Испытанный в сражениях моряк становится мирным христианином (часть 1) // Томас Лёртинг

Предисловие переводчика

Книга под названием «Испытанный в сражениях моряк становится мирным христианином…» увидела свет в 1710 году и на протяжении XVIII–XX веков много раз переиздавалась. Наряду с собственно автобиографией в издание включён небольшой текст «Правдивая история о Джордже Паттисоне, которого пленили турки…», – в краткой версии эта история была впервые опубликована в 1680 году как приложение к письму Джорджа Фокса «Великому турку и его королю в Алжире…»

Перед нами замечательный образец квакерского жизнеописания, содержащий традиционное повествование о духовном прозрении, которое разворачивается на не столь традиционном фоне морских приключений. Автор автобиографии – английский моряк по имени Томас Лёртинг (1632[?] – 1713), ещё подростком насильно завербованный в армию, затем попавший во флот и несколько раз чудом уцелевший во время знаменитого морского сражения с испанцами при Санта-Крус-де-Тенерифе (1657). «Чудесные избавления» заставляют Лёртинга задуматься о своих отношениях с Богом, и, в конечном итоге, духовный поиск приводит его к квакерам. События, описанные в автобиографии, имеют место приблизительно в 1657–1663 годах – в период, когда в Англии протекторат сменяется монархией, на квакерское движение обрушиваются гонения, и Друзья решают, что наилучшим выходом из сложившейся ситуации будет официальный отказ от участия в действиях, сопряжённых с насилием. Примкнувший к квакерам Лёртинг заявляет своему капитану, что не станет сражаться, а впоследствии стойко сопротивляется любым попыткам завербовать его на военный корабль; он проявляет мужество и недюжинную смекалку, держась своих принципов и не покидая при этом стези моряка.

Перевод выполнен по изданию 1770 года. При переводе мы старались передать своеобразную авторскую манеру Лёртинга – будучи не интеллектуалом, но человеком действия, он не всегда писал стилистически верно, опускал какие-то части предложения, словно боялся не успеть за мыслью. При этом текст обладает удивительной глубиной, живостью и эмоциональностью, давая читателю очень яркий, «объёмный» портрет автора.

ИСПЫТАННЫЙ В СРАЖЕНИЯХ МОРЯК СТАНОВИТСЯ МИРНЫМ ХРИСТИАНИНОМ,

как рассказано в повести об убеждении и обращении Томаса Лёртинга,(1) в которой присутствуют великие опасности, но наряду с ними и чудесные избавления.

Написано для личных нужд, а ныне публикуется для всеобщего пользования.

Перевод Александры Сагаловой

Перевод выполнен по изданию: The fighting sailor turn’d peaceable Christian: manifested in the convincement and conversion of Thomas Lurting. With a short relation of many great dangers, and wonderful deliverances, he met withal. First written for private satisfaction, and now published for general service. London: printed and sold by Mary Hinde, [1770?].

(1) В немногочисленных русскоязычных публикациях, где упоминается Лёртинг (Lurting), чаще встречается написание Луртинг (здесь и далее примеч. перев.).

…И перекуют мечи свои на орала, и копья свои – на серпы…

Ис. 2:4

К читателю

Коль скоро Богу было угодно указать мне путь посредством множества весьма примечательных избавлений и великих охранений, то мне отнюдь не хочется молчать [о них]; некоторые из них упомянуты в нижеследующем сочинении, которое изначально было написано для моих личных нужд, а ныне предлагается всеобщему вниманию.

Вот уже несколько лет как я оставил стезю моряка, удалившись на твёрдый берег, какового не знал посреди морской качки. Я окидываю взором события моей прежней жизни, и у меня возникает желание поведать о них и о тех многих избавлениях и охранениях, что выпали мне на долю (а также о том, как случилось моё обращение, и о тёмных деяниях врага, призванных помешать мне), чтобы и других побудить серьёзнее обдумывать пути свои, твёрдо держаться воли Божией и искать спасения в Господе.

Молчание – первейшее условие и в воинской дисциплине, и в дисциплине духовной, ибо пока не воцарится молчание, волю и намерение Господа нельзя постичь, а тем более исполнить.

И, поскольку я не вижу иного способа достойно встретить свой конец, кроме как предъявить читателю нижеследующее сочинение, это я, соответственно, и совершаю в надежде, что [от моего сочинения] кому-то будет польза в наши дни или в будущем. В этом единственно состоят моя цель и моё искреннее желание.

Томас Лёртинг

Испытанный в сражениях моряк становится мирным христианином… (начало)

В году 1646-м примерно четырнадцати лет от роду я был насильно завербован, и меня принудительно отправили на ирландскую войну; в Ирландии я оставался около двух лет при правлении Долгого парламента. Затем меня доставили в Лондон, и я отправился на войну с голландцами и испанцами (2), – за это время со мною происходили чудесные избавления, слишком многочисленные, чтобы описывать их здесь, но в ту пору они во мне ничего не пробудили. А после меня перевели на фрегат «Бристоль», на каковом судне по прошествии времени Господу было угодно обратить меня, о чём и пойдёт речь в этом сочинении.

(2) Очевидно, имеются в виду англо-испанская война 1655–1659 гг. (речь о ней пойдёт ниже) и англо-голландская война 1652–1654 гг. Согласно жизнеописанию, Лёртинг прибыл в Лондон примерно в 1648 г. то есть до начала обеих войн. Скорее всего, автор ошибается в датах – с подобным мы столкнёмся и далее на протяжении автобиографии.

Я служил помощником боцмана, под командой у меня было двести человек, и это мне поручили следить, чтобы все они являлись на богослужение и там присутствовали. Свою службу я нёс с усердием, а если кто-то отказывался подчиниться моему приказу на сей счёт, то таких я старался принуждать силой.

Из многих избавлений я упомяну лишь три или четыре, случившиеся в один день и пробудившие во мне некое раскаяние. Все эти избавления произошли в месте, именуемом Санта-Крус, это один из Канарских островов – там меня настигли не только вышеназванные четыре избавления, но и многие другие.

Мы стояли в бухте Калес (3), и тут наш генерал Блейк (4) получил известие, что шестнадцать галеонов прибыли из Вест-Индии в Санта-Крус (5); мы тут же отправились в путь и, придя через несколько дней на место, обнаружили, что всё так и есть. Несколько кораблей прошли вперёд, чтобы понять, как встали галеоны, и бросили якорь на половине расстояния пушечного выстрела от замка – это был большой замок (6), пушек там имелось, по меньшей мере, сорок, и вдобавок несколько фортов, да ещё окопы с брустверами, на каждом от восьми до десяти орудий.

(3) Так в тексте (Cales). По всей вероятности, это опечатка или ошибка автора (это не единственный в тексте пример искажения географического названия) и речь идёт об испанском Кадисе, блокаду которого осуществлял флот адмирала (морского генерала) Блейка в 1656–1657 гг.
(4) Роберт Блейк (1599–1657) – один из самых прославленных флотоводцев в британской истории, адмирал, реформатор флота, ближайший сподвижник Оливера Кромвеля. С провозглашением республики в 1649 г. Блейк был назначен одним из трёх морских генералов (должность в парламентском флоте, введённая вместо упразднённой после свержения монархии должности верховного лорд-адмирала).
(5) Далее Лёртинг описывает один из важнейших эпизодов англо-испанской войны 1655–1659 гг. – битву при Санта-Крус-де-Тенерифе (апрель 1657). В ходе этого сражения адмирал Блейк успешно атаковал испанский «серебряный флот», который доставлял золото и серебро из Южной Америки. Блейк полностью уничтожил неприятельский флот и береговые укрепления, не потеряв при этом ни единого корабля.
(6) Замок Сан-Кристобаль, построенный в 1577 г.

Ветер дул как раз в сторону берега, и мы, подойдя уже в числе последних, приблизились к корме флагмана и спросили:

– А нам теперь куда?

– Где найдёте место, – был ответ.

Мы попытались пристроиться, но места для нас не нашлось, так что мы пошли за кормой у остальных. Когда дым немного рассеялся, мы обнаружили, что находимся в полукабельтове (7) от вице-адмиральского галеона, на котором было около полусотни пушек и триста человек матросов, едва ли в кабельтове от адмиральского галеона с пятьюдесятью или шестьюдесятью пушками и четырьмя сотнями человек на борту, до большого замка с его сорока пушками – половина расстояния пушечного выстрела, а с некоторых фортов и из-за брустверов нас можно было достать и из мушкета.

(7) Кабельтов равен примерно 185 м.

Мы бросили якорь в полукабельтове от вице-адмирала, против его уязвимого места, то есть возле носа, и капитан велел мне, чтобы все встали по местам: мол, мы развернёмся – нам надо быть поближе к галеону.

– Я хочу, – сказал капитан, – встать к нему бортом.

И мы стали разворачиваться, чтобы встать к галеону бортом, мы так быстро поворачивались, а он так быстро уклонялся от нас, что вскоре он оказался на расстоянии мушкетного выстрела с берега. Затем капитан приказал мне вытянуть швартов из пушечного порта, и завести шпринг; проделав это, мы потравили якорную цепь и встали прямо против носа галеона, на половине расстояния мушкетного выстрела от него8. Тогда мы навели на неприятеля все орудия этого борта, числом то ли 28, то ли 30, и ударили что было мочи.

(8) Лёртинг описывает процесс постановки судна на шпринг, когда с помощью швартова, продетого в якорную цепь, делается особая растяжка, чтобы зафиксировать стоящее на якоре судно в желаемом положении. Во время морского сражения постановка на шпринг особенно важна для бортового залпа, который и собирается совершить капитан фрегата «Бристоль».

На втором залпе какие-то из наших ядер, как мы поняли, угодили в пороховой погреб, и галеон взорвался, никто, судя по всему, не уцелел.

Затем испанский адмиральский галеон задумал удружить нам так же, как мы удружили их вице-адмиралу, и уж мы попотчевали его со всем усердием из всех наших 28 или 30 пушек. С третьим залпом вся команда адмирала повыскакивала за борт, а галеон тут же взорвался.

Взорвав адмиральский галеон, мы направились к небольшому форту на другой стороне, чтобы напасть на тамошнее укрепление; и быстро утомили неприятеля. А что до [большого] замка, то из его сорока пушек достать нас могли разве что две или три – так глубоко мы ушли в бухту.

Зато, когда мы вышли оттуда, со стен замка по нам от души ударили из мощных орудий, но большого вреда нам не причинили.

Когда эта операция завершилась и на нашем счету было два взорванных испанских адмирала, я взял баркас и направился к галеону, который стоял на якоре возле берега, неподалёку от другого форта, решив, что там людей на борту уже нет. Но кто-то на галеоне всё же остался, они затаились на борту и ждали, пока мы подойдём на расстояние двух или трёх корпусов судна, – тогда они встали и дали залп по нам из нескольких пушек. И притом, что мы были совсем близко, ни один из их выстрелов нас не задел – и это я зову первым великим избавлением. И, когда мы возвращались к нашему кораблю, нас бойко обстреливали с нескольких фортов и из-за брустверов из пушек и мушкетов, иногда нас почти задевало, и всё-таки мы добрались благополучно до своего корабля. И это я зову вторым великим избавлением.

Вскоре дым от пушечных залпов развеялся, и я увидел у берега три галеона, они выстроились под прямым углом друг к другу: первый – бортом к берегу, второй встал ему поперёк носа, а третий – поперёк кормы. С одной стороны у них был форт, с другой – окоп с бруствером, в таком обыкновенно укрывалось пятьдесят или шестьдесят человек. Галеоны стояли в полукабельтове от форта и на таком же расстоянии от бруствер, а от берега – примерно в полусотне ярдов. Я взял пинассу (9) и двоих матросов и собрался было поджечь галеоны, но капитан заметил меня, позвал назад и дал мне ещё пятерых человек; как только мы вышли, наш корабль выстрелил из пушки, и мы под покровом дыма пробрались на борт галеона невредимыми (испанцы уже покинули свои корабли), я, не теряя времени, поджёг один галеон, от него занялись и остальные два.

(9) Лёгкое парусно-гребное судно, могло использоваться как посыльное или разведывательное.

Оставаться на галеонах уже было нельзя из-за пламени, однако наша команда в этот раз не позаботилась о том, чтобы дать залп и скрыть наше возвращение от [испанцев], сидящих в окопах за брустверами, – мы принуждены были спасаться от пламени и спешить на свой корабль у них на виду. А из-за брустверов мы прекрасно просматривались, и по нам дали залп из пятидесяти или шестидесяти мушкетов; двое из наших были убиты, а третьего ранило в спину; я сидел рядом с одним из тех, кого убило выстрелом, между ним и берегом, и близко к тому, которого ранило, при этом меня не задело. Это я зову третьим и [особо] знаменательным избавлением.

Покидая бухту, мы проходили на расстоянии трёх-четырёх корпусов судна от замка, где было сорок пушек; пушки держали наготове, дожидаясь, пока мы не окажемся прямо напротив замка, и тогда они ударили, но мы были слишком близко, выстрелы по большей части пришлись над нами и почти не повредили кораблю, разве только задело оснастку. Я тем временем садил грота-галс (10), и выстрелом перерезало ликтрос (11) прямо у меня над головой. И это было четвёртое избавление за какие-то шесть часов, которые я никогда не забуду. Я жажду возблагодарить Бога, который от этой и многих других опасностей самым очевидным образом меня избавил.

(10) Садить грота-галс означает натягивать с помощью специальной снасти (галса) нижний наветренный угол грота (нижний прямой парус на грот-мачте).
(11)  Трос, которым обшивают кромку паруса.

Вышеназванные шестнадцать галеонов – это были очень большие корабли, [водоизмещением] от трёхсот тонн до тысячи и даже больше. У первого из тех, что я поджёг, как полагали у нас, на борту было полным-полно серебра, и это судно тянуло на восемьсот тонн; да и два других были доверху нагружены, каждый на семьсот-восемьсот тонн, и все три галеона вместе пошли ко дну. Остальные из шестнадцати, [также] с избытком нагруженные, все были сожжены и разгромлены; вытащить груз испанцы не успели, – так с грузом корабли и погибли. В то время я ещё не был квакером, у нас на борту людей, именуемых так, тоже не водилось, и, насколько я помню, о них никто и не слыхивал.

Теперь настала пора понемногу начинать разговор о том, как люди, именуемые квакерами, очутились на нашем корабле. У нас на борту было несколько солдат; один из них бывал на собрании вышеназванных людей в Шотландии, и в команде нашлось двое молодых ребят, с которыми он беседовал. Самого этого солдата вскоре от нас забрали, а ребята остались, но в течение полугода особо не показывали своё покаяние или убеждение. Первое, что насчёт них бросилось в глаза, – так это то, что они отказались слушать капеллана и снимать шляпу перед капитаном; их и стали звать квакерами. Эти двое собирались вместе в молчании, и собрания их побуждали остальных к серьёзным расспросам, число [квакеров] росло, и чем больше их становилось, тем сильнее их притесняли. Капитан жестоко сокрушался и переживал, что [квакеры] росли числом, сам-то он был баптистский проповедник, а капеллан, отправлявший службу у нас на борту, выказывал к квакерам жестокосердие и свирепость. Обращаясь ко мне, он восклицал:

– О Томас, честный человек и добрый христианин! Что за опасные люди у нас на борту (он имел в виду квакеров)! Это богохульники, отрицающие Таинства и Слово Божие!

От такого я сам ожесточался не меньше него, много тяжёлых тумаков раздал я [квакерам], я творил против них насилие и был их великим гонителем (12). Однако память о вышеназванных [чудесных] избавлениях накрепко пристала ко мне, и Господь так переиначил меня, что больше я не мог ударить никого из людей, именуемых квакерами, а вскоре Господь просветил мой взор касательно капеллана: ведь я больше не мог делать, что он мне приказывал, бить вышеназванных людей, измываться над ними, – и тут же я перестал быть «честным человеком» и «добрым христианином»; с тех пор и вовеки на квакеров я смотрел непредвзято. И Господь Своим сияющим Светом озарил моё разумение, дабы я смог постичь ту большую разницу, что была между квакерами и исповедующими прочие веры; вследствие этого я дал Господу множество обещаний, что стану лучше, но от обещаний этих было немного толку, ведь я давал их, повинуясь своей воле. Господь показал мне, что давать много обещаний и не исполнять их не идёт мне на пользу, и это причинило мне многие тягости. И тогда я отстранился от исповедующих всякого рода веру, кроме только одного Роджера Денниса, которого звали квакером и который всецело мне полюбился. В своём жестокосердии, явленном в отношении вышеназванных людей и против них направленном, я ни разу его тронул, потому что он как-то сдерживал меня, хотя ни разу не сказал мне ни слова.

(12) По всей вероятности, Лёртинг соотносит себя с апостолом Павлом, бывшим до обращения гонителем христиан. Ср.: «…Меня, который прежде был хулитель и гонитель и обидчик, но помилован потому, что так поступал по неведению, в неверии» (1 Тим. 1:13). (Цитаты из Библии приводятся по синодальному переводу за исключением особо оговорённых случаев.)

Много раз, когда я намеревался разогнать людей, именуемых квакерами, собравшихся по делам своей веры, кулаками или иным способом, Роджер Деннис глядел на меня, и я не осмеливался пальцем тронуть никого из них. Прошло ещё какое-то время, я стал искать одиночества, и в моих спокойных и смиренных уединениях Господь был очень добр ко мне и даровал мне множество Божественных Посещений, [в ходе каковых] хоть мне и выпало осуждение, однако оно мне причиталось, и осуждение я сносил терпеливо, а после полюбил Его осуждение и Посещения, они стали мне милы и приятны, драгоценнее рубинов, [они составили] моё великое наслаждение. Я радовался этим Посещениям, они пробудили во мне чуткость, каковая позволила возлюбить их всем сердцем, ибо то был сердечный труд. Множество раз, когда я был один, Господь вторгался ко мне и, озаряя Своим блистательным Светом моё сердце, умилял и смягчал меня; более того, зачастую [Он делал это] с такой силой, что я не мог обуздать себя и сдержать возглас: «О, Господи!» Другие верующие даже не понимали, что и думать. А я знал, я чувствовал, что тут действует могущественная сила Божия, она назидает и созидает мою душу. В таких вот [духовных] трудах и в разных прочих я провёл полгода, удалившись от всех внешних забот, пребывая в одиночестве; иные говорили, будто я обезумел, а иные – будто меня что-то гложет, и об этом они писали домой, в Англию.

Из команды многие приходили посмотреть на меня, думая, что самое тело моё изменилось, и я слышал, как кто-то говорит, что, мол, тело моё всё то же, но выгляжу я как полоумный святой. Коротко говоря, я служил посмешищем и предметом для зубоскальства всем верующим, кроме людей, именуемых квакерами, – в душе я и сам был одним из них, хотя пока что и не присоединился к ним, Крест всё ещё оставался для меня слишком тяжёл. Однако множество раз ощущал я ту живую непреходящую Силу, что рождала во мне и дрожь, и трепет, и это меня радовало. И между тем я не становился квакером, Крест мне всё ещё был слишком тяжёл.

Но Господь явил Свою добрую волю, да будет благословенно священное Имя Его. После многократных осуждений и горестных внутренних мытарств на то случилась Его благоволение и Ему сделалось угодно подчинить мою волю Своей – в ту мрачную пору я совсем уже сдался: жизни бы и всего на свете не пожалел, лишь бы в совести моей настал мир с Богом, это было то единственное, чего так жаждала моя душа.

Как-то раз вечером, будучи в одиночестве, чему я несказанно радовался, я сидел, погружённый в раздумья и весьма ревностно [вопрошал] Бога: к кому же мне примкнуть, ведь я пока что один? И мне был дан ясный ответ: к квакерам, а из их числа был назван тот самый человек, который мне так полюбился, – как я уже упоминал ранее, это его я ещё прежде чтил очень высоко, это он сдерживал меня в ту пору, когда я достиг вершин своего жестокосердия к людям, именуемым квакерами, на нашем корабле. Но тогда я был в потрясении и даже возжелал: пусть бы Господь лучше даровал мне смерть. Я пустился в рассуждения. Как же это: [я] – да к людям, против которых и капеллан, и все верующие! Как же это: [я] – да к людям, которым я так долго чинил побои и измывательства ни за что! Лучше мне вовсе умереть. И тут враг, старый лукавый змей, без стеснения принялся внушать мне исподволь всякие мысли; но Богу угодно было поместить в мой разум разнообразные охранения, и Он вёл меня путём избавлений. В итоге с помощью Господней я пришёл к такому выводу: быть мне квакером или не быть, а главное – мир с Богом. И всё же немало я испустил горьких воздыханий, немало пролил слёз, прежде чем решился отправиться к Роджеру Деннису, моему Другу, именуемому квакером. Но милостив был Господь, да будет благословенно Его доброе Имя во веки веков, Кто не оставлял меня Своими осуждениями и порицаниями до такой степени, что я уже не мог больше выдерживать, сдался и отправился к моему Другу Роджеру Деннису.

– Я хотел бы поговорить с тобой, – сказал я ему.

– Я пойду с тобой, – очень тихо ответил он.

У меня была каюта, туда мы и спустились, и, оказавшись внутри, я запер дверь, и мы посидели какое-то время. Прежде чем [Роджер Деннис] заговорил, Господь возложил на меня Свою руку, и сердце моё умягчилось, и я обрёл великую чуткость; и, когда Роджер Деннис произнёс всего-то несколько слов, но в великом смирении и чуткости ко мне, и [эти слова] пришлись очень метко, попав «камнем в волос» (13). И я был полностью ублаготворён, обретя покой в разуме, и расстались мы в великой любви.

(13) Ср.: «…Из всего народа сего было семьсот человек отборных, которые были левши, и все сии, бросая из пращей камни в волос, не бросали мимо» (Суд. 20:16).

Но вскоре после этого старый враг, дьявол, вновь рьяно принялся за дело: как же это, связываться с этаким дурачьём! И разные другие подобного рода уловки пускал он в ход – ему вскоре предстояло лишиться своего владения, вот он и набрасывался на меня со всё большей яростью. От такой жизни я уже даже утомился и желал, чтобы поскорее настал первый день [воскресенье] и я мог бы пойти на собрание – самое первое моё собрание. Когда время настало, я явился на собрание, весь трепеща от благоговейного ужаса, и уселся в полном безмолвии среди [квакеров] – а было их шесть человек.

Я пробыл там совсем недолго, но весть о том, что я среди квакеров, донеслась до присутствовавших на богослужении; тотчас многие покинули капеллана и службу, чтобы поглядеть на меня. Они устроили большой шум и суматоху. Когда закончилось богослужение, капитан спросил, отчего случился весь этот шум. Ему сказали, это оттого, что я был у квакеров. Капитан приказал привести меня к себе, с ним были ещё несколько офицеров и первым, кто заговорил, был капеллан.

– Томас, – сказал он, – я полагал, вы весьма честный человек и добрый христианин, я сожалею, что вас ввели в такое заблуждение.

Капитан тем временем пролистывал Библию от начала до конца, ища доказательства, что квакеры не христиане. Все это время я стоял молча и разум мой был спокоен, и в том я черпал свою силу; когда они все увидели, что им меня не убедить, они принялись возводить на меня напраслину, говоря, что будто бы квакеры тогда-то и тогда-то бывали у меня и делали то-то и то-то, – всё это была сплошная ложь, и это мне придало [только] больше силы, ведь из квакеров у меня бывал один Роджер Деннис, а его я горячо любил и сам жаждал его общества, и [приходил он] всего-то прошлым вечером. Когда они закончили, я отправился к моим Друзьям в великом мире и ублаготворении и сказал им:

– Идя к капитану, я был квакером едва ли наполовину, но их выдумки и лживые россказни сделали меня настоящим квакером, по крайней мере, я надеюсь им быть.

Друзья мои приняли меня в большой любви и чуткости, и с тех пор я ходил на их собрания.
После этого Истина стала торжествовать и завладевать всем кораблём: несколько человек обратились к ней; когда я пришёл [к квакерам], их было шестеро, но и полгода не прошло, как нас стало двенадцать мужчин и двое мальчиков, в том числе мальчик, состоявший при капеллане.

Это чрезвычайно ослабило гонения, и они уже не возобновлялись, как ни старался капитан; он даже позвал несколько человек с других кораблей, чтобы наказать квакеров; люди эти явились с высокомерными словами, словно бы намереваясь пожрать нас в одночасье, но благословен будь Господь, у них недостало силы тронуть хоть кого-то из нас: их рога были иссечены на корню, а некоторых из этих людей в ближайшее время постигла смерть (14), поэтому все стали сторониться этой службы – измываться над нами.

(14) Очевидно, здесь отсылка к описанию четвёртого зверя из первого видения пророка Даниила: «После сего видел я в ночных видениях, и вот зверь четвёртый, страшный и ужасный и весьма сильный; у него большие железные зубы; он пожирает и сокрушает, остатки же попирает ногами; он отличен был от всех прежних зверей, и десять рогов было у него». (Дан. 7:7). Этот зверь произносит «высокомерные слова», и «за изречение высокомерных слов, какие говорил рог, зверь был убит в глазах моих, и тело его сокрушено и предано на сожжение огню» (Дан 7:11).

Примерно тогда же на нас обрушился великий недуг и унёс за короткое время более сорока жизней; из нас, квакеров, большинство хворали, но никто не умер, хотя и были близки к тому. Мы очень заботились друг о друге, когда болели, и у нас ни в чём не было нужды: всё, что было у одного, могли пользовать все. И таковы были наше усердие и великая забота о больных, бывших среди нас, что я не раз слышал, как люди, чахнущие и томящиеся на смертном одре, говорят:

– О, отнесите меня к квакерам, они так заботятся друг о друге, они позаботятся и обо мне.

В ту пору капитан был ко мне чрезвычайно добр, часто делился со мною тем, что было у него, приказал выделить мне каюту, а до того я лежал в гамаке. Всё теперь улеглось, утихли гонения, всеобщая любовь воцарилась меж всеми верованиями на борту, и Истина возымела большую власть, и несколько человек обратились к ней.

Пойдя на поправку, я послал к капитану спросить, можно ли мне сохранить за собой ту каюту, которую я занимал перед тем, как присоединился к квакерам, и капитан разрешил мне, поскольку в той каюте никто не хотел спать: поговаривали, будто туда вселился злой дух, – там один за другим умерло то ли трое, то ли четверо. Нам это оказалось очень кстати: я не только сам разместился в каюте, но мы устроили из неё место для молитвенных собраний.

Теперь, [когда] всё улеглось, капитан до поры оставался нашим другом и выказывал нам больше доброты, чем иные верующие. Капитан говорил:

– Томас, возьмите ваших Друзей и сделайте так-то и так-то или то и это.

И я брал Друзей и делал то и это, далеко превосходя его ожидания, а он пожинал все плоды: против сражений мы пока что не свидетельствовали, отказывались только от грабежа. Во всех дерзких предприятиях, в которых мы участвовали, никто из нас не пострадал, хотя из тех, кто был рядом с нами, нескольких ранило или убило. В таких случаях наш капитан имел обыкновение говорить другим капитанам:

– Да пусть хоть все они у меня будут квакерами, мне дела нет, квакеры из моих людей – самые стойкие.

То были вольные времена, но я видел в них предвестие грядущих испытаний, ибо совершаемое в притворной дружбе совершается ради собственной выгоды. Я ожидал, что настанет час, когда будут испытаны основания, и час этот настал, и каждый показал, чего стоит. Мы были в Ливорно и получили приказ следовать в Барселону, захватить или сжечь испанский военный корабль; нам надлежало расположиться прямо напротив крепости и разгромить её, что мы и сделали. С одного из бастионов стреляли по нашему кораблю, мне выпало разбить этот бастион. Мы, именуемые квакерами, сражались с той же отвагой, что и остальные, тогда ещё не прозревая дальше, а что до меня, то я разделся до пояса (так делали все во время сражения) и с охотой принялся за дело, выказывая не меньше храбрости, чем обычно. Я прошёл на полубак (15), навёл орудия и сказал:

(15) Возвышение над верхней палубой в носовой части корабля.

– Погодите стрелять, я погляжу по их выстрелу, может, прицелимся повыше или пониже.

Такой я был искусный воин, не хуже всех остальных; но Тот, в Чьей руке все чувства человеческие, может изменять их по Своей воле; и вот за один миг Он так перевернул мои чувства, что я, ещё мгновение назад во всю силу и с решимостью убивавший людей, спустя секунду уже не мог никого убить или погубить, хоть бы мне обещали за это весь мир. Я спускался с полубака, чтобы посмотреть, куда придётся [вражеский] выстрел, и тут слово Господне пронзило меня: «А каково будет, если ты убьёшь человека?» И такая была в этом мощь, что я какое-то время не понимал, был я в теле или вне тела (16); я развернулся, оделся и ходил по палубе, не замечая пушечных выстрелов, разум мой тем временем проходил через великое испытание. Кто-то спросил меня, не ранен ли я.

(16) Ср.: «Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет (в теле ли – не знаю, вне ли тела – не знаю: Бог знает) восхищен был до третьего неба» (2 Кор. 12:2).

– Нет, – отвечал я. – Но меня мучает совесть из-за сражения.

А до этого я не слыхал, что квакеры отказываются сражаться.

Настал вечер, мы отошли от крепости на расстояние дальше выстрела, и мне настоятельно потребовалось узнать, что на всё это скажут Друзья: я послал за двумя из них, включая человека, мне столь полюбившегося, и принялся у них допытываться насчёт того, чтобы сражаться. Они мало что ответили, сказали только, что, мол, если Господь вернёт их благополучно домой, то они никогда больше за такое не примутся. А я, охваченный страхом и благоговейным ужасом, отвечал им:

– Если я буду верен тому, что от Бога в моей совести, и если завтра снова будет то же самое, то с Господней помощью я буду свидетельствовать против этого.

Я это ясно понимал: коль скоро мы так много принимали участия в сражениях, то теперь нам надлежит свидетельствовать против них; я не сомневался, что этим путём приду к избавлению, а, если и нет, то воля Господня будет исполнена. На следующий день мы услышали, что несколько человек погибли на берегу, и это лишь прибавило мне печали. Спустя какое-то время Друг отправился к капитану, чтобы получить освобождение [от участия в боевых действиях]; капитан спросил его, в чём причина.

– Я не могу больше сражаться, – таков был ответ.

– Если кто во время боя отлынивает, – сказал капитан, – так я тому кишки выпущу.

– В таком случае, – заметил Друг, – ты будешь убийца, повинный в пролитии человеческой крови.

В ответ капитан его жестоко избил тростью и кулаками – и это называется баптистский проповедник.

Вот так капитан, бывший нам другом и защитой от злых людей, теперь обернулся нашим врагом, и мы остались беззащитными перед любым злоумышленником, желающим нас убить, – ведь мы отказывались сражаться. По всему кораблю был развешан отпечатанный приказ, где говорилось: «Того, кто оставит свой пост во время боя, каждый волен убить». Тягостные то были дни, и тем не менее у меня оставалась тайная надежда и вера, что, если мы будем верны тому, что Господь возвестил нам, то Он вызволит нас из рук [злых людей].

Какое-то время спустя, в году примерно 1655-м (17), мы были в Ливорно и получили приказ отправляться в плавание; однажды утром мы заметили большое судно, идущее в нашем направлении, и мы решили, что это испанский военный корабль, а с Испанией мы воевали. Поэтому нам было приказано готовиться к бою. Настало время испытаний, доказующих прочность оснований каждого (18). Я был на палубе, когда на меня упало великое бремя, и я пылко молил Господа ниспослать мне силу, чтобы я мог вынести грядущее испытание наших оснований; а затем я вопросил Господа, что же делать в столь затруднённых обстоятельствах, и был мне ответ: «Устроить собрание». Это показалось мне весьма странным, когда вся команда в хлопотах: один травит это, другой то, и, засомневавшись, я переспросил: следует ли Друзьям собраться? И мне был ответ: «Если прежде они не собирались, то Я ясно выразился».

(17) Видимо, Лёртинг ошибается: эти события не могли происходить ранее описанной выше битвы при Санта-Крус-де-Тенерифе, а она имела место в 1657 году. Однако война с испанцами действительно началась в 1655 году.
(18) Очевидно, здесь отсылка к 1 Кор. 3:10–13. Ср.: «Я, по данной мне от Бога благодати, как мудрый строитель, положил основание, а другой строит на нём; но каждый смотри, как строит. Ибо никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос. Строит ли кто на этом основании из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы, – каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть».

Охваченный благоговейным ужасом, я спустился и поговорил с двумя или тремя [Друзьями], а те в короткий срок оповестили всех остальных – общим числом двенадцать взрослых и двоих мальчиков, – и мы собрались на нашем старом месте к великому моему удовлетворению, ведь только двое из [Друзей] знали, какое испытание мне выпало в Барселоне. Но благословен Господь, раскрывший мне уста, и я поведал [квакерам следующее]:

– Всё казалось мрачным и затуманенным, – или же я употребил [другие] слова в таком роде, – однако верил я и уповал на Господа, что нимало не поколеблюсь, что Господь охранит меня, и не только меня одного, но и всех, кто разделяет моё исповедание и мою веру.

И я добавил:

– Это не повеление вам, я вверяю всех вас Господу, поступайте по Его указанию, одно лишь хочу посоветовать вам: не дайте уловить себя в силки. Вот-вот вас призовут занять свои места, и, если вы пойдёте, это будет им в помощь. И вот что ещё я вам посоветую: раз капитан так полагается на вас, то смотрите, не давайте ему удобного случая [вами воспользоваться]. Поэтому все, кто разделяет мой замысел, встанем вместе на самой открытой части палубы, пусть капитан нас хорошо видит, тогда он не сможет сказать, будто мы обманули его и утаили, что не станем сражаться, и он поставит других на наши места.

Пока мы сидели все вместе, кто-то из команды пришёл к [одному] Другу и сказал ему:

– Я тебе лом в кишки вобью.

А другой сказал:

– Я тебя прикончу.

Сильную неприязнь испытывали они к [Друзьям], потому и угрожали.

Я же пошёл, ум мой был охвачен великим благоговейным ужасом перед Богом, но чист от страха перед людьми, ибо, благословение Господу, весь страх перед людьми был удалён от меня. Поднявшись на палубу, я спиной прислонился к кабестану (19), к капитану я встал лицом, и он мог всего меня видеть, постояв так немного, я повернулся, чтобы посмотреть, кто идёт за мной следом и, когда я увидел позади себя своих Друзей, сердце моё взыграло от радости, меня так и разобрало при появлении [Друзей], для меня они были любезнейшим [зрелищем] из того, что мне доводилось лицезреть, и вся моя утроба возликовала при виде их; всю свою жизнь я без страха отдавал за них, видя их, жертвенных, подобно невинным агнцам, готовым к закланию, стоящих всех вместе. Вскоре является лейтенант и говорит одному из них:

(19) Лебёдка с вертикально расположенным барабаном.

– Ступайте на своё место.

[Друг] в ответ ему сказал:

– Я больше не могу сражаться.

Лейтенант только этого и ждал, он был нам лютым врагом. И вот он идёт к капитану и докладывает ему:

– Вон там все эти квакеры, не иначе как затевают бунт; один говорит, что не может сражаться.

Капитан спросил имя [того, кто так сказал] и спустился вниз. Сперва он сбил с того [Друга] шляпу за борт, схватил его за ворот, ударил большой тростью и силой поволок на его пост. Затем капитан вернулся на шканцы (20) и приказал слуге принести шпагу, что и было исполнено; капитан обнажил шпагу, пылая, как и всякий обнажающий оружие, яростью и негодованием; гнев захлестнул его.

(20) Самый верхний помост либо палуба в кормовой части корабля.

Едва лишь капитан обнажил свою шпагу, Слово Господне ожгло меня точно огнём, и было оно такое: «Меч Господа вознесён над ним; ежели он хочет жертвы, так предложи ему жертву» (21). Слово это с такой мощью отозвалось во мне, что я весь затрясся и задрожал, хотя вовсе не желал этого, а напротив, опасался, как бы все не решили, будто я испугался шпаги – я вовсе не испугался. И когда дрожь меня немного отпустила, я повернулся и сказал Другу, столь полюбившемуся мне:

(21) Ср.: «Меч Господа наполнится кровью, утучнеет от тука, от крови агнцев и козлов, от тука с почек овнов: ибо жертва у Господа в Восоре и большое заклание в земле Едома» (Ис. 34:6).

– Я должен идти к капитану.

– Довольно и того, что ты уже сделал, – ответил он.

– Но я чувствую нужду в том, чтобы пойти, – ответил я.

– Тогда я иду с тобою, – ответил он.

Увидев, как капитан выступил вперёд с обнажённой шпагой в руке, я вперил в него взгляд и с разумом, охваченным великим ужасом перед Господом, я сделал шаг к капитану, тот свирепо посмотрел на меня, желая устрашить, но я был вознесён выше его свирепых взглядов. От капитана меня отделяли примерно пять шагов и шесть ступеней. Всё так же охваченный ужасом и не сводя взгляда с капитана, я сделал пять шагов. На третьей ступени капитан побледнел, развернулся и двинулся прочь от меня; кликнув своего слугу, он велел тому унести шпагу. Я постоял немного и сказал своему Другу:

– Капитан ушёл, давай вернёмся к Друзьям.

И те приняли нас весьма сердечно, они были рады нашему избавлению. А ко всему прочему вскоре выяснилось, что корабль, с которым мы собирались сражаться, оказался генуэзским, то есть дружественным нам. Ещё с вечера капитан отправил ко мне капеллана, чтобы тот упросил меня не сердиться, ведь он, капитан, действовал во гневе. Капеллану я ответил, что и капитану, и всем людям желаю одного лишь блага, но настоял, чтобы он передал капитану мои слова: убей он во гневе человека, слишком поздно было бы для раскаяния, как бы горько он не плакал (22). И после этого капитан всегда оставался добр и уважителен ко мне.

(22) Очевидно, здесь сравнение с Исавом: «Вы знаете, что потом он хотел унаследовать благословение, но был отвергнут. Хотя он горько плакал, было слишком поздно для раскаяний». (Евр. 12:17, новый русский перевод).

Господь провёл меня через многочисленные и разнообразные испытания, за что я благословляю Его доброе Имя. Каким бы ни было трудным учение или испытание, но, если меня нужно было склонить перед тем, что Господь доводил до моего сведения как Свою волю и намерение, Он не упускал случая подвергнуть меня подобному испытанию; за что благословение Ему от века и до века, говорит душа моя (23).

(23) Ср.: «Господь – часть моя, говорит душа моя, итак буду надеяться на Него» (Плач. 3:24).

Продолжение >