В году 1660-м, примерно в то время, когда король Карл II вернулся в Англию, и на протяжении двух-трёх последующих лет Господь разнообразно учил меня, [посылая обстоятельства], в коих меня принуждали или силой вербовали. Из множества [таких случаев] я упомяну лишь несколько, чтобы, если кому доведётся столкнуться с чем-то подобным, то пусть он не сомневается в доброте и крепости Господа, – Он в Своём вечном могуществе в силах полностью спасать (24) тех, кто на Него уповает и Ему верит.
(24) Ср.: «…Поэтому Он в силах полностью спасать тех, кто благодаря Ему приходит к Богу. Он всегда жив и всегда ходатайствует за них» (Евр. 7:25, новый русский перевод, – здесь и далее примеч. перев.)
В году 1661-м как-то рано утром, выйдя из дому и направляясь к кораблю, на котором служил, я повстречал четверых вербовщиков, и мне бы посторониться, да я не осмелился. Приблизившись, они спросили меня, капитан ли я или помощник с торгового судна. Я ответил, что я не капитан, а они велели мне идти с ними.
– Вовсе нет, – возразил я.
Тогда они подхватили меня – двое за руки, двое за ноги – и, взвалив к себе на плечи, протащили сотни три ярдов. Меня несли лицом кверху, так что я мог определить, что меня несут к спуску в Хорслидауне (25), и я смекнул, что они скинут меня на пристани, потом я понял, что сейчас вода будет прибывать. Начинающийся прилив подогнал шлюпку к краю пристани, и [мои носильщики] сбросили меня сверху прямо туда, я угодил как раз на банки, а высоты там было около пяти ярдов, и не сохрани меня Провидение, я бы убился или покалечился. Я лежал неподвижно какое-то время, и один из вербовщиков заголосил:
(25) Действие теперь происходит в Лондоне. Хорслидаун находится на южном берегу Темзы, напротив Тауэра.
– Что нам делать? Мы человека убили!
Но я поднялся и прошёл на корму, чем очень порадовал и осчастливил вербовщиков; и меня по воде доставили на берег.
Темза в середине XVIII века на картине Сэмюэла Скотта
В другой раз, примерно в 1662 году, мы шли в Гарвич, гружёные зерном. Не успели мы бросить якорь, как к нам пристала шлюпка вербовщиков, и первый, кого они схватили, был я.
– Вы должны идти с нами, – сказали они мне.
– Надеюсь, не придётся, – ответил я.
Они принялись браниться, мол, я такой дюжий мужчина, как же это – мне и не идти. Они схватили меня, перетащили к себе на шлюпку, а после доставили на борт корабля «Мэри», где капитаном был Джеремайя Смит (26), человек несдержанный и нечестивый. Когда мы подошли к правому борту, мне велели подниматься, но сам я не мог, тогда они обвязали меня вокруг пояса верёвкой и втащили наверх, а шуму при этом наделали, словно поймали какое-то чудище. Меня опустили возле главного люка, я просидел там полчаса, и у всех была возможность на меня полюбоваться. Затем я встал, походил по корме, за грот-мачтой, среди офицеров, а когда настал вечер, отправился под шканцы, устроился между двумя пушками и прекрасно выспался. Наутро ко мне явился повар и спросил моё имя. Я осведомился, зачем ему это.
(26) Джеремайя (Иеремия) Смит (ум. в 1675) – довольно известная фигура в истории английского флота: начав службу ещё в кромвелевской Армии нового образца, он участвовал в первой и второй англо-голландских войнах, впоследствии дослужившись до адмирала. Лёртинг утверждает, что его пытались завербовать на «Мэри» примерно в 1662 году; однако, согласно Национальному биографическому словарю, Смит стал капитаном «Мэри» в 1664-м.
– Чтобы вам выдавать провизию, – пояснил он.
– Чтоб я просил вашу провизию, того не дождётесь, – ответил я ему.
И вот так я провёл без еды пять дней, только иногда выпивал глоток воды: я понимал, что стоит мне поесть их провизии, как у них появится повод удерживать меня [и впредь]. Матросы были ко мне очень добры, многие проявляли большую отзывчивость и предлагали мне свою еду. Любовь их я принимал, а еду – нет. Капитан был человеком крайне свирепым, зачастую выпивал, и у меня не появлялось возможности побеседовать с ним. Я постоянно просил Господа даровать мне силы, дабы противостоять ему и быть в покое и смирении. И утром на шестой день моего пребывания на корабле я почувствовал, что [Господь] испытывает мой разум, призывая пойти к капитану; я попросил шкипера доложить капитану обо мне, и он исполнил просьбу. Капитан послал за мной слугу, сам он стоял на шканцах, и большая часть его офицеров находилась при нём; пока я шёл вдоль галереи, слуга повернулся ко мне и сказал:
– Как придёте к капитану, надо будет снять шляпу.
Этот капитан сам стоит ко мне спиной, а его слуга ещё будет мне указывать насчёт шляпы. Шляпу я не снял, и тут все всполошились. Капитан сказал:
– Оставьте вы его шляпу, знаю я этих квакеров. Чего тебе от меня надо?
На что я ответил:
– Твоим людям, когда они забирали меня со моей службы, я сообщил, что я им не помощник, а теперь я то же самое пришёл сообщить тебе.
И прибавил:
– На этом корабле кое-кому небезызвестно, что прежде сражался я не хуже прочих, но нынче я не таков.
– Об этом я слышал, – сказал капитан, – как и о том, что ты командовал, и здесь я бы тебя поставил командовать; или ты стоял бы со мною рядом, я говорил бы тебе, что делать, а ты бы отдавал приказы; или я приставил бы тебя к фока-брасу (27) и сам бы тебе приказывал: сделай то и то. Тянул бы себе верёвку – и никакого тут смертоубийства.
(27) Снасть бегучего такелажа, посредством которого ворочают фок-рею (нижнюю рею на передней мачте).
– Но этого я делать не стану, – ответил я.
– Тогда, – сказал капитан, – шёл бы к купорам (28), помогал бы им с пивом, как раз в этом есть надобность.
(28) Бочары, отвечавшие за исправность и изготовление бочек, вёдер, кадок и пр.
– Но этого я делать не стану, – повторил я.
– Тогда, – сказал капитан, – я найду для тебя службу во имя великого милосердия и спасения людских жизней, пойдёшь в помощники к доктору, принесут доктору человека с оторванной ногой или рукой, а ты будешь его держать, покуда доктор его режет. Тут спасение жизни, а не смертоубийство.
– Но этого я делать не стану, – снова повторил я, – всё равно это помогает [смертоубийству].
Тогда капитан сказал:
– Отправишься ты у меня на берег в тюрьму.
– Я в твоей власти, – ответил я, – ты волен поступать со мною, как заблагорассудится.
– Но я слышал, – сказал капитан, – что ты задумал уморить себя голодом.
– Ничего подобного, – возразил я, – у меня в кармане есть деньги, и, если ты продашь мне какую-нибудь провизию, я съем её у тебя на глазах.
– Королевскую провизию я продавать не могу, – сказал капитан.
– А я, раз не могу нести королевскую службу, то не могу и есть королевскую провизию.
Вскоре после этого меня позвали и сказали садиться в шлюпку, я ждал, что меня отправят в тюрьму, но, вопреки моим ожиданиям, капитан велел мне идти на все четыре стороны. Что я и сделал; я разузнал о моём Друге Марии Вандеволл (29), и та приняла меня весьма радушно, обеспечила меня всем необходимым – у меня совсем расшатались зубы. Спустя два или три дня я вернулся на то судно, откуда меня завербовали. На следующий день я трудился в поте лица, сгружал зерно на лихтер (30), раздевшись до рубашки и подштанников, и тут в наш борт стукнулась шлюпка с военного корабля; рулевой запрыгнул к нам и выругался:
(29) Мария Вандеволл – квакерея, голландка по происхождению; в начале 1560-х гг. её предок Филип Вандеволл бежал из Нидерландов, спасаясь от испанской инквизиции, и поселился на юго-востоке Англии. Мария, как и некоторые другие её родственники, присоединилась к квакерам.
(30) Несамоходное судно для перевозки грузов с корабля на берег и наоборот.
– Вот же дюжий шельмец, а ну давай сюда!
Но я как ни в чём не бывало продолжал грузить зерно, тогда он начал браниться, что, мол, если я тотчас с ним не пойду, он меня взвалит на плечо [и утащит силой]. Я ему ответил:
– Не тронь меня, а то я не пойду. А не тронешь, тогда, может, и пойду.
Рулевой с бранью доложил капитану, что я квакер.
– Пусть поднимется, – сказал капитан.
Я вышел на палубу, а капитан и говорит мне:
– Подойди-ка сюда.
Я перебрался на лихтер, в который мы сгружали зерно, поближе к капитану. А он с насмешкой произнёс:
– Какой же ты квакер? Будь ты квакером, я бы тебя оставил в покое. Будь ты квакером, ты не трудил бы своё тело, ждал бы, пока Господь пошлёт своих воронов и повелит им кормить тебя (31). Ну так (а моя рубашка вся промокла от пота), что скажешь?
(31) Капитан намекает на историю пророка Илии – пока он скрывался у потока, его, по велению Господа, кормили вороны (3 Цар. 17:1–6).
Матросы давай галдеть:
– Дух не действует в нём! (32)
(32) Ср.: «И начал Дух Господень действовать в нем в стане Дановом, между Цорою и Естаолом» (Суд. 13:25).
– Тащите его сюда! – кричит один.
– Оставьте его! – кричит другой.
Всё это продолжалось какое-то время. Я же ушёл глубоко в себя, не заботясь об их словах, но горячо взывая к Господу, чтобы, если уж мне отвечать капитану, то пусть мой ответ будет к месту, а нет, так мне бы помолчать. И в моём разуме тотчас возникли слова, [обращённые] к капитану:
– Как я погляжу, Писание тебе знакомо, разве не доводилось тебе читать: тот, кто не печётся о своих домашних, тот хуже неверного? (33) Я часто слышал, – прибавил я, – что квакеров винят за нежелание работать, но ты первый, кто винит их за работу.
(33) Ср.: «Если же кто о своих и особенно о домашних не печётся, тот отрёкся от веры и хуже неверного» (1 Тим. 5:8).
– Уведите его, – велел капитан, – он квакер.
Но почти сразу же он выкрикнул:
– Ведите его снова, он не квакер! Ты не квакер, ты тут таскаешь зерно, а из него сделают хлеб, и силой того хлеба мы убиваем голландцев, стало быть, ты не квакер. Разве ты не соучастник их гибели наравне с нами? Что скажешь?
Я совсем замер и глубоко ушёл внутрь себя; выслушав множество насмешек и издёвок, я обратился к капитану:
– Я тот, кто может кормить своих врагов и кормит их, и тебя, кто притворяется мне другом, я накормлю (34).
(34) Ср.: «Если же кто о своих и особенно о домашних не печётся, тот отрёкся от веры и хуже неверного» (1 Тим. 5:8).
Капитан ответил:
– Уведите его, он квакер.
Несколько дней спустя меня насильно завербовали на том же самом судне и доставили на борт военного корабля; когда я очутился на борту, мне велели идти в каюту, где были капитан и несколько офицеров. Стоило мне войти в каюту, как капитан словно обезумел, принялся бранить и проклинать квакеров, всё время божился, что, если он меня сам не повесит, то сдаст герцогу Йоркскому (35), не сойти ему с этого места. Я в ответ им всем сказал очень немного, Господь не оставлял меня Своим присутствием и провёл через все их громкие угрозы. Наконец капитан выдохся и произнёс уже более спокойным тоном:
(35) Ср.: «Если же кто о своих и особенно о домашних не печётся, тот отрёкся от веры и хуже неверного» (1 Тим. 5:8).
– А сам-то ты отчего молчишь?
– Ты сказал достаточно и за себя, и за меня, – ответил я.
Я посчитал, что надёжнее всего будет говорить поменьше, разве только у меня отыщутся веские доводы. Поэтому, когда они закончили, я отправился в своё пристанище между двумя пушками под шканцами [и улёгся] прямо на досках; уже в полусне я расслышал, как кричат: «Где квакер? Где квакер?» Крики делались всё громче, наконец я отозвался:
– Я здесь. Что за нужда у вас среди ночи? (А времени было уже ближе к часу.)
– Ага! – сказали мне. – А ну немедленно к капитану!
Я приблизился к двери капитанской каюты, и капитан спросил:
– Это квакер?
– Да, – ответил я.
– Я не могу уснуть, – сказал он. Мне-то самому прекрасно спалось на голых досках. А капитан продолжал: – Ты должен сойти на берег.
– Я в твоей власти, – ответил я, – ты волен поступать со мною, как заблагорассудится.
Шлюпка доставила меня на берег в Гарвич. И этого человека, который заявлял, что меня повесить мало, за шесть часов я так измучил, что он не мог спать, пока я остаюсь на борту.
Через такое вот испытание и через многие другие провёл меня Господь – слишком долго вышло бы, возьмись я всё рассказывать, – и я благословляю Его доброе Имя, ибо всегда, как бы тяжело мне не было, Он был готов прийти на помощь, если я отдавался Его воле и ничего не предпринимал сам.
ТОМАС ЛЁРТИНГ
Окончание следует…
