Дневник. Ходатайство о бедных // Джон Вулман

«Днев­ник» Вулмана — это прежде всего памятник духовной литературы, отражающий внутреннюю жизнь души, нравственные искания и поиски Бога. Источниками для него явились прежде всего Библия, как Ветхий, так и Новый Завет (об этом свидетельствуют, в част­ности, частое цитирование или упоминание тех или иных мест из священных текстов), дневники других странствующих квакерских проповедников, а также такие классические произведения квакерской литера­туры. … Джон Вулман — один из людей, которые понимают, понимали всегда: человеческая жизнь, бесценный дар во всякое, в любое время.

---

Скачать полностью: [.pdf] [.rtf]

Татьяна Иванова

…НО ЧТО-ТО ВЕЧНО ПОД ЛУНОЙ

Эта книга не для всех. Потому и тираж невелик. Эту книгу не стоит читать людям, которые довольны собой. А если чем-то все же до конца в себе и не удовлетворены, то, может быть, лишь нарядом, который, похоже, вот-вот выйдет из моды, или помадой, потому что бледна, или прической — то и дело сбивается. Не надо, не тратьте время на Джона Вулмана. Его рассуждения о нарядах, шляпах, их цвете и формах вас не заинтересуют. Его советы покажутся слишком пространными, вовсе не современными, стран­ными, нудными.

А что, разве у такого серьезного религиозного мысли­теля есть рассуждения о нарядах и шляпах?! Да есть, есть… Нелегко припомнить хоть одну тему, занимающую живого человека, о которой не думал бы Джон Вулман. И все же мало быть просто живым, умеющим читать человеком, чтобы прочесть Вулмана.

Если вы ищете развлечения, занимательности, занят­ности — откройте что-то другое, не этот «Дневник» и не это «Ходатайство о бедных». Если у вас нет привычки к нето­ропливому, нелегкому чтению и стремления обзавестись такой привычкой тоже не возникает, вам эта книга не нужна.

Но если… Если хотя бы однажды вы осознали себя как временного жителя в этом мире… И вспомнили старинный символ ухода — пустую ладонь, в которой с собой ничего не унесешь… Если хоть раз в жизни, пусть мимолетно, вам явилась вдруг мысль о том, что на самом деле не надо ни изнурительной работы, ни поверхностной дружбы, ни праз­дной болтовни… Если трудами, лукавством, приспособлен­чеством, хитростью вы пытаетесь обеспечить счастливое будущее своему ребенку и вдруг сознаете, что ни карьера, ни богатство не уберегут его от несчастий, и эта догадка ужасает вас, и вы гоните ее от себя, как злую муху, но она лезет в голову вновь и вновь, и однажды, понимая, что некого больше спросить, вы спрашиваете самого себя: «Так что же я должен сделать, чтобы мой ребенок был счаст­лив?..» Возьмите Джона Вулмана. Он умел достойно жить. И сумел достойно умереть. По-старинному неспешно и об­стоятельно он будет говорить с вами. О смысле жизни.

Где тот круг друзей, в котором серьезно и трезво, умно и не просто бережно – с жалостью, состраданием и неж­ностью собеседников друг к другу, — где тот круг, в кото­ром вы могли бы говорить, и вам было бы, кого слушать, не о чем-нибудь — о смысле жизни. Нет такого круга, нет таких собеседников… Но, может быть, это Джон Вулман.

«…Если глаза наши будут настолько проницательны, чтобы ясно различать дух себялюбия; мы узрим, что он — величайший из всех тиранов…»

Времена не выбирают, в них живут и умирают. Мно­гим кажется, что они родились слишком рано, и середина девяностых годов в России — время, в которое им не вписаться, не их время. А многим кажется, что все в самый раз, впору, надо только успевать, поворачиваться, не зевать. Но есть люди — их были всегда считанные единицы, Джон Вулман один из них — есть люди, которые понимают, понимали всегда: человеческая жизнь, бесценный дар во всякое, в любое время. Можно и нужно любить ее, радо­ваться ей, ни за чем не гонясь, никому не передавая право, дарованную свыше свободу, трудясь и не изнуряясь, любя и не предавая, ни под кого не подлаживаясь и никого не обижая, не ленясь, не упрямствуя, не утесняя других. «Христос, наш водитель, достоин того, чтобы следовать за ним путями Его во все времена.»

Эта книга для тех, кто готов послушать мудреца, попы­таться понять его мудрость — и, поняв, что в сути своей чело­век не меняется не только от года к году, но и от века к веку, от эпохи к эпохе, отбросить суету сует и всяческую суету. И жить. И помнить, что лишь один Христос наш водитель.

Эта книга для тех, кто, поняв, что сам изменить себя и свою жизнь не успеет, не сумеет, не сможет, но ради того, чтобы сделать земной путь своего ребенка как можно осмысленнее, радостнее, готов осознать свой главный долг перед ребенком. Этот долг состоит в том, чтобы приучить его с радостью и удовольствием читать подобные книги. Подобные… В истории мировой культуры книг, подобных этой, так немного, что у человека, действительно счастли­вого, все они уместятся в домашней библиотеке.

 

К РУССКОМУ ЧИТАТЕЛЮ

Чтение чужого дневника может быть весьма увле­кательным занятием; а может – и нет; это зависит в первую очередь от личности того, кто доверяет свою жизнь бумаге. За страницами «Дневника» Джона Вул­мана перед нами предстает человек такой обескураживающей скромности, такой беззащитной честности, такой чистоты души, что все это позволяло ему напря­мую испытывать влияние Божественной воли (ведь только «чистые сердцем – Бога узрят») и исполнять ее веления. Недаром западные авторы сравнивают Вул­мана по нравственному чувству, пронизывающему страницы его дневника, со св. Франциском Ассизским и Альбертом Швейцером. «Дневником» восхищались поэт Кольридж и философ Эмерсон; в двадцатом веке Он оказал немалое влияние на знаменитого писателя Теодора Драйзера. Исследователи-филологи ставят его в один ряд с такими классическими произведе­ниями духовной литературы, как «Автобиография» Б. Франклина и «Уолден, или жизнь в лесу» Г. Торо. Нашему читателю предоставляется теперь возмож­ность сопоставить его с лучшими памятниками рус­ской духовности.

Последнее, самое научное и полное издание «Днев­ника» Джона Вулмана (а издавался он много раз) вы­шло под редакцией Филлипса П. Моултона в 1971 г. в «Библиотеке протестантской мысли». Однако самого Вулмана вряд ли можно причислить к протестантам в полном смысле этого слова. Он был квакером, а квакерство существенно отличалось от классического про­тестантизма — лютеранства и кальвинизма.

Движение квакеров зародилось в Англии в ходе революции середины XVII в. Гражданская война меж­ду королем и парламентом расколола вековые устои старого общества, принесла с собой новые идеи, новое отношение людей к Богу и друг к другу. Широкие слои народа искали выражения своих собственных чаяний — кто в догматике, кто в мистике, кто в про­поведи вседозволенности. Многочисленные народные секты противопоставляли свои доктрины как офици­альной Англиканской церкви, оплоту королевской власти, так и основанному на кальвинизме учению ведущих идейных сил революции — пресвитерианству и индепендентству. В отличие от этих классических протестантских церквей, отстаивавших идею избран­ности одних и вечного осуждения других, квакеры утверждали абсолютное равенство всех людей перед Богом. Веря в благую и непреложную роль Промысла Божия в человеческой жизни, они тем не менее при­знавали за человеком свободу выбора и свободу дей­ствий. Пресвитериане и члены индепендентских кон­грегации источником веры и откровения считали Свя­щенное Писание — «Слово Божье», а квакеры, не отрицая верховной ценности Библии как выражения этого Слова, полагали, что возможно непосредствен­ное общение с Богом путем молитвенного созерца­ния и внутреннего просветления. Вера в то, что Внут­ренний Свет Христа может проснуться в каждом че­ловеке, просветить его и руководить им без всякого посредничества, — вот что, пожалуй, составляло основу мировоззрения Друзей (или «Детей Света», как они сами себя называли). Кальвинисты признава­ли идею свободы и справедливости в области духа и преспокойно мирились с рабством в земной жизни, а квакеры ожидали и зачастую прямо требовали при­менения евангельских и раннехристианских мораль­ных норм к окружающей жизни.

Английские квакеры в XVII веке не были сектой, ибо ни оформления членства, ни взносов, ни списков, ни мест для богослужений поначалу не существовало. Из графства в графство переходили странствующие проповедники, собирая толпы слушателей и создавая общины новообращенных. Основателем движения считается Джордж Фокс, сын ткача, который в 1647 г. пережил мистическое откровение: божественный го­лос сказал ему, что только сам Иисус Христос внутри него может ответить на его духовные искания. С тех пор Фокс проповедовал новое учение в храмах, на рыночных площадях и в поле под открытым небом. Наряду с Фоксом и одновременно с ним доктрину «внутреннего света» проповедовали Дж. Нейлор, Р. Хабберторн, Э. Бэрроу, А. Пеннингтон, Дж. Парнелл и многие другие квакеры.

Это учение находило горячих последователей в среде мелких лавочников, ремесленников, подмас­терьев, батраков, наемных рабочих, малоземельных крестьян. Оно и неудивительно. Требования и доктри­ны квакеров носили демократический и революцион­ный характер. В ряде случаев «Друзьями Истины», «Детьми Света» становились и выходцы из образован­ных слоев общества, а также из дворян. Их привлекала нравственная чистота и мистическая глубина учения Друзей.

Поскольку квакеры в отличие от всех прочих направлений тогдашнего христианства помещали Бога во внутренний мир верующего и полагали, что с каждым из них может говорить тот самый дух, который диктовал библейские речения пророкам и апостолам, это приводило их к отрицанию церков­ной организации, необходимости каких-либо посред­ников между верующими и Богом, а значит, — к отрицанию обрядов, иерархии, клира, к отказу от уплаты налогов, собираемых на нужды церкви, в первую очередь церковной десятины, и к проповеди широчайшей религиозной терпимости.

Проповедь вселенской божественной любви, от­крытой всем без исключения людям — богатым и бедным, просвещенным и невежественным, язычни­кам и христианам, вплоть до мусульман, иудеев и американских индейцев, — являлась по существу проповедью полного равенства всех людей перед Бо­гом, проповедью всемирного братства и взаимопомо­щи. Доктрина внутреннего света не оставляла места для разделения между людьми. Социальная, расовая принадлежность, вероисповедание, в котором чело­век воспитывался, его пол, — все это теряло свое зна­чение, коль скоро в душе его или ее открывался источ­ник «истинного света».

Квакеры были хилиастами — они ожидали скорого второго пришествия Христа на землю. Но ожидание их не было пассивным. Приготовление себя к этому ве­ликому событию носило у них социальную окраску: они не мыслили его себе без активной деятельности на благо ближнего. Главную цель своей жизни Фокс и его последователи видели в том, чтобы своим примером убедить людей жить согласно «духу Христа», духу любви и мира, дабы общество здесь, на земле, могло уподобиться Царствию Небесному. Они постоянно подчеркивали значение добрых дел для спасения ду­ши и считали, что богослужением, т. е. служением высшему идеалу и окружающим людям, должна стать вся жизнь человека.

Особых форм культа у Друзей не существовало: они собирались на площадях, в гостиницах, иногда в домах друг у друга и вместе предавались молчаливым религиозным размышлениям. Они «ожидали Бога», т. е. углублялись в смиренную внутреннюю тишину, дабы ощутить в себе присутствие Высшего начала и подчиниться ее велениям. Тот, на кого «нисходил дух», проповедовал. Это мог быть представитель лю­бого слоя общества, мужчина или женщина. Денеж­ных сборов на содержание проповедников не произ­водилось: каждый зарабатывал себе на жизнь соб­ственным профессиональным трудом.

И во времена Республики, и в период кромвелевского Протектората, и особенно после реставрации Карла II Стюарта в 1660 г. квакеры подвергались жес­токим преследованиям. Их собрания разгонялись, их побивали камнями, бросали в тюрьмы. Спасаясь от гонений, многие семьи переселялись в заокеанские владения Англии: Нью-Джерси, Пенсильванию, Мас­сачусетс, Мериленд, Вирджинию. В некоторых из этих колоний, особенно в Пенсильвании, пожалованной королем квакеру из знатной семьи Уильяму Пенну, образовались значительные поселения Друзей, кото­рые пользовались там религиозной свободой.

К XVIII веку Друзья, выжившие и закалившиеся в эпоху гонений, постепенно превратились в замкну­тую секту со своими обычаями, традициями, запрета­ми. Честность, бережливость и трудолюбие привели многих из них к материальному достатку; ему способ­ствовала также традиция взаимопомощи и сплочен­ности, отличавшая квакеров с самого начала их суще­ствования. И в Англии, и в Америке были построены дома для молитвенных встреч, созданы школы, библиотеки. Квакеры предпочитали брать жен и выхо­дить замуж внутри своей секты, отдавать детей на обучение только в квакерские школы и т. п.

Каждое воскресенье, которое они называли, как и остальные дни, просто порядковым номером — «Пер­вый день недели», дабы не употреблять языческих названий¹, Друзья собирались на свое богослужение в молитвенный дом. Служба проходила в молчании. Тот, кто чувствовал духовное побуждение, мог встать и сказать несколько слов в поучение или назидание. Обычно некоторые из членов конгрегации говорили чаще других, чувствуя к этому способность и призва­ние, и тогда их называли «служителями» (ministers). Собрание иногда признавало заслуги таких «изуст­ных служителей» и записывало их имена в своих про­токолах. Такие служители обычно посещали другие собрания Друзей в округе или даже в заморской Анг­лии и участвовали в их молитвенной жизни.

Помимо молитвенных собраний, проводились «деловые собрания», ежеквартальные и ежегодные съезды и «собрания по дисциплине», где рассматри­валось поведение членов конгрегации. Когда кто-то из Друзей чувствовал внутренний зов навестить со­брания в других частях колоний, обычай требовал, чтобы он испросил разрешения и благословения у своего собрания; в случае согласия Друзей он полу­чал специальный «сертификат» — документ, реко­мендующий его Друзьям из других местностей как «странствующего служителя».

Вулман родился в 1720 г. в квакерской семье среднего достатка неподалеку от Филадельфии (граф­ство Берлингтон, Нью-Джерси). Отец его был земле­владельцем, садоводом и нотариусом, знакомым со многими видными предпринимателями в Филадельфии и ее округе. В семье было тринадцать детей; Джон был четвертым. В возрасте четырех лет он начал посещать сельскую школу, где проучился, как води­лось в те времена, полных десять лет. С детства мальчик любил читать; семейная библиотека и собра­ния книг в домах у друзей пополнили его образование. В доме царила благочестивая квакерская атмосфера: каждое воскресенье после посещения молитвенного собрания вслух читалась Библия или другие религи­озные книги.

Искушения юности не обошли Вулмана стороной: как он сам вспоминает, он связался с дурной, фриволь­ной компанией молодых людей, проводивших свои дни в праздных увеселениях. Это рождало серьезный внутренний конфликт: привитая дома тяга к благочес­тию и духовной дисциплине не соответствовала раз­нузданному и циничному окружению молодых повес. В течение нескольких лет в душе юноши происходила нешуточная борьба; наконец, чистая, духовная сторо­на его существа победила, и он отошел от прежних знакомств.

В возрасте 21 года Вулман оставил отчий дом и пе­реселился в городок Маунт-Холли, находившийся на расстоянии 5 миль от родной деревни, чтобы начать ра­ботать по найму в магазине, где продавались хлебные изделия и разные другие мелочи. Торговля шла успеш­но, и через некоторое время Вулман уже открывает собственный магазин, который приносит ему все боль­ший доход. Дело расширяется, хозяин богатеет. Но вот странно! — богатство и успех в деле не радуют его. Они требуют от него все больше времени и усилий, отрывая от столь драгоценного чтения, от созерцаний и молитв. Они серьезно бередят его совесть — ведь сказано же в Евангелии, что трудно богатому войти в Царствие Небесное. А Небесное Царствие занимает его гораздо больше, чем земные успехи. И Вулман сознательно сокращает свое дело, урезает доходы, чтобы они не мешали его духовному росту. Он обучается ремеслу портного, начинает шить одежду и наконец совсем оставляет торговлю. Свой бюджет он пополняет время от времени, составляя завещания и другие официаль­ные бумаги и обучая детей. Любимым досугом для не­го становится уход за своим фруктовым садом. Такие занятия позволяют ему жить без спешки, просто, скромно, следуя своему духовному призванию.

В семье его царила гармония. По достижении двадцати девяти лет он, испросив предварительно совета у Бога, женился на «благосклонной девице» Сэйре Эллис, с которой был знаком задолго до свадь­бы. У них было двое детей, один из которых умер во младенчестве. Как написали в некрологе Друзья из его собрания, он был «любящим мужем и нежным отцом»; об этом свидетельствуют и страницы его Дневника.

Вулман с юных лет — активный член квакерского собрания. В двадцать три года он уже записан как «служитель» и, испросив необходимую сопроводи­тельную бумагу, отправляется в свое первое путеше­ствие. Со времен Джорджа Фокса для квакеров было обычным ездить навещать Друзей; эти поездки носи­ли не столько миссионерский (квакеры не старались специально обращать людей в свою веру), сколько дружеский и познавательный характер; впрочем, стран­ствующие служители никогда не отказывали в дружес­ком общении и открытом рассказе о себе встречав­шимся приверженцам других конфессий; более того, своим примером, всем своим поведением они пока­зывали, как должно жить истинному ученику Христа.

В течение своей жизни Вулман проделал около тридцати таких странствий; их описание занимает значительную часть его Дневника. Последнее свое путешествие он предпринял в Англию в 1772 году; во время этого путешествия он заразился оспой и после тяжелого недуга умер в Йорке в возрасте 52 лет.

Свой «Дневник» Вулман начал писать, когда ему исполнилось тридцать шесть; это значит, что первая часть, до 1756 года, представляет собой скорее авто­биографию, чем дневник. Впоследствии он до самой смерти своей вносил туда записи, более всего касавши­еся его путешествий и духовных переживаний. «Днев­ник» Вулмана — это прежде всего памятник духовной литературы, отражающий внутреннюю жизнь души, нравственные искания и поиски Бога. Источниками для него явились прежде всего Библия, как Ветхий, так и Новый Завет (об этом свидетельствуют, в част­ности, частое цитирование или упоминание тех или иных мест из священных текстов), дневники других странствующих квакерских проповедников, а также такие классические произведения квакерской литера­туры, как эссе и трактаты Уильяма Пенна, «Апология» Роберта Баркли и «История возникновения, приумно­жения и развития христианского народа, называемого квакерами» Уильяма Сьюэла. Вулман читал не только квакерскую духовную литературу: он знал произведе­ния немецкого мистика XVII в. Якоба Беме, весьма популярного среди квакеров, книги английских пури­тан, а также знаменитый памятник средневековой католической литературы — «Подражание Христу», приписываемый Фоме Кемпийскому. Уже это говорит о широте взглядов Вулмана.

Как отмечают исследователи, главная черта, при­сущая «Дневнику» Вулмана, — это глубокий спиритуа­лизм, постоянное ощущение присутствия Бога и Хрис­та в своей жизни, по временам, наоборот, — острое чувство богооставленности, а также несомненная спо­собность сообщаться с божественными силами, испра­шивать у них совета, просить помощи и поддержки. Временами он видел особые, духоносные сны, влияв­шие на его жизнь. Подчас он чувствовал водительство Божие, и сердце его «расширялось» и «пламенело», ощущая в себе Внутренний Свет — основу основ квакерского вероучения. Он твердо верил в Божий промысел, который творит только благо для тех, кто вверяется ему.

Это рождало у него особое чувство защищеннос­ти, безопасности и покоя даже в самых непредвиден­ных и затруднительных обстоятельствах. «Женщина, — писал он, — может забыть о своем грудном младенце, но Он никогда не забудет о своих верных»². Эстер Тьюк, ухаживавшая за ним во время его последней болезни, была поражена покоем, исходившим от этого смертельно больного человека. «Состояние его души в продолжение всех этих невыразимых мук неизмен­но оставалось спокойным; твердая вера в Господа, совершенное предание себя Его воле проявлялись во всем; терпение, которое невозможно описать; надежда и вера были столь тверды у него, что никакое внешнее бедствие, казалось, не могло его расстроить или встре­вожить»³.

На этой духовной основе зиждилось обостренное нравственное чувство Вулмана, до сих пор поража­ющее читателей. Истина и Добро для него нераздель­ны, и «дурные обычаи», против которых он так искрен­не ополчался, являлись, как он полагал, таковыми именно потому, что не имели своим основанием чис­тую Истину христианского учения. Подобным же образом истинная мудрость и истинное добро для не­го — почти одно и то же. Несокрушимая вера в Божий промысел приводила его к убеждению, что миром правит нравственный закон — высшая справедливость, и зло так или иначе получит должное воздаяние. Во всех своих поступках он прежде всего руководствовал­ся убеждением, что человек должен творить добро и поступать по справедливости, чего бы это ему ни стоило.

Этот нравственный императив рождал глубокую озабоченность социальным состоянием общества. Помимо дневника, Вулман писал еще письма, посла­ния от Ежегодных квакерских собраний, а также эссе, которые, как и «Дневник», ясно показывают, что более всего его волновали три проблемы: расовые взаимоот­ношения, проблема нищеты, вопиющей среди изоби­лия и роскоши, и проблема войны и насилия. Как видим, проблемы как нельзя более актуальные в конце XX века.

Следует сказать также, что социальные проблемы, волновавшие Вулмана, вполне отвечали учению и тра­дициям Друзей. Для квакеров понятие молитвы выхо­дило далеко за пределы ежевоскресных молчаливых богослужений. Молитвой должна была являться вся жизнь, все действия и поступки человека. Созерцание Бога не отрывалось от повседневности, а органически входило в нее. Каждый помысел и поступок в идеале соотносились с велениями Христова Света. Кроме того, убежденность в том, что «нечто от Бога» присут­ствует в душе каждого человека, приводила к подчер­киванию равенства всех людей независимо от пола, возраста, социального положения, расы и даже религи­озных убеждений. Ниже мы увидим, как эти основопо­лагающие принципы учения Друзей нашли выражение во взглядах и деятельности Вулмана.

О том, насколько сильно был озабочен Вулман проблемой рабства негров, читатель прочтет на страницах его дневника. Здесь скажем несколько слов о трак­тате «Некоторые соображения о содержании негров», в двух частях. Первая часть трактата была написана в 1746 году, вскоре после того, как Вулман завершил свое путешествие на Юг — в провинции Мэриленд, Вирджиния и Северная Каролина, где рабство и рабо­торговля имели более жестокие формы, чем в тех краях, где жил Вулман. В 1753 г. Вулман по желанию отца, высказанному на смертном одре (он умер за три года до того), представил этот трактат на рассмотрение Комитета по публикациям при Ежегодном собрании, и в следующем году «Некоторые соображения» увиде­ли свет. Вторая часть трактата была закончена в 1761 г. и опубликована в следующем, 1762 г.

Чувствительную натуру Вулмана глубоко ранило бесправное, нищенское положение черных рабов, стра­давших физически и нравственно от тяжелой работы и своего униженного положения. Хотя он и признавал, что в некоторых домах с рабами обращаются мило­сердно, все, же это было скорее исключением, чем правилом. Не менее заботило Вулмана духовное благо­получие самих угнетателей. С полным основанием он полагал, что жестокость по отношению к рабам, к ко­торой люди привыкают с самого детства, является серьезной угрозой для нравственного состояния их души, делает их самих жестокими и черствыми, закры­вает им пути к истине, любви и божественной благо­дати. Наконец, Вулмана заботило и благополучие все­го Общества Друзей как ветви христианской церкви, уже по этой причине обязанного проявлять милосер­дие и уважение к угнетенным и обиженным рабам. То, что квакеры, призванные почитать Бога во всех людях, являются угнетателями и притеснителями своих «собратьев по творению», глубоко возмущало Вулмана. Это, по его мнению, отвращало Общество в целом от истины и препятствовало его духовному росту.

Постепенно Вулман приходит к мысли о необхо­димости отмены рабства вообще. Но в качестве мето­да борьбы с этим злом он избирает — в соответствии с верой и практикой Друзей — путь индивидуальной работы с теми, кто держал у себя рабов. Терпеливо и уважительно в течение тридцати лет своей сознатель­ной жизни он ведет нелегкие разговоры с рабовла­дельцами, убеждая их отпустить рабов на свободу хотя бы по достижении ими возраста 30 лет. В Ньюпорте (Род-Айленд) он созывает на собрание самых видных квакеров-рабовладельцев и, после необходимой мо­литвы, обсуждает с ними пагубные последствия рабо­торговли и содержания рабов.

Характерен и такой метод. Путешествующие Друзья по традиции останавливались в домах своих собратьев по вере, ничего не платя им за ночлег и пи­щу. Вулман же, останавливаясь в домах рабовладель­цев, настаивал на том, чтобы уплачивать за их госте­приимство, ибо богатство и благополучие дома, где он жил, основывалось на тяжком труде рабов. Если хозя­ин дома не хотел брать деньги, Вулман просил его разрешения раздать деньги непосредственно неграм, обслуживавшим хозяйство.

В 1754 г. Вулман составил послание от имени Еже­годного собрания Филадельфии, направленное против рабства; публикация его трактата «Некоторые сообра­жения против содержания негров» оказала немалое влияние на отношения к этой программе Общества Друзей в целом — как в Американских колониях, так и в Англии. Отчасти под влиянием этих документов Лондонское Ежегодное собрание в июне 1758 г. отвергает работорговлю, а в сентябре того же года Ежегодное собрание Филадельфии в своем протоколе убеждает Друзей освободить своих рабов и заявляет, что любой член Общества, купивший или продавший раба, от­страняется от участия в делах конгрегации.

Вторая часть «Некоторых соображений», еще бо­лее убедительная, благодаря широкому распростране­нию среди квакерских общин по всему континенту приводит среди них к широкому движению против рабства, и в 1776 г., через четыре года после смерти Вулмана, Ежегодное собрание Филадельфии издает запрет на рабовладение для членов Общества.

Говоря об антирасистских убеждениях Вулмана, следует упомянуть и о его добром, уважительном и сочувственном отношении к индейцам, которое осо­бенно проявилось во время его путешествия в район Вайалусинга в глубинных областях Пенсильвании в 1763 г.

Второй социальной проблемой, волновавшей Вулмана, была проблема бедности. Острое сознание социальной несправедливости, разделявшей общество на богатых, которые жили «в избытке» и окружали себя предметами роскоши, и нуждающихся бедняков, за­рабатывавших хлеб насущный тяжким трудом, было типично для Друзей с самого начала их движения. И Дж. Фокс, и Дж. Нейлор, и Дж. Парнелл, и Э. Бэр-роу со страстью обличали богатство и пытались защи­тить бедных. Английский квакер Джон Беллерс в кон­це XVII в. создал кооперативный проект «Производ­ственного содружества», цель которого определил как «прибыль богатым, жизнь в достатке бедным и хоро­шее воспитание юношеству»⁴. Экономические идеи Вулмана высказаны в его «Дневнике» и особо — в трактате «Ходатайство о бедных», составленном в 1763-1764 гг. Вулман не был сторонником уравне­ния или обобществления собственности. Однако он считал, что каждый человек имеет неотчуждаемое право на пользование землей и необходимыми для его жизни материальными благами. Позднее эта идея будет со всей ясностью высказана известными ре­форматорами в экономике Томасом Пэйном и Генри Джорджем. Но в отличие от них Вулман обращался прежде всего к совести богатых людей, убеждая их ос­тавить ненужные привычки к роскоши и жить скром­нее, с тем, чтобы бедные могли получать за свой труд больше и не тратить здоровье на непосильных рабо­тах. Как видно из «Дневника», он часто на собствен­ном примере показывал, как можно добровольно уменьшить свои прибыли и свои материальные пот­ребности и стремиться только к тому, что действи­тельно необходимо для жизни. Такое добровольное урезание потребностей, как явствуют примеры святос­ти во все времена, является свидетельством духовного роста и в свою очередь способствует ему.

Одна из самых существенных черт мировоззрения Вулмана, которая также идет в русле квакерской тра­диции, — это решительное отрицание войны и наси­лия. Вулман был уверен, что «семена войны» коренят­ся в несправедливом социальном устройстве обще­ства, а также в неумеренных аппетитах богатых, стре­мящихся все более умножать свои прибыли. Он уве­рял, что стремление белых людей получать высокие прибыли от торговли с индейцами ведет к враждеб­ности, войнам и жестокостям. Во время войны с Фран­цией и с индейцами, когда Британское правительство искало поддержки Американских колоний, Вулман в послании от имени Филадельфийского Ежегодного собрания убеждал Друзей противостоять войне, не участвовать в ней, но всецело довериться «руке Всемо­гущего». И пусть даже некоторые из них будут наказа­ны за это и претерпят конфискацию имущества или тюремное заключение, — ни страдания, ни даже смерть, писал он, не страшны тем, кто послушен воле Божией. Когда для нужд войны были назначены специаль­ные налоги, Вулман отказался платить их, дабы не под­держивать тем самым насилие и кровопролитие. «От­казаться от активной уплаты налога, который наше Общество в целом уплачивало, было крайне неудоб­но; но делать то, что противоречило моей совести, казалось мне еще более ужасным»⁵, — пишет он. Что­бы способствовать установлению мирных отношений с индейцами, он предпринимает далекое и опасное путешествие в районы, ими населенные, объясняет им свое возмущение политикой белых по отношению к ним, выслушивает их жалобы, выражает им сочув­ствие и устраивает вместе с ними молитвенные со­брания.

Духовная высота и социальные взгляды Вулмана оказали немалое влияние на нравственное состояние Общества Друзей в его время, способствуя его очи­щению и укреплению. Кропотливая работа по убежде­нию сотен людей в несправедливости и вреде рабства; призывы к скромной, трудолюбивой жизни; забота о бедных; стремление относиться к индейцам как к людям, достойным уважения и человеческих прав; выступления против войны и отказ платить военные налоги, — все это производило большое впечатление на современников. Уже при жизни Вулмана были изда­ны и широко распространились среди квакеров неко­торые из его трактатов, в частности «Некоторые раз­мышления о содержании негров», «Размышления о чистой мудрости и человеческой политике», «Размышления об истинной гармонии рода человеческо­го», а также послания от Ежегодного собрания Фила­дельфии и некоторые другие послания. Сразу после его смерти, в 1773 и 1774 гг. были опубликованы краткие эссе, написанные во время морского путешествия в Англию, под общим названием «Наблюдения на разные темы» и «Произведения Джона Вулмана», куда вошли «Дневник» и главные его эссе, за исключением «Ходатайства о бедных»; позднее увидели свет другие его произведения, в частности «Ходатайство о бед­ных» (в 1793 г.). «Дневник» в 1775 г. был издан также в Лондоне и с тех пор не раз переиздавался.

О духовном влиянии этого редкого по искреннос­ти и чистоте нравственных устремлений документа на квакерские круги говорит изобилие ссылок на него в квакерской литературе последующих двух столетий; множество авторов, в том числе таких известных, как Томас Келли, прямо признавали значение этой книги для своего духовного и нравственного развития.

Еще большее влияние на современников и потом­ков имели его устремления к социальной справедли­вости. Под его влиянием Ежегодные собрания Лондо­на и Филадельфии сначала запретили своим членам вести работорговлю, а затем вообще держать негров в рабстве. Стремление квакеров к простоте и скром­ности в домашнем обиходе тоже во многом обязано мягкой настойчивости Вулмана. Наконец, современ­ное движение в США за неуплату налогов на военные нужды прямо признает приоритет Вулмана в этом отношении.

Люди с такими духовными устремлениями, с та­кой нравственной чувствительностью, скромностью и жертвенностью в повседневной жизни, как Вулман, всегда были в меньшинстве. Но они помогали другим людям сохранить опору в идеальном и прислушивать­ся к велениям совести. Сейчас, в конце двадцатого ве­ка, когда вопиющая роскошь одних и униженная нищета других как никогда бросаются в глаза, когда человечество все больше приближается к самоуничто­жению, а насилие и жестокость наполняют экраны и повседневную жизнь, тихий голос Вулмана может привлечь всех тех, кто ищет высокого смысла за жи­тейскими, будничными событиями, кто стремится до­стичь высшего начала в себе и в окружающих людях. То глубоко духовное общение с божественными сила­ми, которое так просто описано на страницах «Дневни­ка», поразит и, может быть, разочарует ищущих чудес и «паранормальных явлений» в их материальном выра­жении. Но разбуженная, чуткая совесть, но нежное внимание к любому человеку, встреченному на пути, но готовность жертвовать своим благополучием ради блага других, а также выступления против жестокос­ти, насилия, алчности, войны — не могут не ободрить вдумчивого, совестливого, ищущего современника.

* * *

Настоящее издание представляет собой первый перевод на русский язык дневника Вулмана и его эссе «Ходатайство о бедных», а также воспоминаний свиде­телей о его последних днях. Перевод сделан по по­следнему научному изданию дневника и эссе, осу­ществленному Филлипсом П. Моултоном в 1971 г.⁶ В этом издании за основу был взят тот из двух сохра­нившихся манускриптов дневника, который был окон­чательно отредактирован и подготовлен к печати са­мим Вулманом. Поскольку в XVIII веке авторы не очень заботились о правильном и единообразном на­писании слов, о правилах орфографии и пунктуации, издателю пришлось проделать огромную работу по сравнению всех предшествующих изданий, по выявле­нию того, что было написано и отредактировано самим Вулманом, а что — издателями уже после его смерти, а также по модернизации и унификации орфографии и пунктуации.

Надо сказать, что и написание слов, и стиль днев­ника Вулмана весьма хаотичны. Часто непонятно, где он заканчивает фразу, ибо знаки препинания отсут­ствуют. Предложения подчас очень длинны и закан­чиваются совсем иной мыслью, чем та, с которой они начинались. Иногда подлежащее и сказуемое не со­гласуются. Текст манускрипта содержит мало абзацев, что затрудняет чтение. Одно и то же слово транскри­бируется несколькими различными способами. Целью Ф. П. Моултона было максимально приблизить печа­таемый текст к манере письма, грамматике и стилю самого Вулмана; это делает его драгоценно аутентич­ным, но в немалой мере затрудняет понимание его и следовательно — перевод.

При переводе дневника и «Ходатайства о бедных» на русский язык нельзя было забыть, что оригиналь­ный текст писался в XVIII в. и современному англо­язычному читателю не может не представляться не­сколько архаичным. Соответственно и русский пере­вод должен носить печать этой старомодности, ар­хаичности, неспешной протяженности письма. При переводе я старалась избегать нарочитой стилизации под русский язык XVIII в., — это выглядело бы не­естественно, но сохраняла по возможности темп, стиль, дух языка, если можно так выразиться. Места, темные для понимания, остаются темными и в русском текс­те, — здесь упрощение казалось неуместным. Излишне говорить о том, какую помощь в переводе оказали подробные и тщательные примечания Филипса П. Моултона, указывающие все случаи расхождений в двух сохранившихся рукописях дневника, зачеркну­тых слов и фраз, исправлений, вставок и т. п.

Особо следует сказать об употреблении заглав­ных букв. В рукописи у Вулмана — полный разнобой в этом отношении. Часто он пишет сильно увеличен­ными буквами такие слова, как Бог, Господь, реже — Иисус Христос, Всевышний, Его любовь, Он и Его по отношению к Христу и Богу. Каждую букву при этом он пишет отдельно от других, желая, по-видимому, подчеркнуть свое благоговейное отношение к этим понятиям⁷. В остальном он пишет с заглавных букв все слова, относящиеся к Богу в Его трех ипостасях. Современный издатель свел эти особенности к прави­лам написания, принятым в английском языке сегод­ня, — т. е. понизил все заглавные буквы. В переводе мы следуем русской традиции написания этих слов с заглавной буквы; это, кстати, исключает разнобой, связанный с употреблением цитат из Библии, доволь­но многочисленных у Вулмана, где «Он», «Его» по от­ношению к Богу пишется с прописной буквы.

Необходимо отметить также, что если «Дневник» Вулман специально готовил к печати и потому правил его и редактировал, то «Ходатайство о бедных» такой правки, по мнению исследователей, не претерпело, и соответственно язык его менее сглажен и правилен, некоторые фразы неокончены, имеются темные для понимания места.

Что касается дат, употребляемых Вулманом, то здесь имеется одна существенная особенность. Со­гласно традиции квакеров, не признававших «язычес­кие» названия месяцев и дней, Вулман ставит везде просто порядковый номер: «18-го дня 8-го месяца» и т.п. Первым днем недели считалось воскресенье,

соответственно вторым — понедельник, третьим — вторник и т. д. С обозначением месяцев дело слож­нее: до сентября 1752 г. в Англии и ее колониях был принят Юлианский календарь; год начинался 1 марта, поэтому первым месяцем был март, 12-м — февраль. С 1752 г. первым месяцем стал считаться январь, и календарь стал Грегорианским. Вулман, по всей видимости, принял эту реформу, и первая его запись после нее — «в девятом месяце 1753 года» — следует понимать как «в сентябре 1753 года». С этих пор все даты соответствуют этому новому стилю.

Цитаты из Библии, которыми часто пользовался Вулман, даются по русскому Синодальному переводу. Иногда Вулман употребляет скрытые цитаты или про­извольно вырывает части фраз из текста, подстраивая их к своей мысли. В этом случае даются примечания и соответствующие ссылки. В целом следует сказать, что теологически Вулман следовал христианской евангелической традиции; библейский текст был ос­новой основ его мировоззрения, библейские образы пронизывают все его произведения.

* *   *

В заключение хочется выразить самую теплую благодарность всем Друзьям, способствовавшим пер­вому изданию «Дневника» и «Ходатайства о бедных» Вулмана на русском языке. Первоначально идея эта возникла у Джанет Райли (Квакерский Комитет США/бывш. СССР) и Иоганна Маурера (Объеди­ненное Собрание Друзей). Но еще раньше Филлипс П. Моултон преподнес мне свое превосходное изда­ние, чем вызвал к нему большой интерес. Значитель­ную роль в осуществлении проекта сыграла добрая энергия многих американских Друзей, Квакерских собраний и организаций. Огромную и бескорыстную помощь в редактировании русского перевода оказала Надежда Спасенко. Спасибо также Friends United Press за разрешение печатать эту книгу в России, а также Квакерскому Комитету США/бывш. СССР, оказавшему спонсорскую поддержку. Практическое осуществление проекта в России взял на себя М. Ю. Рощин. Автор предисловия и переводчик вы­ражает всем искреннюю и горячую признательность.

Татьяна Павлова

 

Дневник Джона Вулмана [1720 – 1772)

I

1720 – 1742

Я часто чувствовал, что любовь побуждает меня оставить на бумаге какие-то следы испытанной мною благодати Божией, и сейчас, на тридцать шестом году жизни, я начинаю этот труд. Я родился в Норхэмптоне, в графстве Берлингтон в Западном Джерси в 1720 году по Рождестве Христовом, и еще до того, как мне исполнилось семь лет, начал ощущать воздей­ствие божественной любви. Благодаря заботе моих родителей, меня научили читать, едва я стал способен различать буквы, и я помню, как однажды в Седьмой день недели¹, когда я шел из школы и мои товарищи начали играть по дороге, я ушел вперед, потеряв их из виду; и севши, прочел двадцать вторую главу «Откро­вения»: «И показал мне чистую реку воды жизни, светлую, как кристалл, исходящую от престола Бога и Агнца» (Откр. 22. 1). И когда я это читал, дух мой устремился к тому, чтобы найти эту чистую обитель, которую, как я верил тогда, Бог уготовал для рабов своих. Место, где я сидел, и сладость, заполонившая мой дух, все еще свежи в моей памяти.

Это и подобные” им благодатные озарения оказа­ли на меня такое влияние, что когда мальчики сквер­нословили, это меня ранило, и по милосердию Божию я был от сего избавлен. Благочестивые наставления моих родителей приходили мне на память, когда мне случалось оказаться в кругу дурных детей, и Приносили пользу. Мои родители, имевшие много чад, обыкно­венно в Первый день недели после собрания² усажи­вали нас вместе и просили почитать что-нибудь из Святого Писания или каких-нибудь иных религиоз­ных книг; мы читали один за другим, а остальные си­дели тихонько рядом, не разговаривая, и я часто впо­следствии думал, что это хороший обычай. Из того, что я читал и слышал, я верил, что в прошлые времена существовали люди, отличавшиеся такой правед­ностью пред Богом, которая превосходила все, что я знал или слышал о ныне живущих; и сознание того, что среди людей нашего века гораздо меньше стой­кости и твердости, чем было в прошлые времена, зачастую тревожило меня, когда я был ребенком.

Когда мне было около девяти лет, мне приснился такой сон: я видел луну, которая поднималась на западе и шла своим чередом к востоку столь быстро, что примерно за четверть часа достигла зенита, и то­гда от нее отделилось маленькое облачко и направи­лось прямо к земле, осветив приятную зеленую лужайку на расстоянии около 20 ярдов³ от двери дома моего отца (в которой, как мне виделось, я стоял) и тут же превратилось в прекрасное зеленое дерево. Луна продолжала двигаться с той же быстротой и вскоре закатилась на востоке, и в это же время взошло солнце в том месте, где оно обычно восходит летом, и засияло во всю силу своих лучей в прозрачном воздухе; это было самое прекрасное утро из всех, которые я знал.

Все это время я тихо стоял в дверях в благоговей­ном трепете и наблюдал, что по мере того, как жар от восходящего солнца усиливался, он столь пагубно воздействовал на маленькое зеленое деревце, что лис­тья его стали постепенно сморщиваться и перед полу­днем оно было уже сухим и мертвым. Тогда появи­лось существо, маленькое по размеру, но полное сил и решимости; оно быстро двигалось с севера к югу и называлось Солнечный Червь.

Было и другое замечательное событие в моем детстве. Однажды, идя к соседу, я увидел по дороге малиновку, сидевшую на гнезде; когда я подошел ближе, она вспорхнула, но поскольку в гнезде были птенцы, она стала летать кругами, криками выражая свое беспокойство о них. Я стоял и бросал в нее ка­мешки, до тех пор, пока не попал, и она упала за­мертво. Сначала я возрадовался своему подвигу, но через несколько минут меня охватил ужас: как это я ради спорта убил невинное создание в тот момент, когда она пеклась о своих малышах. Я видел, что она лежит мертвая, и подумал, что те малыши, о которых она так заботилась, должно быть, теперь погибнут, лишившись матери, которая их питала; после мучи­тельных размышлений я влез на дерево, сгреб всех птенцов и прикончил их, полагая, что для них это лучше, чем зачахнуть и умереть жалкой смертью, и по­верил, что в этом случае исполняется библейское ре­чение: «Сердце же нечестивых жестоко» (Притчи 12. 10). Потом я пошел исполнять свое поручение, но в течение нескольких часов не мог думать ни о чем другом, только о той жестокости, которую я совершил; и был очень удручен.

Так Тот, Кто заботливо печется о своих создани­ях, вложил в душу человеческую некое начало, по­буждающее творить добро всему живому; и если толь­ко проявлять к этому внимание, то люди станут бо­лее милосердны и сострадательны; но поскольку это начало зачастую совершенно отвергают, душа замы­кается, и склонности ее становятся прямо противо­положными.

Как-то, когда мне было около двенадцати, а мой отец пребывал в отъезде, мать отчитывала меня за плохое поведение, на что я дерзко отвечал; в следу­ющий Первый день, когда мы с отцом возвращались с собрания, он сказал мне, что, как он понял, я не­правильно вел себя с мамой, и посоветовал мне быть более осмотрительным в будущем. Я знал, что вел се­бя предосудительно, и молчал со стыдом и смущением. Таким образом во мне пробудилось сознание моей греховности, в душе я чувствовал угрызения совести, и придя домой, я ушел к себе и молился Господу, про­ся Его о прощении; и я не помню, чтобы когда-либо после этого случая я разговаривал бы с моими ро­дителями некрасиво, как бы ни был я безрассуден в остальном.

Достигнув шестнадцати, я пристрастился к ком­пании молодых распутников, и хотя Господь хранил меня от сквернословия и скандального поведения, все же я ощутил, что в душе моей произросло нечто, давшее дикие и горькие плоды. Но милосердный Отец все же не совсем оставил меня, и временами милостью Его я принимался серьезно обдумывать свой жизненный путь, и осознание того, что я вновь и вновь впадаю в искушения, наполняло меня пе­чалью. Однако по недостатку правильного отношения к порицаниям и наставлениям, суетные забавы следовали за суетными забавами, и покаяние за покаянием; в целом же душа моя все более отвращалась от Истины, и я спешил к своей погибели. Когда я размышляю о бездне, к которой я приближался, и думаю о своем юношеском непослушании, я плачу об этом; глаза мои проливаются водою.

Я рос, число моих знакомых увеличивалось, и тем самым путь мой становился все более тернистым. Хотя прежде я находил утешение в чтении Святого Писа­ния и в мыслях о божественном, теперь я полностью отошел от этого. Я знал, что отхожу от стада Христо­ва, и не имел решимости вернуться; серьезные раз­мышления давались мне нелегко, а юношеские легко­мысленные развлечения доставляли наибольшее удо­вольствие. Двигаясь по этому пути, я нашел многих, подобных мне, и нас соединяло то, что противопо­ложно истинной дружбе.

Но во время этой быстрой гонки Богу угодно бы­ло посетить меня внезапной болезнью, так что я даже сомневался, смогу ли я выздороветь. И тогда тьма, ужас и смятение с полной силой охватили меня, уже ко­гда боль и изнеможение в теле были очень велики. Я подумал, что лучше бы мне было вовсе не появлять­ся на свет, чем увидеть день, в котором я пребывал ныне. Я был полон смущения, и в великой скорби души и тела лежал и оплакивал себя. Я не чувствовал в себе достаточной твердости, чтобы обратить мои стенания к Богу, которого я тем самым оскорблял, но в глубоком осознании моего величайшего безрассуд­ства я покорился Ему, и наконец то Слово, которое подобно огню и молоту, разбило и растворило мое мятежное сердце. И тогда мои стенания зазвучали раскаянием, и во множестве Его милостей я нашел внутреннее облегчение и почувствовал себя обязанным, если Ему будет угодно возвратить мне здоровье, впредь смиренно ходить пред ним.

После моего выздоровления эти воспоминания оставались со мною в течение длительного времени; но постепенно они уступили место юношеским увле­чениям, которые набирали силу, и вновь сойдясь с распутными юнцами, я потерял почву под ногами. Господь был очень ко мне милостив и умиротворял меня в минуты отчаяния, а я тогда с ужасной неблаго­дарностью опять обращался к безрассудству, от кото­рого по временам чувствовал острые угрызения совес­ти, но не опускался достаточно низко для того, чтобы взывать о помощи. Я не был столь дерзок, чтобы совершать вещи скандальные, но упражняться в досу­жих развлечениях и учинять веселые проделки было главным, чему я учился. И все же я сохранял любовь и уважение благочестивых людей, и их общество вну­шало мне благоговейный трепет.

Мои дорогие родители несколько раз увещевали меня в страхе Божием, и их увещания входили в мое сердце и на некоторое время оказывали доброе воз­действие, но поскольку я не был достаточно глубок, чтобы правильно молиться, искуситель, когда являл­ся, находил дверь незапертой. Я помню однажды, как проведя полдня в праздных шалостях, я отправился вечером спать; возле моей кровати на окне лежала Библия, которую я раскрыл, и взор мой упал на слова: «Мы лежим в стыде своем, и срам наш покрывает нас» (Иер. 3.25). Я знал, что это как раз мой случай, и встре­тив такое неожиданное порицание, я как-то взволно­вался и лег спать с угрызениями совести, которые вскоре опять отбросил.

Так шло время; сердце мое наполнено было весе­лыми проделками и распутством, а приятные сцены праздной суеты занимали мое воображение, пока я не достиг возраста восемнадцати лет; и в это примерно время я почувствовал суд Божий в моей Душе, подоб­ный всепожирающему пламени; и когда я оглянулся на свою прошлую жизнь, я увидел ужасающую перспек­тиву. Мне часто стало делаться грустно, и я пытался избавиться от всей этой суеты; затем опять сердце мое тянулось к ней, и я переживал тяжелый разлад с самим собою. Временами я опять впадал в безрас­судство, а затем печаль и смущение вновь овладевали мною. Через какое-то время я решил, что мне следует полностью отказаться от некоторых праздных развле­чений, но в сердце моем сохранялась тяга к более утонченным из них, и я не был достаточно тверд, что­бы обрести подлинный мир. И так в течение несколь­ких месяцев я находился в большом беспокойстве, ибо внутри меня оставалась неподчиненная воля, которая делала мои усилия бесплодными, пока наконец благо­даря тому, что милосердные божественные посеще­ния продолжались, я должен был склониться в духе пред Господом.

Помню, однажды вечером я в течение некоторого времени читал одного набожного автора и, выскольз­нув затем один из дома, смиренно молил Господа о помощи, чтобы я был избавлен от всех этих глупос­тей, которые столь сильно манили меня в ловушку. Итак, когда я смирялся, Он помогал мне; и когда я учился нести свой крест, я чувствовал восстановле­ние сил, идущее от Его присутствия; но не удержавши тех сил, которые дали мне победу, я снова потерял почву под ногами, и чувство, что я ее теряю, охватило меня всего; я стал искать пустынных и уединенных мест и там со слезами исповедовал свои грехи Богу и смиренно умолял Его о помощи. И могу сказать с полным почтением, Он был близок ко мне в моих бедах, и в такие моменты уничижения склонял меня к послушанию.

Теперь я был приведен к тому, чтобы серьезно рассмотреть, каким образом я был увлечен в сторону от чистой Истины, и узнал я следующее: что если бы я жил той жизнью, которой жили верные рабы Бо­жии, то я не должен был бы идти в компанию, как это было до сих пор по моей воле, но что все мои страст­ные желания должны управляться божественным принципом. В периоды печали и унижения эти на­ставления запечатлевались во мне, и я чувствовал, что сила Христова одолевает себялюбивые желания, так что я мог оберегать себя со значительной твердостью. И будучи юным, и полагая, что холостяцкая жизнь для меня — лучше всего, я укрепился в намерении держаться подальше от этой компании, которая часто становилась для меня ловушкой.

Я неизменно посещал Собрание, проводил всю вторую половину Первого дня в основном читая Пи­сание и другие хорошие книги и рано приобрел в душе своей убеждение, что истинная религия состоит во внутренней жизни, когда сердце любит и почитает Бога Творца и учится проявлять подлинную справед­ливость и доброту, не только ко всем людям, но также и к животным тварям; что когда душа стремится к внутреннему принципу любви к Богу как к невиди­мому, непостижимому бытию, тот же самый прин­цип ведет ее к тому, чтобы любить Его во всех Его про­явлениях в видимом мире; что поскольку дыханием Его пламя жизни зажглось во всех животных и чув­ствующих созданиях, то сказать: «Мы любим Бога не­видимого» и в то же время проявлять жестокость к ма­лым сим, движимым Его жизнью или жизнью, происходящей от Него, является само по себе противо­речием.

Мне не трудно было уважать все секты и мне­ния, но я верил, что искренние, чистосердечные люди в каждом Обществе, которые воистину любят Бога, угодны Ему.

Так как я жил под сенью Креста и в простоте душевной следовал откровениям Истины, душа моя день ото дня становилась все более просвещенной; я предоставил моим прежним знакомцам судить обо мне, что им заблагорассудится, ибо нашел, что са­мое безопасное для меня — жить частной жизнью и держать все это запечатанным в моей груди.

Сердечно вникая теперь в те изменения, которые происходили во мне, я не могу найти подходяще­го языка или иного средства, дабы передать другим яс­ное представление об этом. Я смотрел на работу Бога в видимом тварном мире, и меня охватывал благо­говейный трепет; сердце мое становилось нежным и часто сокрушенным, и всеобъемлющая любовь к моим братьям по творению возрастала во мне. Это будет понятно шагавшему той же самой дорогой. Блики подлинной красоты можно узреть на лицах тех, кто пребывает в настоящей кротости. В звуках то­го голоса, который выражает божественную любовь, чудится гармония, а в характере и поведении тех, чьи страсти полностью управляемы, проглядывает муд­рая упорядоченность. Однако же все это не раскрыва­ет полностью внутреннюю жизнь тем, кто сам не про­чувствовал ее; этот белый камень и новое имя на нем известны только тому, кто получил их (Откр. 2. 17).

Теперь, хотя я и был столь укреплен в несении креста, я все еще находился в большой опасности, ибо многие мои слабости по-прежнему посещали меня, как и сильные искушения, с коими я должен был бороться; и чувствуя это, я часто удалялся в уеди­ненные места и со слезами молил Господа помочь мне; и милосердие Его открывалось навстречу мо­им стенаниям.

Все это время я жил со своими родителями и ра­ботал на плантации; имея хорошую возможность на­учиться выращивать растения, я обычно пополнял свои знания зимними вечерами и в другое свободное время. Теперь я уже был на двадцать первом году жизни, и один человек, занятый весьма усердно в своей лавке и пекарне, спросил меня, не соглашусь ли я за плату присматривать за его лавкой и вести конторские книги. Я познакомил отца с этим предло­жением, и после некоторых размышлений было реше­но, что я поеду туда.

Дома я жил уединенно, а теперь, предполагая опять попасть в компанию людей, я часто и пылко взывал в моем сердце к Богу, Отцу милосердия, что­бы Он охранил меня от всякого изъяна и порчи, да­бы на этом более публичном поприще я мог служить Ему, моему милосердному Искупителю, с тем сми­рением и самоотвержением, которое, хоть и в малой степени, применял в моей частной жизни.

Человек, который нанял меня, завел лавку в Маунт Холл и, на расстоянии около пяти миль от дома моего отца и шести миль от его собственного жили­ща, и там я жил один и присматривал за его лавкой. Вскоре после того, как я поселился там, ко мне пришли несколько молодых людей, мои прежние приятели, которые не знали ничего, кроме погони за развлече­ниями, приятными для меня и сейчас, как всегда; и в этот момент я стал тайно взывать ко Господу, про­ся у него мудрости и силы, ибо чувствовал себя окруженным препятствиями, и получил еще одну воз­можность оплакать безрассудства былых времен, ко­гда я водил знакомство с людьми вольных нравов. И поскольку я теперь внешним образом покинул дом моего отца, я нашел, что мой небесный Отец явил мне такие милости, что я не могу этого выразить словами.

В течение дня я постоянно был окружен людьми и проходил через множество испытаний, но вечера­ми оставался большею частью один, и могу с благо­дарностью признать, что в те времена на меня часто изливался молитвенный дух, под сенью которого я подвизался и ощущал, как обновляются мои силы.

Через несколько месяцев после того, как я туда переселился, мой хозяин купил несколько рабов-шот­ландцев с борта судна и привез их в Маунт Холли, чтобы продать; один из них заболел и умер. Послед­ние дни болезни он, будучи в бреду, провел в великом горе, ругаясь и кляня свою судьбу, и на следующую ночь после того, как его похоронили, я должен был спать один в той самой каморке, где он умер. Робость охватила меня. Я знал, впрочем, что я не причинил ему вреда, напротив, помогал по мере возможности заботиться о нем; и я не решился попросить кого-нибудь по этому случаю лечь со мной в каморке. Натура моя отличалась слабостью, но каждое испы­тание толкало меня к тому, чтобы всецело предаться воле Божией, ибо во времена скорбей я не находил иного помощника, подобного Ему.

Через некоторое время мои прежние приятели оставили надежды, что я по-прежнему буду водиться с ними, и я завел дружбу с другими людьми, беседы с которыми мне помогали. И теперь, по мере того как я ощущал любовь Божию через Иисуса Христа, что спасала меня от многия скверны и помогала пройти через море таких борений, с коими не всякий знаком, и по мере того, как сердце мое возрастало в этой божественной вере, я начинал чувствовать нежное сострадание к юнцам, остававшимся в тенетах, подоб­ных тем, в коих запутывался и я. Из месяца в месяц эта любовь и нежность усиливались, и душа моя все сильнее тянулась творить добро моим собратьям по творению.

Я ходил на собрания с душевным трепетом и старался нутром своим воспринять язык Истин­ного Пастыря. И однажды под сильным воздей­ствием духа я встал и сказал собранию несколько слов⁴; но не следуя с точностью божественному от­кровению, я сказал больше, чем от меня требова­лось; и вскоре почувствовав свою ошибку, я в тече­ние нескольких недель страдал душевно без всякого просвета и утешения, даже до такой степени, что ни в чем не мог найти удовлетворения. Я вспоминал Бога и мучался, и когда дошел до самой глубины отчаяния, Он сжалился надо мною и послал Уте­шителя. Я тогда почувствовал, что прощен за свой проступок, и душа моя стала тихой и спокойной, чувствуя истинную благодарность милосердному Спасителю за Его снисхождение. И после этого, ощущая источник божественной любви, откры­вшейся мне, и желание говорить, я сказал не­сколько слов на собрании, и в них нашел мир. Это случилось, я думаю, недель через шесть пос­ле первого раза, и по мере того как я смирялся и подчинялся крестному послушанию, во мне уси­ливалось понимание того, как различать язык чис­того духа, который исходит из глубины сердца, и я учился ожидать в молчании, иногда по многу не­дель, пока не почувствуешь этого подъема, который заставляет человека подняться, подобно тру­бе, посредством которой Господь говорит со своим стадом.

От внутреннего очищения и неизменной стой­кости, проистекающей из него, возникает живое дей­ственное желание делать другим добро. Не все вер­ные призваны к публичному служению, но те, кто призваны, — призваны служить в том, что они испы­тали и ощутили духовно. Внешние формы богослу­жения разнообразны, но те люди, которые являются истинными служителями Иисуса Христа, являют­ся таковыми по внутреннему действию духа в их сердцах; дух сначала очищает их и посредством это­го дает им чувствовать и понимать состояние дру­гих. Эта истина рано запечатлелась в моем сердце, и я научился следить за чистым откровением и со­блюдать осторожность, когда вставал для того, что­бы говорить, дабы собственная моя воля не взяла верх и не заставила меня произносить слова мир­ской мудрости и не отклонилась от пути истинного евангельского служения.

Что касается обихода моих внешних дел, то с бла­годарностью могу сказать: Истина давала мне под­держку, меня уважали в семье моего хозяина, кото­рая переселилась в Маунт Холли через два года пос­ле того, как я начал жить там.

На двадцать третьем году жизни я получил много новых божественных откровений, касающихся промыслительной заботы Всевышнего обо всех его тво­рениях в целом и о человеке как наиболее благород­ном из всех видимых существ. И будучи всецело убежден, что полагать все свои упования на Бога для меня — лучше всего, я чувствовал с новой силой, что во всех делах обязан поступать, основываясь на внутреннем принципе добродетели, и добиваться успе­ха в мирских делах не далее того, что откроет мне Истина.

В праздники, именуемые Рождеством⁵, я наблю­дал, как многие люди из деревень и жители города, сидя в пивных, проводили время в выпивке и азарт­ных играх, стараясь развратить друг друга, и очень огорчался при виде этого. Особенно в одной такой пивной случились большие беспорядки, и я полагал, что на мне лежит обязанность пойти и поговорить с хозяином этого заведения. Я понимал, что я мо­лод и что другие, более старшие Друзья в городе имели возможность видеть все эти безобразия, и хо­тя я с радостью уволил бы себя от подобного дела, все же я не чувствовал ясности в моей душе.

Задача была нелегкой, но когда я стал читать, что Всемогущий сказал Иезекиилю о его обязанности Стража (Иезек. 3. 17; 33), дело для меня прояснилось; и тогда с молитвой и слезами я стал просить Господа о помощи, и Он с любящей добротою вложил сми­рение в мое сердце. Тогда, выбрав подходящий мо­мент, я отправился в пивную и, увидев того человека среди других, приблизился к нему и сказал, что хочу говорить с ним; мы отошли в сторону и там в страхе и трепете Божием я высказал ему, что было у меня на душе. Он воспринял это благожелательно и впо­следствии выказывал мне даже больше уважения, чем прежде. Через несколько лет он умер, не достиг­нув старости, и я часто думал, что если бы я пренеб­рег своей обязанностью в том деле, то пребывал бы в большом унынии, и смиренно благодарил мило­сердного Отца, который поддержал меня.

Мой наниматель, имевший рабыню-негритянку, продал ее и велел мне выписать чек о продаже, а человек, купивший ее, стоял и ждал. Дело было неожи­данным, и хотя мне трудно было подумать о выписке документа, являвшегося орудием рабства для одной из моих сестер по творению, все же я вспомнил, что меня наняли на год, что тот, кто велел мне сделать это, — мой хозяин, что тот, кто купил ее, — пожилой человек, член нашего Общества; так что по слабости я сдался и выписал бумагу, но когда я писал ее, я ска­зал моему хозяину и этому Другу⁶: я думаю, что рабовладение — дело несовместимое с христианской религией. Это до некоторой степени принесло мне облегчение, но все же когда я думал серьезно об этом случае, я всякий раз чувствовал, что должен добить­ся ясности, если желаю не участвовать в том как в де­ле, противном моей совести, а это так и было. И не­которое время спустя один молодой человек из наше­го Общества обратился ко мне с просьбой написать документ, удостоверяющий рабовладение, так как он недавно взял негра в свой дом. Я сказал ему, что мне трудно это написать, так как хотя многие держат ра­бов в нашем Обществе, как и в других, я все же пола­гаю, что дело это неправедное, и хотел бы быть уволен от написания таких бумаг. Я говорил с ним доброже­лательно, и он ответил, что в душе тоже не очень-то принимает рабовладение, но что раб этот был подарен его жене, и он принял его от нее. …

---

 

Скачать полностью: [.pdf] [.rtf]