтесь. Разо­жмите руки. Отдайтесь Богу. Научитесь жить в пассивном залоге — это трудный совет для некоторых из нас — и пусть ваша жизнь определяется Той волей. Ибо «Я велю» не сов­местимо с послушанием.

 

Смирение и святость

Святое послушание приносит много плодов. Но два из них так тесно связаны друг с другом, что их едва ли можно рассматривать отдельно. Это страстное желание обрести личную святость и чувство полного смирения. Бог воспла­меняет душу стремлением к абсолютной чистоте. Но Он в Своей величественной непостижимости освобождает нас от самих себя, с тем, чтобы Самому стать всем.

Смирение, в конечном счете, исходит не от растерянности, упадка духа и отвращения к себе, проистекающего от нашей убогой жизни; оно не есть запуганное, пресмыкаю­щееся отношение. Оно покоится на раскрытии совершен­нейшего чуда познания Бога, на открытии того, что только Бог имеет значение, что все наши собственные, исходящие от нас намерения сплетены как бы из соломы. И поэтому в скромном смирении мы должны придерживаться корня и считать, что наши собственные силы ничто, если они не воплощают Его Волю.

Но как неуловима и лукава человеческая гордыня! Наша ученость проникает в наши проповеди умным изречением, которое ничего не добавляет к величию Бога, но только не­множко умножает нашу собственную славу. Наша смекалка в деловом соперничестве вызывает так же много льстивой самопохвалы, как и само владение деньгами. Наше жела­ние, чтобы нас знали и ценили, чтобы нам с одобрением кивали вслед, и льстивый шепот, который мы время от вре­мени можем случайно услышать, подтверждают проница­тельность Альфреда Адлера в его оценке важности мотива превосходства. Наш статус в качестве «почетных Друзей» доставляет нам тайное удовольствие, в котором мы вряд ли признаемся себе, и тем не менее мы им упиваемся. Бо­лее того, даже гордость нашим собственным смирением — это одна из проделок дьявола.

Смирение же покоится на священной слепоте, такой сле­поте, которая возникает, когда, не отрываясь, смотрят на солнце. Ибо куда ни обратишь свой взор на земле, повсюду видишь только солнце. Ослепленная Богом душа не видит ни себя, ни личного падения или возвышения, а видит только Священную Волю, которая действует безлично по­средством этой души, как объективная Жизнь и Сила. Право, какие же пустяки мы искали в жизни? На поиск ка­ких мелких безделиц мы тратили годы, служа возвышению своих ничтожных «я»? Какие бессмысленные страдания мы пережили из-за того, что со своими ничтожным «я» тер­пели поражения, нам не льстили, нас не обманывали и не ласкали. Но ослепляющий Бог стирает это эгоистичное «я», дает смирение и подлинное «я», целиком наполненное Им. Ибо даруя послушание, Он милостиво дает нам ту меру смирения, которую мы захотим принять. И даже эта мера определяется не нами, а Тем, кто дарует нам послушание. Но смирение души, ослепленной Богом, длится столько, сколько мы, не отрываясь, смотрим на Солнце. Смирение возрастает ровно настолько, насколько развивается в нас привычка обращать наше сознание к Богу. Только тот бли­зок к Богу, кто в высшей степени смиренен. Самая высшая степень священной и добровольной нищеты не в финансо­вой бедности, как бы это ни было важно, она — в нищете духа, в кротости и смиренности души.

Исследуйте глубины смирения, но не умом, а своей жиз­нью, прожитой в молитве смиренного послушания. И тогда вы поймете, что смирение — это не просто человече­ская добродетель. Существует смирение, которое есть в Са­мом Боге. Будьте смиренны как смиренен Бог. Ведь лю­бовь и смирение идут рука об руку как в Боге, так и в чело­веке.

Но в глубочайшем смирении есть нечто, что делает лю­дей смелыми. Потому что полное послушание — это само­забвенное послушание. Мы более не колеблемся, не расшаркиваемся, не извиняемся, что, как мы говорим, мы сла­бые, низкие существа, а мир — это стая рыкающих волков, к которым нас направил Пастырь как своих овец (Матфей 10:16). Я должен признаться, что, с точки зрения человека, мирские дела, с которыми мы сталкиваемся, ужасающи — почти безнадежны. Только внутреннее прозрение Бога, только ослепленность Богом беспредельно преданных душ, абсолютно смиренных душ могут склонить и сокру­шить будущую гордыню обезумевшего от власти мира. Но самоотречение означает принадлежность Богу. От полного смирения и самозабвения исходит гром пророков «Так го­ворит Господь». Высокое и низкое общественное положе­ние равны перед Ним. Не дайте обмануть себя мирской властью. Внушительные институты войны, империализма и алчности целиком уязвимы, поскольку они находятся, как и мы, всегда в руках побеждающего Бога. Это — не по­спешные и непродуманные слова. Высокие и благородные порывы веры могут в наши самые сокровенные моменты оказаться вовсе не случайностью, а необходимостью. И если мы живем в полном смирении в Боге, мы можем улы­баться уверенно и спокойно во время работы. Будете ли вы достаточно мудры и смиренны, чтобы стать Божьими дура­ками? Кто может в конце концов противостоять Его власти? Кто может не поддаться Его убедительной любви? Истинно говорит Святой Августин: «Есть что-то такое в смирении, что возвышает душу». А Джон Вулмэн говорит: «Теперь я нахожу, что в истинном послушании разум учится довольству, хотя мирской мудрости он кажется сла­бым и глупым; и в этой черной работе те, кто занимает низ­кое положение, прямо под Крестом, найдут себе пищу».

Бог воспламеняет душу жгучим стремлением к абсолют­ной чистоте. Человек жаждет полной непорочности и свя­тости личной жизни. Никто не может обратиться к Богу и жить, жить в своих грехах, жить в тени малейшего самооб­мана, жить, нанося вред Его малейшим творениям, будь то человек, птица, зверь или ползучая тварь. Ослепляющая чистота Бога во Христе, — как она пленительна, притяга­тельна, неодолима! Чистые сердцем узрят Господа! Более того, те, кто узрят Господа, воскликнут из самой глубины души: мы хотим стать чистыми сердцем, такими же, как Он.

Для меня это было удивительным и неожиданным. В дни, когда важное значение придается социальной спра­ведливости, это звучит как возвращение к средневековым идеалам безгрешности и очищения души. Наши религиоз­ные герои этих дней социального нового завета сидят пе­ред батареей телефонов, кабинеты их хорошо оборудо­ваны, связаны телеграфными линиями с Вашингтоном, Лондоном, Токио и Берлином. И это, конечно, необхо­димо, крайне необходимо. И все же в этом опыте познания Бога должно существовать настоятельное, неотступное, прекрасное стремление — жажда абсолютной безупречно­сти внутреннего «я» перед Ним.

Речь идет не об обычной добродетели, не о соизмерении нашей жизни с жизнью других, а только о неумолимой, не­преложной божественной норме. Ничто относительное не­приемлемо, только абсолютное может удовлетворить душу, стремящуюся к святому послушанию. Абсолютная честность, абсолютная доброта, абсолютный самокон­троль, неустанное терпение и вдумчивость среди запутан­ных разногласий дома, в учебе, на работе. Говорят, что гор­ностая можно поймать, окружив его кольцом грязи. Горно­стай скорее умрет в этой ловушке, чем замарает свою бе­лоснежную шубку. Не сбили ли нас с толку наши страхи, наша боязнь приторной сладости и света? Боязнь фанатич­ной безупречности, самокопания и погони за ореолом свя­тости? Идеал снисходительного отношения религии, кото­рая говорит, что мы, в конце концов, неплохие ребята? Страх перед тишиной и монашеским уходом от мира люд­ских забот, что мы ассоциируем со средневековой страстью к безгрешной жизни? Нет, не отступайте так далеко от без­дны, иначе упадете в канаву с другой стороны. Мы должны смело встречать опасности, которые граничат с чрезмерно­стью, если хотим прожить жизнью второй половины пути. Жизнь послушания — это священная жизнь, особая жизнь, отрешенная жизнь, свободная от мирских компромиссов, ясная, обращенная к небу, хотя и протекает она среди лю­дей, жизнь, незапятнанная, как снег на вершинах гор.

Те, кто проходят по жизни в послушании, следуя за Бо­гом вторую половину пути, живут жизнью внутренней мо­литвы, покорности и восторга, на них нисходит святость Бога, как непреодолимая жажда жизни. И все же человек вопиет в бездонной искренности: «Я самый ужасный из всех грешников на земле! Я человек с нечистыми губами, ибо мои глаза видели Царя, Иегову Небесных сонмов». Ведь смирение и святость — близнецы, удивительным об­разом рождаемые послушанием в душах людей. Итак, Бог, любящий и нежный, призывает нас, недостойных, к союзу с Ним во всей Его славе.

 

Подход к страданию

Еще один плод святого послушания — это вход в страда­ние. Я не буду преувеличивать радость и восторг, хотя они несказанно велики в жизни, преданной Богу. Радость и вос­торг не нуждаются в защите. Но мы избегаем страдания и можем легко назвать всякое страдание злом. И тем не ме­нее, мы живем в эпоху трагических событий, когда к безжа­лостным силам природы человек добавляет такие ужасы богохульства, которые влекут в ад не только тело, но и душу. А святое послушание должно вступить в этот мир не отстраненно, занятое собой, а как послушание, тронутое го­рестными муками. Душе, ослепленной Богом, дается не благодатное забвение, а скорее мучительно острое прозре­ние в мире людей. Источники страдания для утонченной души бесконечно возрастают, становятся почти нестерпи­мыми. Задумайтесь над этим парадоксом религиозного опыта:«Ничто не имеет значения; все имеет значение.» Я не­давно провел незабываемый час с индуистским монахом. Он знал секрет этого парадокса, который мы обсуждали с ним:«Ничто не имеет значения; все имеет значение.» Это ключ к входу в страдание. Тот, кто знает только одну поло­вину парадокса, никогда не сможет переступить порог тайны и уцелеть.

Среди нас существует здоровая, юношеская точка зре­ния, упрощающая проблему страдания. Эта точка зрения гласит:«Давайте уничтожим его». И какая-то доля страда­ния посредством большего страдания может быть устра­нена. Но остается неотступающая часть страдания, ужас­ная, непреодолимая в течении одной жизни, иссушающая все души, которые по-настоящему не укоренились в самой Вечности; она предстает перед тобой и передо мной, перед всеми сокрушенными душами Европы и Китая, Ближнего Востока и Индии. Немцы называют это Schicksal, или Судьба. Под этим словом они подразумевают все огром­ные силы природы, болезни, судорожные потрясения об­щественной жизни, которые уносят каждого по одиночке, как обломки в разбушевавшемся потоке, к неизвестному концу. Те, кто не подготовлены к этому внутренней уверен­ностью Иова:«А я знаю, Искупитель мой жив» (Иов 19:25), должны погибнуть в этом потоке.

Человек возвращается из Европы, в ушах его звучит плач, и он говорит:«Не поддавайтесь обману. Вы должны смело встретить Судьбу. Подготовка возможна только сей­час. Не дайте безоблачному небу обмануть вас. Когда пой­дут дожди и разольются реки, подуют ветры и устремятся на дом ваш, ваше личное жилище, вашу собственную семью, ваши светлые надежды, ваши сильные мускулы, ваше тело, саму вашу душу, тогда, пожалуй, будет слишком поздно строить дом. Вы сможете укрыться только в стенах того дома, который у вас есть, и молиться о том, чтоб он был основан на Камне. Пусть вас не обманет ни расстояние во времени и пространстве, ни ложная безопас­ность, которую вам дает банковский счет и автомобиль, хо­рошее здоровье и трудолюбивые руки. У тысяч, возможно, у миллионов, таких же как вы, было все то же самое, а сегодня они погибают телом и, что хуже, душой.»

Наступил исключительно важный момент на земле, ис­чез последний след земного благополучия. Его никогда и не было, и религия всегда говорила об этом, но мы этому не ве­рили. Некоторые из нас, Квакеров, все еще пребывают в со­стоянии заблуждения и по-детски надеются на пуховые по­душки для своих ничтожных тел в мире, разъедаемом нео­писуемыми язвами. Не соблазняйтесь прелестями обще­принятой жизни, добропорядочностью существования в тихом пригороде и спокойной прохладой своих хорошо об­ставленных домов. Казни Египетские обрушились на мир, на лачуги и дворцы, и от них никому нет спасения. В жизни невыразимо много страдания, слепого, причиняющего боль, неистребимого, не нового, но чрезвычайно усилив­шегося в наше время.

Вы возвращаетесь из Европы, с ужасом увидев, что жизнь людей, такая же изощренно культурная, как наша, но укорененная только во времени, имуществе, репутации, наполненная самообманом слабой видимости религиозной респектабельности и неподготовленная к святому послу­шанию удивительной жизнью преданности Вечному, такая жизнь сейчас обречена на безнадежное, безнадежное от­чаяние. Потому что если вы принимаете за нормальную жизнь только то, что вы можете постичь, тогда вы будете стараться исключить мрачный, мертвый груз Судьбы, неиз­бежное страдание, которое является частью нормальной жизни. Вы никогда не придете к согласию с Судьбой, не сможете обуздать свою душу и нести бремя — своего страда­ния. Вы должны либо нести его, либо начать учиться боже­ственной и суровой науке печали и восторжествовать в таинстве боли.

Возвращаются из Европы и призывают вас, вас, сидящих здесь, моих любезных, но часто беззаботно живущих дру­зей, открыть свои души такому крещению Вечности, кото­рое превращает в ваших глазах этот мир обрушивающихся перемен в пустыню и укрепляет вас нерушимым покоем, который выше всякого понимания и который преодоле­вает все земные потрясения без разрушающего душу бун­тарства.

Тогда и только тогда мы, оторванные от мирского и все­цело преданные одному Богу, сможем надеяться стать голосами, вопиющими в пустыне Филадельфии и Лондона: «Приготовьте путь Господу, прямыми сделайте в степи стези Богу нашему» (Исайя 40:3). Это старые истины. Но сейчас время не для соблазнительных новинок, а для воз­врата к непреходящим истинам жизни, страдания и Вечно­сти, и неограниченной преданности Тому, кто превыше всего.

Душа выпрямляется и растет в страдании. Но как мучи­телен этот рост души, готовящий нас к тому, чтобы разде­лить боль других! Все же путь святого послушания ведет нас от сердца Бога и проходит через Долину Тени.

Но существует также устранимое страдание, которое от­ступает только в результате долгих лет труда, усталости, непоколебимой веры, а возможно, разрешается лишь са­мой смертью.

Крест как догма — это безболезненная спекуляция; крест как пережитое страдание — это мука и величие. И все же Бог, по примеру собственной души, воздвиг Крест на пути святого послушания. И в сердцах тех, кого Он любит, Он творит чудо стремления к тому, чтобы приветствовать страдание и узнать его таким, как оно есть — это высший знак Его благодатной любви. Я не смею призывать вас к ва­шему Кресту. Но Он более настойчиво говорит в вас и во мне, с самим нашим существом в наши самые сокровенные моменты и нарушает наш покой заботами мира сего. Путем внутреннего убеждения Он привлекает нас к немногим очень конкретным делам, нашим делам. Обремененное за­ботами сердце Бога уточняет Его заботы в нас. Он дарует нам высочайшую ослепленность веры, видящее око чув­ствительной души и благодать неуклонного послушания. Тогда мы понимаем: ничто не имеет значения и все имеет значение, и мое дело имеет значение для меня, для окружающих и для Вечности. И если мы полностью смиримся, нам, возможно, будет дана сила быть послушными до са­мой смерти, даже до смерти на Кресте.

В глубине души я знаю, что некоторым из нас придется пере­смотреть заново свою удобную жизнь, сосредоточенную на себе. Времена слишком трагичны, печаль Бога слишком ве­лика, ночь человека слишком темна, Крест слишком величе­ственен, чтобы жить, как мы жили, вне святого послушания. Это может повлечь, а может и не повлечь за собою перемену места жительства, профессии, финансового состояния, зем­ного благополучия. Это означает следующее: некоторые из нас должны будут дать обет самоотречения и посвящения себя «Вечному Внутреннему», который явится таким же полным и окончательным, как обет средневекового монаха. Небольшие группы таких беспредельно преданных душ, познав друг друга в Священном Содружестве, должны будут дать нерушимый обет жить в этом мире, но не этим миром. Францисканцы Третьего Ордена, если будет на то Его воля, зажгут вновь тлею­щие угольки веры в этом земном мире. Наши собрания предна­значались стать такими группами, но теперь многие из них притупились, охладились и наводнились мирским. Но в наших собраниях есть еще такие внутренние группы мужчин и жен­щин, которые живут, дав обет вечного послушания Внутрен­нему Голосу, в мире, но не миром, готовые пройти вторую по­ловину пути, покорные, как тень, отзывчивые, как тень, беско­рыстные, как тень, — такие группы смиренных пророков могут заново возродить Общество Друзей и Христианскую церковь, и потрясти окружающий мир.

 

Простота и скромность

Венцом святого послушания является простота доверчи­вого ребенка, простота детей Бога. Это простота, которая лежит выше сложности. Это наивность, которая является другой стороной умудренности. Это начало духовной зре­лости, которая приходит на смену суетливой поре рели­гиозных поисков Царствия Божия. И все же сколь много людей попадает в ловушку, задерживается в развитии во время этого юношеского роста души! Знак этой опрощен­ной жизни — лучезарная радость. Она живет в Содружестве Преображенного Облика. Познавшая всю глубину печали, она не испытывает страдания, не раздражается, не знает на­пряжения, а в безмятежном, неторопливом спокойствии движется во времени с радостью и уверенностью Вечности. Полностью осознавая сложность человеческих проблем, она пробивается к Любви Бога и всегда остается верной Ему. Как сострадание у Шекспира, она — «могущественная из могущественнейших». Но она соединяет все послушные души в братстве смирения и простодушного поклонения Тому, кто является всем во всем.

Я имею в виду нечто более глубокое, чем опрощение на­ших внешних планов, наших деловых календарей, аб­сурдно заполненных назначенными встречами, сквозь ко­торые многие из нас пробираются с неистовством и тяжело дыша. Все это становится проще при святом послушании, и можно действительно обрести покой и равновесие, кото­рых нам не доставало. Но существует более глубокое, внут­реннее опрощение всей личности, когда она становится спокойной, безмятежной, с детской доверчивостью посто­янно внимает шепоту Вечности, вступает с улыбкой в тем­ноту.

Это удивительное опрощение наступает тогда, когда мы сосредоточиваемся, когда мы живем с чистым взором, жиз­нью, исходящей из Священного Центра, где мы находимся во владении тишины и дыхания Вечности, и это полностью покоряет нас Ему. Некоторые из вас знают этот священ­ный, обновляющий Центр вечного покоя и радости и жи­вут в нем днем и ночью. Некоторые могут видеть его в от­далении и с тоской мечтают о том, чтобы проскользнуть в этот удивительный Центр, где душа живет рядом с Богом. Будьте верны этому томительному желанию. Это Вечное Добро зовет вас вернуться Домой, попастись на зеленых лугах, побродить вдоль тихих рек, пожить в покое присут­ствия Пастыря. Это жизнь за пределами лихорадочного на­пряжения. Нас зовут переступить через него, прийти к покою, силе, радости, любви и полному отказу от своего «я». Нас призывают доверчиво вложить руки в Его руку и идти святым путем спокойно, уверенно, положившись на Него.

Дуглас Стир мудро говорит, что подлинная религия ча­сто оказывается враждебной моралисту. Ибо религия пре­небрегает незначительными различиями между доброде­телями и собирает все добродетели в одно высшее свой­ство любви. Жизнь полного послушания теперь упра­вляема, едина, проста. Она охвачена любовью Бога и про­ходит среди людей в вечном пламени этой лучезарной любви. Опрощенный человек любит Бога всем своим серд­цем, умом, душой и всеми своими силами и доверчиво пре­бывает в этой любви. И тогда мы по-настоящему любим своих ближних. И Содружество Мозолистых Рук сродни Содружеству Преображенного Облика в этой жизни Ма­рии-Марфы.

Сегодня, когда бремя человечества так тяжко давит на нас, я начну не с особенностей служения, а с самого «Серьезного Призыва к Благочестивой Жизни», жизни та­кого смиренного послушания Внутреннему Голосу, о кото­рой мы едва ли осмеливались мечтать. Поспешите к Тому, кто зовет вас в тишине вашей души. Голос Пастыря зовет нас к себе. Мы слишком долго служили двум господам и не осмеливались уверовать в Его любовь. Ищите Его все вы, торговцы жемчугом. Он — «пища взрослых людей». Поспе­шите к Тому, кто играет главную роль в драме времени и Вечности. Еще не поздно полюбить Его всей душой, безо­говорочно подчиниться Ему и пройти через крещение си­лой апостольской жизни. Послушайте слова Святого Авгу­стина, когда он раскаивался в том, что запоздал в своей пре­данности Ему. «Слишком поздно я полюбил Тебя! О, Твоя красота, древняя и вечно новая! Слишком поздно я полю­бил тебя! Смотри, Ты был во мне, а я кругом искал Тебя; искалеченный, я погружался в мир тех прекрасных форм, которые создал Ты. Ты был со мной, а я не был с Тобой. Меня удерживал далеко от Тебя мир вещей, которые, если бы не были в Тебе, не существовали бы вовсе. Ты звал, и кричал, и пробивал мою глухоту. Ты сверкал, светил и рас­сеивал мою слепоту. Ты источал ароматы, а я дышал и стре­мился к тебе. Я испытал и голод, и жажду. Ты дотрагивался до меня — я сгорал в поисках Твоего покоя. Когда я всей своей душой прильну к Тебе, я нигде не буду испытывать печали и затруднений, и я буду жить жизнью, всецело на­полненной Тобой.»

 

БЛАГОСЛОВЕННОЕ СООБЩЕСТВО

Когда мы окунаемся во всепоглощающее море Божьей любви, у нас возникает новое, особое отношение к некото­рым из наших собратьев. Это отношение так удивительно и богато, что мы отчаиваемся найти подходящее слово, до­статочно значительное и весомое, для его обозначения. Выбираешь слово «содружество», но оно является блед­ным и слабым по сравнению со всем богатством, ясностью и теплотой того опыта, который лежит за этим словом. Ибо возникло новое качество сопереживания и любви, о кото­ром мы прежде имели лишь смутное представление. Не те ли это узы любви, которые связывали ранних Христиан, ос­нову основ Царства Божия? В радостном изумлении мы вступаем в новые отношения: мы и не подозревали, что в мире могут существовать такие отношения между детьми человеческими. Почему такая щедрость даруется столь не­достойным, как мы?

Далеко не каждый из наших друзей видится нам в этом новом и особом свете. Наши личные отношения выстраи­ваются совершенно по-новому. Одни мужчины и жен­щины, которых мы прежде никогда не знали или которых мы замечали только как неясный фон наших более значи­мых отношений, становятся вдруг заметными и выде­ляются нашим вниманием как люди, которых мы знаем те­перь до глубины души. Наши прежние разговоры с этими людьми могли быть краткими и редкими, но теперь мы знаем этих людей как бы изнутри. Мы обнаруживаем, что их жизнь уже находится в том Центре, в котором оказались и мы. И мы стремимся к дружбе с ними с той глубокой, истовой настойчивостью, которая не будет отвергнута.

Другие знакомства отступают как менее значимые. Мы осознаем теперь, что они всегда были более поверхност­ными. Возможно, мы провели вместе много счастливых лет дружбы и разделили много событий, но теперь мы знаем, что в глубине души мы никогда не были вместе в аб­солютной тишине Центра, и вместе мы никогда не можем находиться там, где тихо и ярко горит свет Вечности. По­тому что до тех пор, пока они не будут полностью послушны Богу, направлены к Свету, они могут быть только хорошими знакомыми, с которыми мы проводим дневное время. Мы можем затосковать по ним, сожалея о неясности их видения жизни, но отношение взаимопонимания и любви, которое связывает тех, кто живет в Центре, сохраня­ется лишь для немногих. Решительно и по-новому Содру­жество ищет отношений дружбы, сжигая, растворяя, обла­гораживая, преображая их в пылающем огне Небес.

Перестраиваются не только наши бытовые дружеские отношения, мы по-новому смотрим на наших друзей по ре­лигии. Многие впечатления и оценки подтверждаются, другие же изменяются. Некоторые наиболее активные ру­ководители церкви, хорошо известные своей исполнитель­ностью, люди, которыми мы всегда восхищались, пред­стают в рентгеновском свете Вечности суетливыми, пре­данными только наполовину, тоскливыми, самодоволь­ными искателями, которые никогда не обрели равновесие и покой Вечного. Мы теперь видим неистощимую самоот­дачу тех других наших собратьев по религии, поскольку Вечная Любовь возбуждает пылкое и настойчивое желание делать все ради и при помощи Христа, который укрепляет нас. В некоторых мы с сожалением отмечаем лихорадоч­ную сверхзанятость, исходящую, однако, из самых лучших побуждений, занятость, не опирающуюся на глубокий по­кой, а нам не хотелось бы, чтобы они затушевали красоту своей души внешней суетою. Другие же, которые, воз­можно, не были красноречивыми ораторами, не делали значительных финансовых вкладов, не были приятными собеседниками или членами известных семей, оказы­ваются людьми, на которых упала роса с небес, которые по­стоянно живут в Центре и которые, благодаря своему зре­лому опыту, способны понять и оценить нашу пылающую душу и безграничное стремление к Богу. Не уполномоченные никакими земными учреждениями, они авторитетно приветствуют нас в Содружестве Любви.

«Посмотрите, как эти Христиане любят друг друга», — та­ким могло быть непроизвольное восклицание в дни апо­столов.

Священное Содружество, Благословенное Сообщество всегда поражало тех, кто находился вне его. Совместное владение имуществом в начальной церкви является только отражением более глубокого и значимого участия в Жизни, основа и смысл которой лишь смутно видятся тем, кто еще ориентирован на себя, а не на Бога. Другие же не знают и не подозревают, как это ни трагично, о самом су­ществовании такого Содружества людей, которое объеди­нено общей жизнью и любовью. Вместо этого психологи­ческие и гуманистические взгляды по поводу присущей че­ловеку общительности и стадности ведут к возникновению социальной теории церковной общины. Из этих взглядов проистекают церковные программы общения и социаль­ных контактов. Драгоценное слово «Содружество» соотно­сится с чисто горизонтальным отношением человека к че­ловеку, а не с горизонтально-вертикальным отношением человека к человеку в Боге.

Но при каждом глубинном открытии заново радостной непосредственности Бога появляется удивительная, внут­ренне взаимосвязанная группа преданных Богу мужчин и женщин, которые знают друг друга в Нем. Это ярко прояви­лось среди ранних Друзей. Ранний этап Евангелического движения обнаружил ту же взаимосвязанность в любви. Открытие Бога обычно приводит к открытию Содруже­ства. Мы не создаем его преднамеренно, мы находим его, и мы все больше и больше обретаем себя в этом Содруже­стве так же, как мы все больше находим себя в Нем. Это священная матрица «общности святых», тело Христа, кото­рым является Его церковь.

Уильям Брейтуэйт говорил, что день, когда Квакеры пе­рестали быть Содружеством и стали Обществом Друзей, — это трагический день. И все же внутри этого общества, как и вообще внутри Христианской церкви, всегда существо­вало Святое Содружество, Благословенное Сообщество, ekklesiola in ekklesia, небольшая церковь внутри церкви.

Еще более поразительно это Святое Содружество, это Благословенное Сообщество для тех, кто находится вну­три него. Можно ли удивляться, когда находишься у себя дома? В изумлении и благоговении мы оказываемся взаи­мосвязанными в неофициальных группах родственных душ. Идет «случайный» разговор, и через несколько минут мы осознаем, что нашли друг друга в Благословенном Со­обществе. Иногда таким образом мы оказываемся связан­ными узами любви гораздо быстрее, чем люди, знакомые друг с другом многие годы. С беспредельной охотой мы продолжаем искать такие отношения дружбы и поража­емся явной летаргии тех, кто просто состоит членом об­щины.

В Братстве культурные, образовательные, националь­ные и расовые различия выравниваются. Неграмотные люди чувствуют себя непринужденно с истинно смирен­ным ученым, который живет Жизнью, а ученый с радостью и искренностью внимает драгоценному опыту общения Бога с рабочим человеком. Холодность по отношению к теологии уживается у этих людей с пылкостью сердец. Мы переступаем границы принадлежности к одной церкви и находим в Содружестве лютеран, римских католиков, иу­деев и христиан. Мы перечитываем поэтов и святых, и Со­дружество расширяется. Мы жадно читаем Священное Пи­сание, не думая о религиозной практике, а для того, чтобы найти больше друзей для души. Мы отбрасываем свои исторические познания о Священном Писании, чтобы по­нять тех авторов, которые жили в Центре подлинной Жиз­нью и Мощью. Особенно проясняется религиозная литера­тура, поскольку «Подражание Христу», «Исповедь» Авгу­стина и «Практика Присутствия Бога» Брата Лоуренса гово­рят на языке душ, которые живут в Центре. Время раздвига­ется и исчезает, века и символы веры сливаются друг с дру­гом. Сама смерть не воздвигает преград для Благословен­ного Сообщества, где люди живут, любят, работают и мо­лятся, познавая ту Жизнь и Мощь, которые породили Свя­щенное Писание. И мы печалимся и поражаемся тому, что религиозные люди, которые еще не пришли в Сообщество Света, погружены в бесконечные головные проблемы.

Основа основ Святого Содружества — в Боге. Жизнь, по­груженная в Бога, окунувшаяся в Него, утонула в любви, и мы знаем друг друга в Нем, знаем друг друга в любви. Бог — это путь, матрица, средоточие, отдушина. Как полагает Мейстер Экхарт, тот, кто целиком окружен Богом, окутан Богом, объят Богом, пылает бескорыстной любовью к Нему — такого человека никто не может тронуть, не затро­нув при этом Бога.

У людей, живущих такой жизнью, есть точка соприкос­новения; они живут в общем радостном послушании. Они возвращаются в единый Центр, где чувствуют себя сво­бодно с Ним и друг с другом. Словно у каждой души есть прочная опора, и эта прочная опора — единая Святая Ос­нова, которая принадлежит всем. Люди в Содружестве свя­заны друг с другом через Него так же, как все горы выра­стают из одной земли. Они постигают друг друга через Него. Он активно присутствует во всех, кто уступает Его воле, и наполняет всех Своим величием и Своей радостью.

Отношение каждого ко всем через Бога реально, объек­тивно, сущностно. Это вечное отношение присуще каждой веточке, камню, птице, животному, праведнику и греш­нику на земле. На всех ниспадает заботливая любовь Гос­пода, настойчиво, убедительно. Но к тому, кто, имея сво­бодную волю, отзывается на ласковый зов той Жизни, что стучится в его сердце, она приходит, она овладевает им, из­меняет и преображает его. Пелена спадает с его глаз, когда ему позволяется отведать плод с древа познания, который действительно предназначается для исцеления народов, и он познает себя, своих друзей как собратьев в Эдеме, где Бог прогуливается с ними в прохладе дня. Поскольку суще­ствует таинственная многоликость Бога, наполняющего Собой вселенную, существует и единение тех душ, которые находят свой путь и возвращаются к Нему, к Тому, кто является их домом. Такие души оказываются в Святом Со­дружестве, в Благословенном Сообществе, которое возгла­вляет Бог.

Это сообщество жизни и любви гораздо глубже, чем можно предположить, исходя из представлений современ­ной логики. Логика обнаруживает в основе каждой си­стемы мышления некоторые главные предпосылки и по­стулаты, из которых могут быть выведены все остальные положения веры. Говорят, что те, кто опираются на общие исходные предпосылки, разделяют одну систему мышле­ния. Но эти логические посылки исходят от интеллекта, являются его производными, попытками ухватить, прояс­нить и сделать понятными для себя и других какие-нибудь частицы того непосредственного опыта, который и явля­ется душой жизни. Мы должны прибегать к таким предпо­сылкам, но они экспериментальны, непостоянны и обу­словлены тем культурным периодом, в котором мы живем. Святое Содружество выходит за эти интеллектуальные рамки к непосредственности опыта в Боге и ищет отклик в этом источнике реальных динамичных связей. Теологиче­ские споры возникают из-за различия в предпосылках. Свя­тое Содружество, терпимое к этим важным, но скорее искусственным тонкостям, живет в Центре и радуется еди­нению в Его любви. И это Содружество глубже, чем демо­кратия, понимаемая как идеал групповой жизни. Это тео­кратия, при которой правит Бог, наставляет и направляет своих послушных детей. Власть исходит не от человека, не от группы людей, а от Самого Бога-творца.

Не все члены Содружества обладают в одинаковой мере духовной проницательностью, но на некоторых из них бо­лее щедро падает озаряющий свет Его направляющей воли. «Друзья — старейшины», чутко настроенные на небо и на землю, играют важную роль в принятии практических решений. Было бы поистине ошибкой предположить, что Святое Содружество накрепко привязано только к одной политической системе либо неотделимо связано с судьбой какой-то одной временной структуры общества. Ибо ме­няющиеся судьбы демократии, фашизма и коммунизма преходящи, а Содружество в Боге — на все времена, оно вечно. Конечно, верно и то, что некоторые временные си­стемы более, чем другие, благоприятны для процветания Содружества. Но во всех группах, нациях, вероисповеданиях оно появляется на свет, смеясь над разногласиями, так как существуя во времени, оно уходит корнями в Вечное.

Ни один человек не может воспринимать все преданные души в пределах крепкого Содружества с одинаковой от­четливостью. Существуют степени Содружества, от более широких, более рассеянных отношений любви до более близких и интенсивных отношений взаимопереплетенно­сти. Как каждый из нас находится в определенной точке пространства, которая определяет для нас перспективное отношение всех предметов, одни из которых расположены

близко, другие — далеко, так и в отношениях любви — каж­дый из нас ближе к одним и более отдален от других.

В пределах более широкого Содружества возникает осо­бый круг тех немногих, к которым каждый из нас чувствует себя особенно близким. Эти люди — наш особый дар и долг. Их «мы несем в себе» путем внутренней, безмолвной молитвы. Внутренним действием и отношением мы снова и снова возносим их на трон и удерживаем их там в силе. Это труд, настоящее усилие души. Это требует энергии, но совершается с радостью. Состав таких особых групп разно­роден и частично совпадает. От каждого человека протяги­ваются нити дружеских отношений, различные по своей прочности. Общий результат в живой Церкви будет состо­ять в достаточном переплетении этих нитей, чтобы образо­вать поддерживающую, несущую сеть любви для всего че­ловечества. Где Содружества нет — невидимой Церкви тоже нет, и Царство Божие еще не наступило. Ибо эти нити божественной любви и поддержки и есть суть Царства Божьего. Тот, кто в Содружестве, тот и в Царстве.

Два человека, три человека, десять человек могут нахо­диться в живой связи друг с другом через Того, кто явля­ется основой жизни каждого в отдельности. Это порази­тельный опыт. Я могу его только описать, но не могу объяснить языком науки. Но в ярком опыте Божественного Содружества этот опыт присутствует. Мы знаем, что эти души постоянно с нами, все время облагораживая свою и нашу жизнь и приближая ее к Богу, открывая себя и нас в постоянном смиренном послушании Ему. Словно наши собственные границы раздвигаются, словно мы находимся в своих друзьях, а они в нас. Их сила, данная Богом, стано­вится нашей силой, а наша радость, дарованная нам Богом, — их радость. В доверии и любви мы живем вместе в Нем. Этот опыт граничит с удивительными явлениями, над которыми посмеиваются уважаемые психологи и которые я не буду пытаться объяснить. Но крепкое ядро совместной жизни в Боге лежит в центре этого опыта, обновляя нашу жизнь, смелость, преданность и любовь. Ибо ежедневно и ежечасно свершается космическое Таинство, Хлеб и Вино разделяются меж нами божественным Служителем, и сущ­ность Его тела становится нашей жизнью, а сущность его крови течет в наших жилах. Священно Содружество, дивен Служитель, чуден Грааль.

Частые личные контакты в этом Содружестве не обяза­тельны, хотя и желательны. Недели, месяцы и даже годы могут пролетать, и все же действительность остается неза­мутненной. Беседы между членами Содружества тяготеют к Нему, Он дороже, чем сама жизнь. И все же степень, с ко­торой нам дано раскрыть себя другим, изменяется в зависи­мости от времени, места и человека. И никогда не бывает полной. Потому что по мере приближения к полноте, слова уже больше не помогают, а наоборот, мешают, и наивыс­шее соединение радости и любви в Нем достигается в ти­шине Вечности.

Всякая дружба, лишенная этого, не является полной. Все личные отношения, которые существуют только во вре­мени, не исчерпаны и не завершены для души, которая жи­вет в святом послушании. Можем ли мы сделать так, чтобы все наши отношения с окружающими стали бы отноше­ниями, пропущенными через Него? Наши отношения с кондуктором трамвая? Отношения с продавцом, который обслуживает нас в магазине? Как далек мир от этого идеала! Как далека Христианская практика от такого пред­ставления! И все же мы со своей стороны в этих отноше­ниях можем источать Вечную Любовь в молчаливой, пыт­ливой надежде встречать каждого человека в состоянии не­преходящего ожидания и тихой, безмолвной молитвы любви. Потому что до тех пор, пока жизнь людей во вре­мени не пронизана Вечностью во всех отношениях, Благо­словенное Сообщество не будет полным.

 

ВЕЧНОЕ НАСТОЯЩЕЕ И ОБЩЕСТВЕННАЯ ЗАБОТА

Бывает, что Вечность врывается в настоящее и преобра­жает всю жизнь человека в чудо веры и действия. Невыра­зимый, глубокий, исполненный славы, этот внутренний опыт служит источником нашей заботы обо всей вселен­ной, является истинной основой общественной деятельно­сти. Эта внутренняя Жизнь и внешняя Забота на самом деле — единое целое, и по возможности их следует описы­вать одновременно. Но линейная последовательность слов — наш неизбежный удел; она заставляет нас рассматривать по очередности то, что является единым: сначала Вечное Настоящее и Временное Настоящее, а затем Природу и Ос­нову Общественной Заботы.

 

Вечное настоящее и временное настоящее

Сегодня в нашем поколении существует тенденция предполагать, что религиозная жизнь оправдывает свое предназначение, потому что она изменяет общественный порядок. Проверка значимости любого предполагаемого взаимоотношения с Вечностью — это те блага, которые это взаимоотношение может принести мирским делам. Счита­ется, что время и само значение событий во времени дадут оценку дружбе с Вечным. Мы дышим воздухом поколения, которое, согласно старому изречению, «относится ко вре­мени серьезно». Люди сегодня относятся к времени го­раздо серьезнее, чем к вечности.

Немецкая теология прошлого века подчеркивала существенную разницу между Посюсторонностью и Потусто­ронностью, или между тем, что Здесь и что — Там. Церковь обычно в основном интересовалась понятием Там, она была ориентирована на потусторонний мир, и ее мало вол­новал этот мир с его печалями и потребностями. Честному рабочему человеку, который испытывал экономические лишения, требовал хлеба, пшеничного хлеба, церковь того времени отвечала: «Ты думаешь о мирском, ты груб, ты ма­териалистичен, ты ориентируешься на то, что происходит Здесь. Ты должен искать божественное, вечное, то, что на­ходится Там». Но рабочий человек не был материалистом, он был просто голоден; и социализм Маркса обещал ему тот самый временный земной хлеб, в котором он нуждался, в то время как церковь упрекала его в отсутствии стремле­ния к вечному Хлебу.

Теперь все изменилось. Мы живем в эпоху «посюсторон­ности», страстно озабоченные экономикой и политиче­ским устройством жизни. И сама церковь в значительной мере стала посюсторонней, и большая часть Общества Друзей, мне кажется, в основном занята этим миром, на­шим временем и временным устройством жизни. И оценка значения всякого опыта Вечности стала звучать так: « Ме­няет ли этот опыт жизнь во времени? Если да, давайте сох­раним его, если нет, давайте отбросим его».

Я утверждаю, что это прискорбная перестановка истин­ного порядка причинности. Время — не судья Вечности. Именно Вечное — судья и испытатель времени.

Но говоря это, я вовсе не предлагаю отказаться от одно­сторонности жизни Здесь и от интереса ко времени ради точно такой же односторонности Там; я не оправдываю и высокомерное презрение к этому искалеченному и крово­точащему миру тех, кто безмятежно нежится на солнечных берегах Вечного. Но я убежден, что в квакерском опыте Бо­жественного Присутствия есть серьезное совмещение вре­менного и вневременного, при этом главное значение и важность придается Вечному, творческой основе самого времени. Ибо «я увидел также, что существует океан тьмы и смерти, но безбрежный океан света и любви затопляет океан тьмы».*

Возможность испытать это Божественное Присутствие как постоянно осознаваемый и подлинный факт, который видоизменяет и преображает все в жизни, — это главная весть Друзей миру.

Открыв однажды эту замечательную тайну, это новое из­мерение жизни, мы больше не живем только во времени, мы живем также и в Вечности. Мир времени не является больше единственной реальностью, которую мы осознаем. Возникает вторая Реальность, она оживляет, волнует нас, побуждает к действию, наполняет энергией, врывается к нам в душу и в своей любви обнимает нас вместе со всем, что находится в Нем. Мы одновременно проживаем нашу жизнь на двух уровнях — на временном и вневременном. Они образуют один ряд с колеблющейся границей между ними. Иногда господствует величественная Вечность, но при этом мы все же не забываем о нашей преходящей по­вседневности. Иногда тучи опускаются низко, и мы в ос­новном находимся в мире времени, и все же в сумраке нашего сознания нас не оставляет едва заметное ощущение Присутствия.

Но хотя эти два уровня и колеблются в своей значимости, такое открытие Вечной жизни и Любви, охватывающее нас, — нет, всегда присутствующее (это мы слишком за­няты, чтобы замечать его), — делает жизнь великолепной и обновленной. И про себя мы поем невыразимо сладкие песни и пытаемся сдержать избыток чувств и внутреннее веселье, чтобы нас не приняли по ошибке за людей, отве­давших молодого вина. Очень трудно соединить вместе традиционную квакерскую благопристойность и этот жгу­чий радостный опыт познания Живого Присутствия! Я бы предпочел быть добрым Святым Франциском, распеваю­щим свой гимн солнцу, нежели угрюмым, степенным Ква­кером, который питался, должно быть, исключительно ду­ховными лимонами.

А теперь давайте рассмотрим обычный опыт времени, не затронутый великим открытием Вечной Жизни, зарождаю­щейся в нас. Обычный человек, занятый тем, чтобы зарабо­тать себе на жизнь, проявляет осторожность, опаску, пре­дусмотрительность. Он рассчитывает возможности. Он изучает прошлое с тем, чтобы предсказать будущее и упра­влять им. И когда он взвесил все факторы и исчислил результаты, он со всей энергией и трудоспособностью от­дается упорной деятельности, намеченной его расчетли­вой мудростью.

И религиозная работа в значительной мере следует по точно такому же пути. С тонким и мудрым прицелом на бу­дущее религиозные люди изучают прошлое, рассматри­вают все факторы, ситуации, которые они могут предусмо­треть, и после этого решают, что будет целесообразнее предпринять или что наиболее соответствует христиан­ской жизни, описанной в Евангелии. Затем они воздают молитву Богу с тем, чтобы Он укрепил их волю и придал им силы для выполнения их намерений.

В этом процессе время разворачивается подобно ленте назад от настоящего в прошлое и вперед от настоящего в будущее, в конце которого находится Новый Иерусалим. На этой ленте времени мы и живем, беспокойно изучая прошлое с тем, чтобы познать, как справиться с наиболее важной частью этой ленты, с будущим. Настоящий момент просто случайная разделительная точка, неустойчивая, не существенная, если не считать того, что посредством ее по­стоянного перемещения мы движемся вперед к более пышным лугам и более зеленым пастбищам будущего. Так, я боюсь, представляется слишком хорошо известный мир очень многим религиозным людям, тогда как возмо­жен более глубокий и богатый опыт.

Опыт Божественного Присутствия изменяет эту знако­мую картину. Наступают времена, когда Присутствие охва­тывает нас, совершенно неожиданно, не как результат му­чительного усилия, и мы начинаем жить в новом жизнен­ном измерении. Те из вас, кто испытал такую вершину ве­ликолепия, знают, что я имел в виду. На равнине повседне­вной жизни вдруг возвышается такое плато. Еще не осозна­вая этого, мы идем по вершине плато, и весь старый, знако­мый пейзаж становится новым. Об этом очень хорошо го­ворит Павел: «Бывшее уходит прочь, смотри, все стало но­вым». Мы идем в мире, и все же над миром, испытывая го­ловокружение от высоты, легкой поступью, безо всякого усилия, в спокойной уверенности, сталкиваясь с повседне­вными заботами, но никогда не теряя ощущения Присут­ствия. Иногда эти моменты, яркие и быстротечные, слиш­ком сильно ослепляют, чтобы мы сумели рассказать кому-либо о них. Иногда они более продолжительны, но менее возвышенны и не приносят столь сильного ощущения ве­личия и подъема; и все же они явно сродни более острым переживаниям. Такой опыт неэмоционален сам по себе, но пронизывая все чувства, он создает атмосферу покоя, пол­ного и абсолютного покоя и безопасности.

Ощущение Присутствия! Я говорил о том, что оно под­крадывается к нам незаметно. Сохранилось воспоминание о Джоне Вильгельме Раунтри. Когда он вышел из кабинета известного врача, где ему сказали, что невозможно прио­становить его прогрессирующую слепоту, он постоял не­сколько минут у перил с тем, чтобы собраться с духом, и «вдруг почувствовал, как его обняла любовь Бога, как будто бы видимое присутствие окутало его, и он преиспол­нился такой радостью, какой никогда не знал раньше». Удивительную своевременность нахлынувшей Любви ис­пытал он, когда Вечное подступило к нему в его горе. Я не могу рассказать о подобной своевременности пережитого мной откровения, но мне знакомы его непредвиденный приход и угасание. Без сомнения многим, обладающим бо­лее богатым опытом, дано обрести покой Вечности, и он предусмотрительно даруется им в кризисные моменты жизни.

В непосредственном опыте Присутствия настоящий мо­мент — не просто узловая точка между прошлым и буду­щим. Это местонахождение и сфера самого Божествен­ного Присутствия. Лента времени больше не открывается с одинаковой отчетливостью нашему взору, потому что про­шлое имеет меньшее значение и будущее значит меньше, ибо Настоящее содержит все, что необходимо для полного удовлетворения наших сокровенных устремлений. Зачем желать, стремиться, бороться, когда в настоящем есть все, чего только можно пожелать, и даже более того? Настоя­щий момент — это не что-то, от чего мы торопливо убегаем к тому, что будет, как мы надеемся, лучшим будущим. Вме­сто беспокойства о том, что будущее не принесет того, на что мы надеялись, что мы не сможем внести сполна свою долю, прежде чем тени вечера упадут на нашу жизнь, мы только воздаем тихую молитву Настоящему и говорим: «Оставайся, ты так сладостно». Вместо тревоги о том, что наше прошлое, наши прошлые ошибки, наши прошлые недостатки разрушат наши благие усилия в будущем, все наше прошлое ощущение слабости уходит, и мы стоим, выпрямившись в этом священном Настоящем, радостные, спокойные, уверенные, не знающие страха. Между покину­тым прошлым и неизведанным будущим находится это священное Настоящее, которое расширилось до космиче­ских размеров, потому что внутри этого Настоящего — оби­тель Самого Бога. Мы, наконец, чувствуем себя в настоя­щем как дома. Беспокойные ветры времени утихают, но­стальгическое томление земного путника, рожденного не­бом, успокаивается. Ибо одномерная лента времени осла­била свою власть над ним. Но эта власть ни в коем случае не исчезла. Мы живем во времени, на этой ленте, имеющей одно измерение. Но каждое временное настоящее оказыва­ется продолжением Вечного Настоящего, и в Вечном На­стоящем оно оценивается по-новому. Мы не просто заново открыли время; мы обнаружили в этой священной непосредственности Настоящего основу и источник самого вре­мени. Ведь именно Вечное рождает наше священное На­стоящее, более того, является нашим Настоящим, а время, как говорил Платон, просто есть его движущийся образ. Ощущение Присутствия напоминает два существа, как если бы они были объединены в единую конфигурацию с центром гравитации не в нас, а в том, Другом. Как движе­ние двух тел, тесно связанных друг с другом и кружащихся в воздухе, определяется, главным образом, более тяжелым телом, точно так же переживание Присутствия несет в себе ощущение того, что нашей жизнью в значительной мере руководят, динамически направляют ее независимо от нас самих. Вместо того, чтобы быть активными, истовыми ра­ботниками церкви, тщательно и осторожно планирую­щими разумные шаги к счастливой жизни, мы становимся гибкими, менее хрупкими существами, не столь упрямыми в своем рационализме. Наполняющий нас энергией дина­мический центр находится не в нас, а в Божественном При­сутствии, которое мы также разделяем. Религия — это не наша забота, это забота Бога. Чем скорее мы перестанем думать, что религия находится в наших энергичных руках, чем скорее откроем, что это трудится Бог, как Зачинатель, Покоритель, Вдохновитель, тем скорее мы поймем, что наше дело — призывать людей обрести покой и ощутить Присутствие, и в спокойном ожидании слушать едва уло­вимые указания Божества. Наша задача — помочь другим оставить, прекратить лихорадочные усилия самонадеян­ного религиозного фанатика в попытке угодить внешнему кумиру. Полагайтесь на Бога, который стучится в двери повседневности. Не мы одни, но и Бог — ищущий. Он Сам горит желанием расширить наше временное Настоящее и превратить его в Вечное Настоящее, наполнив его ощуще­нием Присутствия. Я убежден, что религиозные люди не рассчитывают с достаточной серьезностью на Бога, как на активный фактор в мирских делах. «Смотри, я стою у две­рей и стучусь», — но слишком много людей с добрыми на­мерениями так суетливо заняты, силясь сделать что-нибудь для Бога, что они не слышат, как Он просит их дать Ему возможность сделать что-нибудь через них. Мы мо­жем восхищаться грандиозным размахом замыслов строи­телей башни в Долине Шинар, но им лучше было бы при­слушаться и не заглушать зов с небес грохотом мастерка и скрипом строительных лесов.

Неизменный элемент в опыте Настоящего — это чув­ство невыразимой и изумительной радости, покоя, сми­ренного освобождения. В наши уста вкладывается новая песнь. Ни одна старая песнь не смогла выразить величия и радости этого Настоящего; нет такого Настоящего в про­шлом, к которому можно было бы обратиться с тем, чтобы подобрать подходящий голос к этому Настоящему мо­менту. Родники жизни бьют по-новому в каждый новый миг. Когда ангел тревожит эти воды, не время стоять на берегу и рассказывать о чудесах в прошлом. Но главное не то, что новая песнь вкладывается в наши уста, а то, что ее вкладывают в наши уста. Мы поем, и все же это не мы поем, а Вечность поет в нас. Мне кажется, что когда мы нахо­димся на духовном плато в Божественном Присутствии, певец — это не мы, а Бессмертное, и что Радость, которую мы познаем в Присутствии, не есть наша маленькая, част­ная, субъективная радость, утаенная от других, подарок лично нам от щедрого и милостивого Бога. Это радость, и покой, и безмятежность, которые существуют в самой Божественной Жизни, и нам дано разделить эту радость, вечно присутствующую во всех моментах в Настоящем. В наши уста вкладывается песнь, ибо Певец всех песен поет в нас. Это не мы поем, это Вечная Песнь Другого, который поет в нас, который поет нам и через нас миру.

Ведь священное Настоящее это не что-то, что мы встре­чаем на своем пути и чем мы овладеваем, благодаря своей активности и динамичной энергии. Динамичным является само настоящее, которое активно завладевает нами, кото­рое активно вторгается в нашу жизнь и заново наполняет нас энергией в новом центре жизни. Мы можем полагаться на него как на единственный надежный принцип, как на всемогущий фактор всего происходящего в мире. Ибо Веч­ное настойчиво и активно врывается в повседневность, действуя посредством тех, кто охотно вверяет себя Вечному, отказывается от самоуверенности и эгоистических побуж­дений, то есть от побуждений, исходящих от нас, и по­слушно идет вслед за динамичным Вечным, чтобы оно че­рез нас воссоздало наш временной мир.

Это первый плод Духа — радость, несказанная и полная славы.

Второй плод — это любовь. Он второй не по значению, а просто по порядку перечисления. Ибо истинно сказано, что когда мы испытываем Божественное Присутствие, океан тьмы затопляется безбрежным океаном света и любви. В Вечном Настоящем все люди видятся в новом свете. Мы раскрываем их в своей любви, и мы вместе с ними раскры­ваемся в великой Любви Бога, знакомой нам во Христе. Стоит вступить в это Настоящее, и люди становятся дру­гими в наших глазах, когда мы видим их с высоты наших плато. Они уже не просто массы борющихся существ, кото­рые способствуют нашим честолюбивым планам или сры­вают их, или которые в гораздо большем числе абсолютно чужды и отдалены от нас. Мы отождествляем себя с ними и страдаем, когда они страдают, и радуемся, когда они ра­дуются. Можно даже сказать, что мы становимся космиче­скими матерями, нежно заботящимися обо всех. Но это, я полагаю, ощущается только в самые напряженные моменты мистического экстаза, в то время как я рассматривал опыт более спокойных, не таких крутых вершин славы, опыт долгих дней и даже недель ощущения Присутствия, в котором, как сказал бы Айзек Пеннингтон, всегда свежи ростки Жизни. Такое ощущение Присутствия существует на широком фоне космической Любви и нежной заботы обо всем (включая растения, как подсказывает мой собст­венный опыт), но на переднем плане возникают особые объекты любви и нежной заботы, за которые мы несем ответственность. Людей, которых мы знаем лучше всего, видим чаще всего, с которыми чаще всего общаемся, этих людей мы любим заново новой и более глубокой любовью. Вот если бы мы смогли полюбить заново весь мир! Но вре­менное настоящее выделяет перед нами особый отрезок времени и задает нам на это время конкретную обязан­ность. Обязанность, определяемая нашим положением в пространстве, сильно отличается от обязанностей, выте­кающих из нашего положения во времени. Ибо мы можем совершить путешествие в отдаленные места и увидеть дру­гую перспективу предметов и событий, но мы не можем отправиться из нашего временного настоящего в новое исто­рическое измерение. Нахлынувшая Любовь Вечного На­стоящего должна пробиться через нас в это временное на­стоящее.

Но каково содержание и какова цель этой жгучей Любви, Божественной Любви, прокладывающей свой путь в нас и через нас к другим? Они в том, чтобы другие тоже могли бы сделать великое открытие, тоже могли бы найти Бога или, лучше сказать, могли бы быть найдены Им, чтобы они смогли познать надвигающееся на них Вечное и превра­тить свою жизнь в оживший образ Вечной Жизни. Боже­ственная Любовь — это не только Отеческая Любовь на не­бесах, скорбящая о блудных сыновьях. Там, где какое-либо сердце испытало небесную Любовь, там присутствует и Отеческая Любовь, которая скорбит о своих блудных сы­новьях, там сердце пастыря тоскует об овцах, не имеющих пастыря, не знающих, где находятся зеленые пастбища, и даже не ведающих, что можно найти эти пастбища, там на­ходится один из сынов Божьих, который горюет, видя, как его собратья сгребают веточки и соломинки, в то время как над их головами сияет венец жизни. Небесное вечное На­стоящее в нас заставляет нас говорить казалось бы ко­щунственные вещи, потому что мы как бы принимаем на себя прерогативы Бога. Но это часть той поразительной смелости, о которой я собираюсь говорить в разделе о по­кое — еще одном важном плоде Духа.

Но сперва я отмечу новое содружество, которое возни­кает среди тех, кто нашел Любовь в Вечном Настоящем. Ибо те, кто возвратились к Принципу в самих себе, неуде­ржимо тянутся ко всем другим, открывшим тот же самый Принцип. Содружество основывается не на сходном субъ­ективном опыте, подобно взаимоотношениям людей, страдающих сенной лихорадкой. Оно основывается на об­щей Цели, и все знают, что эта Цель — сама Жизнь в них. Это та самая Реальность, которая уводит Квакерство от чи­стого индивидуализма и чистого субъективизма, как это часто и ошибочно интерпретируется.

Третий элемент, после любви и радости, в переживании Присутствия — это покой. И я осмеливаюсь говорить об этом, несмотря на то, что в этот самый час на нас давят тя­желым грузом трагедии Китая, Испании и немецких кон­центрационных лагерей.

Удивительным образом заботы отступают, когда они обволакиваются и оживляются Присутствием! Прежняя жизнь в одном измерении, которая двигалась только по ленте времени, всегда была напряженной жизнью. Пра­вильно ли мы рассчитали свое прошлое? Какое непредви­денное событие может произойти в будущем и перечерк­нуть все наши усилия? Напряжение! Перегрузка! Из такого подхода к жизни сплетаются те судьбы, о которых пове­ствуют рассказы о мирском преуспевании в — Американ­ском Журнале… Религиозные же люди думают, что нужно усердно трудиться, стараться угодить Богу, хорошо про­жить жизнь и прийти к Царствию Божьему. Неужели ниц­шеанский идеал сверхчеловека с его героической, охваты­вающей весь мир властью оказал на церковь гипнотиче­ское влияние, навязав ей сверхактивное отношение к жизни?

И вот приходит ощущение Присутствия. Вечное На­стоящее прорывается сквозь временное настоящее, и все становится на свои места. Чувство полной безопасности и уверенности в том, что мы связаны с всепобеждающей Си­лой, заменяет прежнее беспокойство о Царствии Божьем. Эта безопасность касается как одного человека, так и группы людей, а также всего человечества. Тогда мы гово­рим: «Как мы могли быть такими слепыми?» Ибо навер­няка все, имеющее ценность, становится прочным и на­дежным, благодаря Ему. Вера, смиренное, нерушимое, не­спешное завоевание мира силой Любви — это часть покоя.

Ибо опыт Присутствия — это и есть опыт покоя, а опыт покоя — не есть опыт бездействия, а есть опыт силы, а опыт силы — это опыт поиска Любви, которая неустанно любовью прокладывает свой путь к победе. Тот, кто знает Присутствие, знает покой, а тот, кто знает покой, знает силу и идет по жизни, безраздельно веруя в то, что объек­тивная Сила и Любовь, которые овладели им, овладеют и миром.

И непосредственным результатом этого является ос­лабление рассчитанных, рационально спланированных решений. Когда мы жили на одномерной ленте времени, мы должны были продумывать свою жизнь только сами. Нужно было осторожно прочитывать прошлое и тщательно планировать будущее. Ничего не следовало пред­принимать, если расчеты не предсказывали успех. Ника­кой жизни вслепую, никаких смелых шагов в неизвестное, никаких благородных, но необоснованных, рискованных поступков, основанных на вере. Требовалось быть рацио­нальными, здравомыслящими, умными, расчетливыми. Но приходит реальность Присутствия, и оказывается, что Настоящее-Вечное лежит в основе и порождает все вре­менно-преходящее. И наступает удивительная, всепобеж­дающая жизнь в вере. Не с грохотом и стуком молотка, не с насупленными бровями и напряженными мускулами, а в тишине, силе, уверенности мы выполняем такие кажу­щиеся безнадежными дела, как устранение войны из жизни общества, и становимся на путь всемирного брат­ства и межрасового содружества в мире, где все просчи­танные шансы на успех ничтожны.

Я уже сказал, что рациональный элемент в нашем под­ходе к жизни ослабляется. Но контролирующие и коорди­нирующие соображения разума не устраняются из жизни, руководимой Присутствием, а заменяются побуждениями текущего момента. Между атомистическим, несведенным к целому хаосом временных настоящих моментов и логически последовательной, сведенной воедино целостно­стью рациональной системы, в которой время потеряло свое значение, — между этими двумя факторами мысля­щие люди всегда стремились найти согласованность. Подчинение побуждениям Вечного Настоящего может включать абсурдную смелость веры перед лицом непрео­долимых препятствий. Но это не лишает нас умного, ра­ционального и скоординированного поведения, логиче­ского рассуждения и последовательности. Говоря о своих открытиях, Фокс сказал: он обнаружил, что «они соответ­ствовали одно другому и отвечали Священному писа­нию». Существует единство, последовательность и разум­ная непрерывность в действиях людей, ведомых Духом. Пени во времена раскола между Уилкинсоном и Стори пи­сал о противоречивых требованиях сепаратистов: «Как если бы Свет был несовместимым с самим собой или допускал бы единство не только при различных, но и при противоположных действиях в одной семье и стаде Божием». Этот вопрос нуждается в более тщательном и бо­лее полном анализе. Я уверен, однако, что результат мо­жет быть таким, что разум и ум не устраняются из жизни тех, кто живет в Присутствии, с другой же стороны, рас­суждение и интеллектуальный расчет не заменяют и не па­рализуют жизнеспособность и упорство Вечного Настоя­щего.

При ощущении Присутствия некоторые из прошлых моментов нашего временного настоящего полностью ме­няют свой характер. Наши прошлые неудачи способны парализовать нас. Вечное Настоящее может дать совет: «Предприми это». Наше временное настоящее говорит: «Посмотри, каким слабым ты оказался в прошлый раз. Лучше не пытаться делать этого теперь!». Но поддержка Вечного Настоящего оказывается достаточной, как это было, вероятно, с Моисеем: «Я непременно буду с тобой». Покоритесь Вечному Настоящему и в безмятежном покое, в смелости абсолютной веры вы можете вступить в пол­ную чудес жизнь. Или, наоборот, наше временное настоя­щее может говорить: «Сделай это. Ты вполне готов к этому. Твое образование и подготовка достаточны для того, чтобы обучать, проповедовать, давать советы, на­правлять и предпринимать новое. Если не ты, то никто не будет этого делать». Но Вечное Настоящее в нас может говорить: «Остановись. Подожди. Не полагайся на себя. Не думай, что ты можешь убедить себя в своей обязанности что-то сделать. Разве ты не знаешь, что я могу превратить эти камни в людей, более способных, чем ты, сделать это?».

Итак, в вере мы идем вперед, с захватывающей дух сме­лостью, и в вере мы стоим неподвижно, непоколебимо, с поразительной уверенностью. Ибо временное настоящее уходит корнями в Вечное Настоящее, которое является постоянным Присутствием, бесконечным океаном света и любви, который затопляет океан тьмы и смерти.

 

Природа и основа общественной Заботы

Опыт Божественного Присутствия полностью удовле­творяет нас, и некоторые, подобно тем, кто стоял на Горе Преображения, хотят задержаться в нем навсегда и ни­когда не возвращаться в долины людей, где живут бесы, которых нужно изгонять. Но в опыте познания Бога суще­ствует нечто большее, чем ощущение того, что мы отры­ваемся от мира. Более богатый опыт, я уверен, это есть опыт Любви, которая посылает нас в мир. «Как Отец по­слал меня, так же и я посылаю вас», — это становится не внешним, санкционированным Библией приказом, но живым, жгучим опытом. Поскольку опыт переполняющей, всеобъемлющей Любви, которая находится в центре Бо­жественного Присутствия, есть опыт Любви, которая об­нимает все мироздание, а не только наши маленькие, нич­тожные «я». «Пусть все люди будут такими же, как я», — это слова человека, которого Джон Хьюз обычно называл подлинным. Не только вся вселенная начинает источать но­вые запахи, как это обнаружил Фокс, но все приобретает новую ценность, когда объято безграничной Любовью Бога, при которой и малая птица не падает на землю без воли Отца. А вы — испытывали ли вы участие, видя паде­ние малой птички? Не один Иисус испытывал его. И это не его умозаключение о нежной любви Бога, это запись его пере­живания в Боге. Душа смягчается по отношению ко всем созданиям, от птички, падающей на землю, до раба, изби­ваемого плетью. Жесткое лицо озабоченного деньгами финансиста так же глубоко трогает смягчившуюся душу, как и выгоревшие глаза шахтерских детей, попутных и не­видимых жертв его так называемого успеха. Бывает ощущение, когда охваченные этой ужасной нежностью, мы становимся одно с Богом и несем в своих трепещущих ду­шах грехи и бремя, мрак невежества и трагедию созданий всего мира, и страдаем их страданием и умираем их смер­тью.

Стихотворение Кагавы «К слезам», опубликованное в журнале «Христианский Век», основано на этом опыте:

 

О слезы! Непрошенные слезы!

Знакомые друзья с детских одиноких лет,

Долго мы были с вами в разлуке,

Зачем же снова вернулись вы ко мне?

В полночь, на рассвете, среди дня

Вы подступаете, приходите, не задерживаетесь.

О бесстрашные, с каким презрением

Вы рисуете картины Китая, раздираемого моими братьями.

Я должен принять ваше презрение.

Но я не трус; послушайте меня, прежде чем вы прольетесь снова.

Я люблю прекрасную Японию,

И Китай тоже люблю; я не могу выносить эту войну.

«Разве нет другого пути?» —

Так вопрошаю я свою душу весь день

И никогда не нахожу ответа;

Я живу, но только как душа-призрак.

Как Христос, который пронес наши грехи на Крест,

Так и я должен пронести грехи и бренность моей страны.

Земля моей любви! Как тяжело нести твои грехи,

Моя голова низко склоняется над моим жалким телом.

О слезы! Непрошенные слезы!

Долго мы были с вами в разлуке.

Увы! Пришел тот день,

Когда вы снова должны вернуться ко мне.

 

Это голос подлинного человека; он знает нежность При­сутствия, нежность, которая проявляется в обремененной, несущей Крест, повторяющей Распятие жизни.

Этому космическому страданию и космической ответ­ственности мы должны противопоставить особую ответ­ственность, которую мы испытываем, когда ощущаем заботу. Ибо квакерская забота является конкретным выра­жением этой космической нежности. Она четко и дей­ственно сосредоточивает в каком-либо конкретном деле весь опыт любви и ответственности, который может пре­вратиться в своей широкой неопределенности в неосозна­ваемое стремление к золотому Раю.

Забота обнаруживает себя в двух конкретных проявле­ниях. Это, во-первых, проявление Священной Заботы Бога по отношению ко всему мирозданию. Любовь Бога — это не просто рассеянная благосклонность. Как Вечное является корнем и основанием всех времен и одновре­менно разбито на отдельные моменты, так и бесконечная Любовь есть основа всех существ, источник их существо­вания, и в то же время она несет в себе нежную заботу о каждом и ведет тех, кто чувствителен к этой нежной заботе, к Благословенному Сообществу, где все поддержи­вают друг друга.

Но это, во-вторых, также и уточнение моей личной ответственности в мире, слишком огромном, и в жизни, слишком короткой, чтобы я мог выполнить все обязанно­сти. Моя космическая любовь или Божественный Друг, ко­торый проявляет любовь через меня, не может в пределах 70 лет полностью осуществить свой замысел, то есть все­общее спасение. Но Любящее Присутствие не нагружает нас всеми заботами одинаково; оно предусмотрительно назначает каждому из нас несколько главных дел, давая их нам как основную обязанность. Для каждого из нас эти особые дела являются нашей долей в радостном бремени любви.

Таким образом, состояние заботы имеет первый и вто­рой планы. На первом плане — специальная задача, особо высвеченная, к которой мы относимся с особой озабочен­ностью и вниманием. Это именно та забота, о которой мы говорим и которую представляем на Ежемесячном Собра­нии. Но на втором плане существует другой уровень или слой всеобщей заботы обо всем множестве добрых дел, которые нужно делать. К этому мы расположены благос­клонно, однако освобождены от активного участия в боль­шинстве таких дел. И с легким сердцем относимся к крайне реальным нуждам, которые не являются нашей прямой обязанностью. Мы не можем умирать на каждом кресте, этого от нас и не требуется.

А за первым и вторым планами мы можем различить Предельный План, который является Вечной Озабоченно­стью Любви, предшествующий ее разделению на множе­ство частностей тварного мира.

Мне хотелось бы подчеркнуть, насколько проще стано­вится жизнь, если в ней царит верность только немногим заботам. Слишком многие из нас берутся за массу дел одновременно. Нас отвлекают интеллектуальные призывы проявить интерес к тысяче и одному доброму делу, и прежде чем мы осознаем это, мы оказываемся втянутыми

так, что не продохнуть, в перегруженные донельзя про­граммы разных добропорядочных комитетов и благих на­чинаний. Я убежден, что эта лихорадочная жизнь разных церковных служащих не является полноценной. Дела, приходящие извне, наслаиваются одно на другое. Ведь мы не можем отказать другу. Согласие работать в солидном комитете должно на самом деле определяться внутренней потребностью, а не просто рациональной оценкой всех со­путствующих факторов. Жизнь, сосредоточенная на глав­ной заботе, упорядочена и организована изнутри. И мы учимся говорить «Лет», так же, как и «Да», руководствуясь внутренним долгом. Простота и скромность квакеров должна выражаться не только в одежде, архитектуре и вы­соте надгробных плит, но также и в структуре относи­тельно упрощенной и скоординированной жизненной программы общественных обязанностей. И я убежден, что заботы ведут за собой это упрощение и вместе с ним ту сосредоточенность, которая нам так нужна в противовес торопливым, поверхностным тенденциям нашего времени.

Мы попытались вскрыть основы общественной ответ­ственности и отзывчивости Друзей. Они не просто в гуман­ности. Они не просто в жалости. Они не просто в исполне­нии Библейских заповедей. Они не просто в чем-то зем­ном. Общественная озабоченность Друзей опирается на опыт — опыт Любви к Богу и внутреннее побуждение ко спасению, которое неотъемлемо от первых признаков про­буждения новой Жизни. Общественная забота есть дина­мическая Жизнь Бога, действующего в мире, которая проя­вляется в особой, выразительной, своеобразной, конкрет­ной форме в каждой личности или в группе людей, воспри­имчивых и тонко чувствующих ведущие нити любви. За­бота о мире рождена Богом, она часто удивительна, всегда священна, поскольку Жизнь Бога врывается в мир. Испол­нение ее ведет к покою, силе и поражающей вере и радо­сти, ибо в неторопливом спокойствии Вечное трудится во времени, победоносно принимая все на Себя.

 

ОПРОЩЕНИЕ ЖИЗНИ

Проблема, которая стоит перед нами сегодня, не требует много времени для формулировки. Наша жизнь в современ­ном городе становится слишком сложной и многолюдной. Даже самые неотложные обязанности, которые, как мы счи­таем, мы должны выполнять, разрастаются в течение ночи, и мы не успеваем опомниться, как оказываемся согнутыми под бременем забот, утомленными, суетливыми, запыхавшимися, с трудом выполняя бесконечную программу назначенных встреч. Мы слишком заняты, чтобы быть хорошими женами своим мужьям, хорошими хозяевами, добрыми друзьями своим детям, хорошими друзьями своих друзей и совершенно не имеем времени, чтобы быть друзьями тех, у кого нет друзей. Но если мы отстранимся от общественных занятий и интере­сов для того, чтобы спокойно проводить время со своей семьей, чувство гражданина будет виновато нашептывать нам на ухо требования, нарушающие наш покой. Мы должны проя­вить интерес к школам, где учатся наши дети, уделить внима­ние гражданским проблемам нашего общества. Более широ­кие национальные и международные проблемы также тяготят нас. Наш профессиональный статус, общественные обязанно­сти, наше участие в той или иной очень важной организации требуют к себе внимания. В своей неистовой верности мы ста­раемся ответить по крайней мере на самый необходимый ми­нимум обращений. Но мы устали и запыхались. И видим, что наша жизнь ускользает, и сожалеем об этом, —так мало мы вку­сили покоя, радости, безмятежности; а между тем мы навер­няка знаем, что жизнь наша должна вместить более широкую душу. Кажется, что моменты, когда мы погружаемся в глубину тишины сердца, так немногочисленны. С виноватым сожале­нием мы должны откладывать до следующей недели ту более глубокую жизнь неколебимого спокойствия в священном При­сутствии, где, как мы доподлинно знаем, находится наш истин­ный дом. И все потому, что эта неделя слишком занята.

Но мы не должны тратить драгоценное время, просто кон­статируя проблему. И хотя нам нравится жалеть себя, мы не должны тратить время, сетуя на бедность жизни, вызванную перенапряжением наших возможностей. Мы не должны спешно прибегать к решению, страстно желая хотя бы раз се­годня же получить результат с тем, чтобы показать, что то время, которое мы затратили на нашу проблему, не пропало да­ром. Мы должны подстригать и подравнивать свое дерево, но не в безжалостной спешке, всегда наготове с прививочным но­жом, а только после того, как мы поразмыслили о дереве, кото­рое мы подстригаем, о том окружении, в котором оно живет, о жизненном соке, который его питает.

Позвольте мне прежде всего высказать предположение, что мы даем ложное объяснение сложности нашей жизни. Мы воз­лагаем вину за эту сложность на сложные обстоятельства. Наша сложная жизнь, говорим мы, объясняется сложным ми­ром, в котором мы живем, с его радио и автомобилями, кото­рые дают нам больше возбуждения на каждый час, чем получали наши бабушки за целый день. Это объяснение внешнего порядка заставляет нас в некоторые минуты обратиться с лег­кой завистью к мыслям о существовании на тихом острове в Южном Море, или к тем дням, когда наши прабабушки и пра­дедушки отправлялись на лошадях и двуколках со звенящими колокольчиками по хрустящему снегу, чтобы провести день со своими бабушками и дедушками на ферме. Позвольте мне уве­рить вас, что я попробовал жить в южных морях в течение года, испытав долгую, томительную праздность тропиков. И я обна­ружил, что мы везем с собой в тропики ту же самую безумную лихорадочную жизнь, которая знакома нам на большой земле. Не следует винить сложность окружения за сложность нашей жизни, как бы нам этого ни хотелось. Я должен признаться, что я ужасно раздражался в тот год на Гавайях, потому что в неко­торых отношениях окружение казалось слишком простым.

Мы, западные люди, склонны думать, что наши большие проблемы приходят извне, что они обусловлены обстоятель­ствами. На самом деле мы просто не умеем справляться с на­шей внутренней жизнью, где лежат истинные корни наших проблем. Я бы высказал мнение, что подлинное объяснение сложности нашей жизни — внутреннее, а не внешнее. Отвлече­ние наших интересов внешними обстоятельствами отражает внутреннее отсутствие целостности нашей собственной жизни. Мы пытаемся быть несколькими личностями одновременно в то время, как все эти личности не организованы единой напра­вляющей Жизнью внутри нас. Каждый из нас склонен быть не единой личностью, а целым комитетом личностей. Есть граж­данское «я», родительское «я», финансовое «я», религиозное «я», общественное «я», профессиональное «я», литературное «я». И каждое из наших «я» по очереди является не участником в совместной работе, а отвратительным индивидуалистом, громко голосующим за себя, когда приходит время голосова­ния. И слишком часто мы следуем обычному методу нахожде­ния быстрого решения противоборствующим требованиям в нас. Словно в нас есть председатель комитета наших многих «я», который не объединяет этих многих в единое целое, а про­сто подсчитывает голоса по каждому решению и оставляет не­довольное меньшинство. Требования каждого «я» пода­вляются. Если мы начинаем работать в комитете по негритянскому образованию, мы сожалеем о том, что не можем помочь занятиях в Воскресной школе. Мы не интегрированы. Мы в полном смятении. Мы действительно чувствуем, что нас раз­рывают многие обязательства, и мы пытаемся все их выпол­нить.

В результате мы несчастны, беспокойны, напряжены, подавлены и боимся оказаться поверхностными. Ибо из­далека доносится шепот, слабый призыв, предчувствие более богатой жизни, которая, как мы чувствуем, прохо­дит мимо. Истощенные сумасшедшим ритмом наших каждодневных нагрузок, мы еще больше истощаемся из-за нашего внутреннего беспокойства, потому что мы до­гадываемся, что существует жизнь, намного более бога­тая и глубокая, чем это торопливое существование; жизнь неторопливого спокойствия, мира и силы. Если бы только мы могли проскользнуть в этот Центр! Если бы только могли найти Тишину, которая является источни­ком звука. Мы видели и знали некоторых, кто, как нам ка­залось, обнаружил этот глубинный Центр, где капризные требования жизни сливаются воедино, где «Нет», так же как и «Да», можно произнести с уверенностью. Мы ви­дели образцы такой жизни, цельной, не запутанной пере­плетениями поспешных решений, неторопливой, бо­дрой, свежей, положительной. Люди, живущие такой жизнью, не предаются пустому безделью или заведомо бесполезным мечтаниям; они заняты тем, что несут свою полную нагрузку, как и мы, но не натирают плечи грузом, а идут с тихой радостью и легкой поступью. Мелочи их будничной жизни окружает аура бесконечного покоя, силы и радости. Мы так напряжены и возбуждены из-за своей перегруженной жизни; они же пребывают в состоя­нии душевного покоя и равновесия.

Если Обществу Друзей есть что сказать, то именно по этому поводу. Жизнь должна быть сосредоточена в Цен­тре, божественном Центре. Каждый из нас может про­жить такую жизнь удивительной силы, покоя и безмя­тежности, цельности, уверенности и незамысловатого разнообразия при одном условии, а именно: если мы действительно захотим этого. В нас всех — божественная Бездна,   священный   Безграничный   Центр,   Сердце, Жизнь, Тот, кто говорит в нас со всем миром. Мы все вре­менами слышали этот божественный Голос. Порой мы следовали ему, и тогда устанавливалось поразительное равновесие жизни и ее поразительная эффективность. Но слишком многие из нас обращали внимание на этот Го­лос только время от времени. Лишь временами мы под­чинялись Его божественному руководству. Мы не счи­тали, что это Священное в нас является самым драгоцен­ным в мире. Мы не отказывались от всего другого, чтобы служить только ему. Позвольте мне повторить. Я боюсь, большинство из нас не отказались от всего прочего ради того, чтобы внимать Священному внутри нас.

Джон Вулмэн сделал это. Он решил так устроить свои внеш­ние дела, чтобы быть в любой момент чутким к этому голосу. Он опростил свою жизнь в соответствии с ее отноше­нием к божественному Центру. Ничто по-настоящему не имело такого значения, как внимание к этому Корню всей жизни, который он нашел в самом себе. И откры­тие Квакеров в том-то и состоит: нарастающий голос божественного руководства, любви и присутствия бо­лее драгоценен, чем небо и земля. Джон Вулмэн ни­когда не позволял, чтобы интересы его торговых дел перерастали реальные нужды. Когда приходило слиш­ком много покупателей, он отправлял их в другие лавки к более нуждающимся торговцам и портным. Его внешняя жизнь упростилась на основе внутреннего об-

ращения к Целому. Он обнаружил, что мы можем быть мужчинами и женщинами, ведомыми Небесами, и полностью и безоговорочно подчинил себя этому благо­словенному руководству, придерживаясь Центра и ото­греваясь в Нем.

Я сказал, что его внешняя жизнь упростилась, и умышленно употребил пассивный залог. Ему не нужно было бороться, отрекаться или напрягаться, чтобы до­стичь простоты. Он подчинился Центру, и его жизнь стала простой. Она стала синоптической. Она обрела чистоту ока. «Если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло».* Его многие «я» объединились в одно подлинное «я», единственной целью которого стало идти смиренно в Присутствии, под руководством и по воле Бога. Среди его многих «я» большинству не нужно было подавлять недовольное меньшинство. Словно в нем был председательствующий, который в торжественной священной внутренней тишине ула­вливал суть собрания. Я бы предположил, что квакер­ский метод проведения деловых собраний применим также и к управлению нашей личной жизнью изнутри. Святитель стоял рядом, во внутренней жизни Джона Вулмэна, как и Иисус, когда Он стоял над казной и смотрел, как мужчины и женщины бросают в нее свои дары.

И под молчаливым, наблюдающим взором Святи­теля стоим мы все, осознаем мы это или нет. И в этом Центре, в этой священной Бездне, где Вечное живет в основе нашего существа, снова и снова пересматриваются ценность наших жизненных программ, наших да­ров Ему, наших подношений в виде исполняемых нами обязанностей.

Многое из того, что мы делаем, кажется нам таким важ­ным. Мы не смогли сказать «Нет» этим делам, потому что они казались нам столь важными. Но если мы сосредоточи­ваемся, согласно старому выражению, и живем в той священной Тишине, которая дороже жизни, и переводим свою жизненную программу в тишину души, с полной от­крытостью готовые действовать и отказываться от дей­ствий по Его велению, тогда многое из того, что мы де­лаем, теряет для нас свою значительность. Я хотел бы сви­детельствовать об этом, исходя из своего личного опыта, милостиво дарованного мне. Происходит переоценка многого того, что мы делаем или пытаемся делать, она со­вершается для нас, и тогда мы знаем, что нам делать и что отставить в сторону.

Позвольте мне говорить с вами очень откровенно и очень серьезно о Том, кто дороже жизни. Вы действи­тельно хотите прожить свою жизнь, каждый момент своей жизни в Его Присутствии? Вы действительно желаете всем сердцем, жаждете Его? Вы любите Его Присутствие? Любит ли Его каждая капля крови в вашем теле? Выды­хает ли каждый вдох, который вы делаете, молитву, хвалу Ему? Вы поете и танцуете в себе, торжествуя в Его любви? Приняли ли вы решение принадлежать Ему, и только Ему, пребывая каждый момент в святом послушании? Я знаю, что говорю, подобно евангелисту старых времен. Но я не могу не делать этого, я также не осмеливаюсь сдерживать себя и быть чопорным и светски приличным. Мы слишком долго были чопорными и сдержанными. Пламя Божьей любви, нашей любви к Богу и Его любви к нам очень го­рячо. «И люби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всеми силами твоими».* Действи­тельно ли мы поступаем так? Направлена ли любовь по­стоянно к Богу в наших умах, в течение всего дня? Оро­шаем ли мы свою работу тихими молитвами и восхвале­ниями Ему? Живем ли мы в постоянном покое Бога, покое в самой глубине наших душ, где нет никакого напря­жения, и Бог уже победил весь мир и все наши слабости? Эта жизнь, этот прочный, неизменный покой, который ни­когда не оставляет нас, эта спокойная сила и неторопливое завоевание самих себя, внутренняя победа над самими со­бой, внешняя победа над миром — все это предназначается нам. Это — жизнь, освобожденная от напряжения, тревоги и спешки, ибо мы обретаем частицу Космического Терпе­ния Бога. Не потому ли наша жизнь становится неколебимой, что мы явно дошли до основания скалы, ко­торая зиждется на любви к Богу? Это первая и главная за­поведь.

Хотите ли вы жить в таком удивительном божествен­ном Присутствии, когда жизнь изменяется, преображается и превращается в покой, силу, славу и чудо? Если хотите, тогда вы можете так жить. Но если вы скажете, что у вас нет времени погружаться в обновляющую тишину, я могу только ответить вам: «Ну тогда, на самом деле, вы и не хотите, вы еще не любите Бога больше всего на свете, всем своим сердцем и душою и всеми силами». Потому что, ис­ключая периоды, когда у нас в семье кто-то болен, когда у нас маленькие дети и мы оказываемся в состоянии силь­нейшего напряжения, мы находим время для того, что мы действительно хотим делать.

Мне хотелось бы быть беспощадно решительным в ра­зоблачении всякой фальшивой подделки абсолютной преданности внутреннему божественному Присутствию, устремленности любви к Богу. Я должен признаться, что она не требует много времени и не усложняет вашу жизнь. Я нахожу, что в течение всего дня можно дышать жизнью коротких слов любви, хвалы, молитвы, поклонения, про­износимых шепотом. Можно переживать очень напряжен­ный день, если говорить о его внешней стороне, и при этом находиться постоянно в священном Присутствии. Нам обязательно необходимы полчаса или час спокой­ного чтения и отдыха. Но я нахожу, что можно нести в себе обновляющую тишину почти все время. Я с восторгом читаю Брата Лоуренса, его книгу «Практика Присутствия Бога». В заключение Четвертого Разговора о нем сообща­ется: «Он никогда не спешил и никогда не медлил, но все делал вовремя с ровной, неизменной сдержанностью и спо­койствием духа. «Время работы, — говорил он, для меня не отличается от времени молитвы, и в шуме, и в грохоте по­суды на моей кухне, когда несколько человек в одно и то же время говорят о разном, я один на один с Богом в величай­шем спокойствии, как если б я был на коленях у святого причастия.»» Истинная причина нашей неспособности сосредоточиться — не в отсутствии времени; я боюсь, она за­ключается в том, что слишком многим из нас не достает ра­достного, восторженного восхищения Им, глубокой любви, направленной к Нему ежечасно, днем и ночью.

Я думаю, это ясно, что я говорю по сути о революцион­ном изменении образа жизни. Религия — это не есть что-то, что должно добавляться к нашим иным обязанностям, и таким образом еще больше усложнять нашу жизнь. Жизнь с Богом — это центр жизни, а все остальное перестраивается и объединяется ею. Она дает чистоту ока. Самое важное за­ключается не в том, чтобы постоянно протягивать чаши с холодной водой миру, испытывающему жажду. Мы можем быть так безумно поглощены, стараясь выполнить вторую великую заповедь «Возлюби ближнего своего как самого себя», что оказываемся недостаточно зрелыми в своей пре­данной любви к Богу. Но мы должны любить Бога, как своего ближнего. Это вам следует сделать, но и то, другое, не оставлять недоделанным.

Существует такой образ жизни с Христом в Боге, что среди повседневных дел человек про себя возносит крат­кие молитвы, мимолетные хвалы, приглушенно шепчет слова поклонения и нежной любви к Запредельному в нас. Никому не нужно об этом знать. С вами же я говорю об этом, потому что это — священное откровение, которое не принадлежит мне, его надо передать другим. Можно жить в почти постоянном состоянии бессловесной молитвы, на­правленной к Богу, к людям, к замыслам, которые мы вы­нашиваем в своем сердце. В этом не нужно никакой спешки; это жизнь, не поддающаяся описанию, полная славы, внутренний мир великолепия, в котором мы, недо­стойные, можем жить. Некоторые из вас знакомы с ней и живут такой жизнью, другие могут с тоской мечтать о ней; главное — она может быть вашей.

Вот из такого священного Центра и определяются наши жизненные заботы. Из нашего общения с Богом вытекает забота о мире. Мы не можем хранить любовь Бога только для себя. Она переливается через край. Она оживляет нас. Она заставляет нас по-новому видеть нужды мира. Мы лю­бим людей, и мы скорбим, когда видим, что они слепы, когда могут быть зрячими, что они дремлют, окруженные всеми земными удобствами, когда им следует бодрство­вать и жить жертвенно, что они принимают мирские блага как нечто, принадлежащее им по праву, в то время как они только временно вверены им. Поскольку именно из этого святого Центра мы по-новому любим людей, по-новому любим своих ближних как самих себя, мы испытываем по­требность   быть  средством их пробуждения.   Человек больше всего нуждается не в еде, одежде и жилище, как бы ни были они важны, а в Боге. Мы неправильно поняли при­роду бедности, думая, что это экономическая бедность. Нет, это бедность души, лишенность обновляющего, лю­бящего Божественного покоя. Приглядитесь пристальнее к бедности и посмотрите, действительно ли мы удовлетво­ряем самые насущные потребности в наших планах эконо­мического спасения? Эти планы важны. Но они являются второстепенными шагами на пути переустройства мира. Первый шаг — это освященная жизнь, преображенная и сияющая в славе Бога.

Эта любовь к людям почти так же поразительна, как и любовь к Богу. Хотим ли мы помогать людям из-за того, что нам жаль их, или потому, что искренне любим их? Мир нуждается в чем-то более глубоком, чем жалость, он нуж­дается в любви. Как избито звучат эти слова, и как они истинны! Но нужно ли нам проявлять возбужденную спешку в нашей любви к людям, охватывая всех людей и все дела нашей любящей заботой? Нет, это — дело Бога. И Он, кто трудится в нас, разделяет свою безмерную заботу на части и возлагает на каждого его долю. Она и становится нашим делом. Жизнь из Центра — это жизнь, направляемая Небесами.

В большой степени то, что мы принимаем на себя мно­жество обязательств, объясняется нашей неспособностью сказать «Нет». Мы посчитали, что это дело должно быть сделано, и мы не увидели никого, готового взяться за него. Мы оценили необходимость, рассчитали свое время и ре­шили, что, вероятно, мы сможем куда-нибудь втиснуть это дело. Но решение было опрометчивым, оно было при­нято не в сокровенном убежище души. Когда мы на обра­щения к нам за помощью говорим «Да» или «Нет» на осно­вании головных решений, мы должны объяснять при­чины себе и другим. Но когда мы говорим «Да» или «Нет» на основании внутреннего руководства и тихих ободряю­щих побуждений из Центра нашей жизни, либо на основа­нии отсутствия какого-либо проявления этой Жизни, одобряющей наш отклик на обращение к нам, мы не мо­жем предложить никакой другой причины, кроме одной — воли Бога, как мы понимаем ее. Вот тогда-то мы и начали жить под водительством. И я нахожу, что Он никогда не ведет нас к невыносимой суете запыхавшейся лихорадоч­ности. Космическое Терпение становится отчасти нашим терпением, ибо в конце концов Бог трудится в мире. Не только мы одни трудимся в мире, неистово выполняя ра­боту, которая преподносится Богу.

Жизнь из Центра — это жизнь неторопливого покоя и силы. Она проста. Она безмятежна. Она удивительна. Она торжествует. Она сияет. На нее не требуется времени, но она занимает все наше время. И она обновляет наши жиз­ненные планы и делает их всепоглощающими. Нам не нужно суетиться. Он — наш кормчий. И когда наш корот­кий день закончен, мы спокойно ложимся отдыхать, ибо все хорошо.

 

* Компания, занимающаяся производством буров (прим. перев.)

* МХА — Молодежная Христианская Ассоциация (Y.M.C.A. — Young Men’s Christian Association)

* Это вопрос из известного квакерского сборника «Советы и вопросы» (прим. ред.).

* Брат Лоуренс (франц. Лоран) – католический монах, живший в прошлом веке во Франции и превративший свою монашескую работу в саду в род постоянной молитвы. Об этом он написал небольшой трактат. (Прим. ред.).

* Слова Джорджа Фокса, основателя движения Друзей (прим. ред.)

* Матф. 6.22.

* Второзаконие 6:5