Двенадцать трудных лет честной жизни. Немецкие Друзья при нацистском режиме

Двенадцать трудных лет честной жизни. Немецкие Друзья при нацистском режиме

Из лекции Бренды Бейли

С большим удовольствием предлагаю вам поговорить о событиях, которые не могли не иметь большого значения для Друзей во всем мире. Поскольку немецкие квакеры не хотят, чтобы кто-то думал, что они являются героями, считайте, что эта лекция – просто рассказ о маленьких делах из их повседневной жизни, на которые они смотрели сквозь призму своих убеждений. В своей книге «Квакерская пара в нацистской Германии: преодоление Бухенвальда Леонардом Фридрихом» я использовала частные дневники, сохраненные моей матерью, Мэри Фридрих, и сборник писем от отца, озаглавленный как «Гость Адольфа Гитлера».

То, о чём я буду рассказывать сегодня вечером, в основном касается моих родителей.

Будучи последней выступающей в прекрасной секции «Значение ‘Вопросов’ для дисциплины», я рассматриваю эту историю в контексте с «Советами» Общества Друзей, в связи с чем приглашаю вас оценить их значимость для жизни Друзей, которым иногда приходится проходить сквозь множество испытаний.

С «Советами», касающимися простоты, миролюбия и честности, соотносятся слова: «Пусть говорят ваши жизни… Будьте честными и правдивыми во всём, что говорите и делаете… Всегда говорите правду… Уважайте всех людей, поскольку Бог есть в каждом, даже если его трудно различить… Живите просто… Сопротивляйтесь социальному давлению… Поддерживайте наши выступления против войны… Работайте над достижением такого общества, в котором все люди являются равными…».

В сегодняшнем вечернем выступлении мне будут помогать два моих друга. Мартин Оствальд будет читать абзацы из писем Леонарда. Валери Тэмблин-Миллс прочитает некоторые цитаты и слова Мэри, взятые из её дневников, ну а я прочитаю объединяющие их части.

В некотором роде обнаруживается сходство между страданиями немецких Друзей и испытаниями квакеров XVII века. В оба эти периода обычные повседневные действия выявляли личные внутренние чувства. Когда немецкий Друг произносил «Груэс Готт» в ответ на приветствие «Хайль Гитлер», он рисковал так же, как и Друг во времена Фокса, задержанный за отказ снять шляпу. Даже отказываясь платить за государственные лотереи, некоторые немецкие Друзья проявляли решимость к сопротивлению, в то время как другие люди рассматривали такие формы несотрудничества как бессмысленный риск. Как и Джордж Фокс, немецкие Друзья ощущали произвол власти местных и государственных чиновников. Учителя теряли работу и, соответственно, заработок, некоторые попадали в тюрьмы, прошли через пытки и концентрационные лагеря, теряя имущество и законные права. В конце концов дошло до того, что родители прятали вещи от своих детей, которых в школе заставляли шпионить за своими семьями. Моя мать, Мэри Фридрих, вероятно, рискнула больше, чем многие Друзья, записывая некоторые из своих поступков в личных дневниках, которые хранила в подвале под углем. Она писала частично на английском языке, используя методику скорописи Питмана, а также некоторые кодовые слова. Эти дневники передают яркую картину её повседневной борьбы.

Нюрнбергское собрание квакеров сформировалось после 1918 года благодаря послевоенной гуманитарной работе. Эти Друзья были в основном представителями рабочего класса, которые поддерживали друг друга в трудные годы безработицы в начале тридцатых. Мне кажется, что эта группа из примерно сорока Друзей поняла угрозу расизма задолго до прихода к власти Гитлера. Одетая в коричневые рубашки молодежь из «Штурмовых отрядов» часто устраивала беспорядки в городе. В некоторые воскресные дни мимо окон комнаты для собраний бесконечными рядами маршировало множество людей в форме.

Некоторые люди из других стран приезжали помогать Собранию. Так, Луиза Якоб была учителем на пенсии и приехала из Моорстауна, штат Нью-Джерси. Она также сотрудничала с Движением за мир в Лиге Наций в Женеве. Она поддерживала отношения с нюрнбергской группой в течение следующих шести лет.

После пяти всеобщих выборов 30 января 1933 года Гитлер стал канцлером Германии.

1 апреля состоялся бойкот евреев.

В тот день Мэри решила, что нам (мне было шесть лет) нужно пройтись по городу, чтобы посетить наших друзей-евреев и заодно по пути всех еврейских лавочников. Она игнорировала предупреждающие знаки и, просто говоря охранникам, что ей нужно поговорить с владельцем магазина, проходила через любые двери, которые были открыты, чтобы пообщаться внутри с испуганными людьми. Несомненно, английский акцент Мэри, должно быть, обеспечивал ей некоторую защиту. В тот день на улицах были съемочные группы, находящиеся для того, чтобы снимать хронику дня. Один из квакеров в тот вечер отправился в кино и на этой кинохронике увидел нас с мамой, где мы, поговорив с охранником, прошли мимо него в еврейский магазин. Друзья в собрании были тогда весьма встревожены и чувствовали, что Мэри подвергла себя большому риску, особенно будучи по браку гражданкой Германии.

Кордер и Гвен Кэтчпулы, представители британских квакеров в Берлине, так же как и мы, посещали еврейские магазины во время бойкота. Два дня спустя, ранним утром, в их дом пришли с обыском, а семью поместили под арест. Кордера забрали на допрос в штаб-квартиру берлинского гестапо, отпустив лишь спустя 36 часов. Нацисты обладали поразительной способностью находить в различных документах признаки «нелояльного отношения» со стороны их владельцев. В то время как эта ситуация была и так крайне неприятной для Кэтчпулов и их детей, она также вызвала большое беспокойство у тех, кому помогали Друзья. Это было очень свойственно нацистам – напугать, не прибегая к физическому насилию. Когда, будучи на допросе, Кордер заявлял, что «является другом Германии», представители гестапо говорили, что он прилагал недостаточно усилий к тому, чтобы показать «величие нашей национальной революции». Это привело к тому, что ему пришлось договориться о дополнительных контактах с наиболее идейными нацистами, в том числе, чтобы показать, что он не собирается избегать встреч с представителями режима. Конечно, устанавливать личные отношения с лидерами нацистов было не совсем целесообразно, но, тем не менее, британские Друзья чувствовали, что диалоги на личном уровне могли помочь им лучше понять мотивацию людей, примыкающих к движению Гитлера. Это совпадало с убеждениями квакеров о том, что «Бог есть в каждом» и о том, что работать нужно с обеими сторонами конфликта.

Через несколько дней после бойкота еврейских магазинов немецкие Друзья приняли ряд важных решений. Уже 8-9 апреля во Франкфурте состоялась встреча членов Исполнительного комитета квакеров. Участники встречи были обеспокоены «Актом о чрезвычайных полномочиях», который подрывал демократическое государство. Ханс Альбрехт, секретарь годового собрания, опасался, что этот акт может привести к запрещению деятельности Общества Друзей в Германии. Берта Брейси из Совета Друзей на службе обществу также присутствовала на собрании Исполнительного комитета, и вот, что она написала впоследствии:

«Я никогда не чувствовала настолько сильную и глубокую решимость немецких Друзей действовать, несмотря на то, что у нас были несколько отличающиеся мнения касательно подходов к решению сложившейся ситуации. Однако на протяжении всего уикенда царила атмосфера достоинства, сдержанности и спокойствия, которые заставляли меня снова и снова думать о том, что каждое испытание и каждый критический для принятия решения момент являются также и теми событиями, которые демонстрируют дух правильной религии. Никто не мог предвидеть, что произойдет в следующие несколько месяцев, но дух квакерства со всей его силой и простотой одновременно и поныне присутствует в Германии, и он будет жить в ней дальше, что бы ни случилось».

Кроме того, она записала некоторые принятые тогда решения:

«Будучи членами Германского годового собрания, мы должны отложить в сторону свои страхи. Какие основные и важнейшие задачи возложены на нас как на Друзей? Мы не просто миролюбивое сообщество или организация, оказывающая гуманитарную помощь. Религиозное общество Друзей – это сообщество мужчин и женщин, которые борются за то, чтобы выражать всей своей жизнью одно из главных убеждений своей веры – убеждение в том, что существует прямая связь между человеком и Богом. Не должно быть никакого разрыва между нашими действиями и религиозными убеждениями. Мы нужны другим людям, они верят в нас. Поскольку мы религиозное общество, мы не занимаемся политикой. Мы не занимаемся ею в том числе потому, что считаем, что моральное возрождение не может быть инициировано государством. Путь отказа от насилия вовсе не является дорогой слабых, наоборот, он демонстрирует храбрость, героическую приверженность своим взглядам и по сути является самопожертвованием личности.

Однако мы умоляем наших членов думать рассудительно и трезво прежде чем предпринимать какие-либо действия, которые могут иметь последствия, это вопрос большой ответственности. Не чувствуйте себя обязанными бороться лишь потому, что являетесь квакерами. И из-за того, что вы квакеры, вам не следует взваливать на себя ношу, нести которую потребуется сил больше, чем у вас есть.

Мы советуем Друзьям обратиться к ”Книгам дисциплины”, которые выражают наши убеждения. Если вы сомневаетесь в этих принципах, вы вправе выйти из Общества».

(С этого пункта, каждый Друг понял, что ему необходимо сделать выбор касательно его отношений с нацистской системой, вне зависимости от решения других членов).

Когда Берта Брейси рассказывала об итогах этого собрания британским Друзьям, она произнесла: «Как же сильно обескуражены те люди в Германии, кто после Первой мировой войны боролся за создание более открытого и свободного общества. Страдающие и голодающие люди, по всей видимости, терпели все эти беды, чтобы в итоге родить яд антисемитизма».

Визит в Коричневый дом – штаб-квартиру нацистов в Нюрнберге

Элси Ховард, англичанка, служившая в то время посещающим Другом, написала в своей книге «Через барьеры» следующие строки:

«Мэри и я, собрав всё мужество, направились к Браунхаузу, имея договоренность о встрече с Рёмом, высшим должностным лицом городского отдела нацистской партии. Соблюдая торжественное молчание, нас сопровождало несколько коричневорубашечников.

Это было величественное здание, конфискованное у Фабера, еврейского хозяина карандашной фабрики. Рём был настроен очень дружелюбно после моих объяснений, что мы являемся английскими квакерами, глубоко заинтересованными в благосостоянии Германии, и что нам хотелось бы узнать больше об основных целях новой революции.
Он сказал, что они собираются навести порядок и обеспечить население работой. Только с начала марта работу нашли около миллиона человек. Они хотели дать крестьянам почувствовать, что те являются важными гражданами и, по-возможности, выделить им дополнительные земли. Они пытались даже поднять уровень зарплат, чтобы люди, занятые физическим трудом, получали достойную компенсацию, а чиновникам не переплачивали. Я согласилась с тем, что это были хорошие шаги. Затем мы задали несколько вопросов. Мы сказали, что в Англии вызывают вопросы используемые методы подавления оппозиционных сил, в том числе правого крыла. Рём ответил: ”Что ж, несомненно, тем или иным образом все другие политические партии предали свое отечество и не могут более своей деятельностью подвергать его опасности”.

Тогда Элиза спросила: ”А что насчет евреев? Неужели для Германии не является ударом тот факт, что так много еврейских ученых и профессионалов своего дела не могут более приносить ей пользу?”

Он ответил: ”Христиане ни в чем не уступают евреям в этом плане, однако из-за евреев многие были лишены возможности заниматься любимым делом, и вот теперь у них появился шанс”.

Затем мы поговорили о мире и спросили его, почему к пацифистам сохраняется столь подозрительное отношение? Действительно ли работа во благо мира является предательством страны?

В это же время зазвонил телефон, и Рём, обменявшись парой фраз со звонившим, сказал в трубку: ”Да, конечно, позвоните в полицию, окружите дом и приведите его сюда. Мы должны понять, что с ним можно сделать”. Затем он повернулся к нам и сказал: ”Да, конечно, мы все хотим мира” … С большим облегчением мы покинули здание и снова оказались на улице под лучами солнечного света».

Концентрационные лагеря

Первые концлагеря были организованы в 1933 году, когда тюрьмы были уже почти переполнены. Они управлялись в основном коричневорубашечниками из штурмовых отрядов и располагались в удаленных местах, где жестокость нацистских методов была не так заметна. В этих лагерях пытки и морально подавляющие людей наказания использовались не только для целей унижения и извлечения денег или информации, но и для запугивания оппозиции. Некоторым евреям, имеющим контакты за границей, удалось добиться освобождения и получить выездные визы, чтобы покинуть страну.
Британские Друзья посетили некоторые из концентрационных лагерей по тем же соображениям, по которым более ранние представители общества Друзей, такие как Элизабет Фрай, посещали тюрьмы во многих странах. Уильям Хьюз и Кордер Кэтчпул около 20 месяцев посещали еврейские семьи, заключенные в концлагеря по всей Германии, чтобы помочь им справиться хотя бы с первоочередными потребностями и оценить возможности эмиграции в каждом конкретном случае.

Они просили встречи с конкретными заключенными. Их письма передают ощущаемое ими беспокойство и негодование. Однако со временем они обнаружили, что произошло улучшение условий проживания некоторых заключенных. Уильям и Кордер рассчитывали на то, что в Англии они смогут открыто рассказать об увиденном, но затем с большим сожалением поняли, что это лишит их возможности и дальше посещать заключенных в Германии.

Сентябрь 1933 года

Детей начали воспитывать в соответствии с нацистскими убеждениями, навязывая соответствующие модели поведения. В моей начальной школе еврейских детей и учителей специально собирали в одном месте для того, чтобы подвергнуть насмешкам и угрозам. Моя учительница признавалась Мэри в том, насколько сильно она ненавидела такое. Но если бы она встала на защиту еврейских детей, то поставила бы себя саму в опасное положение. Это запугивание было действительно устрашающим, и поэтому мои родители хотели оградить меня от этой атмосферы. В 10-летнем возрасте я покинула свой дом и поступила в Сидкотскую школу Друзей в Англии.

Визит Мэри в женскую тюрьму

Летом 1935 года Элси попросили навестить заключенную в тюрьму еврейскую женщину-врача. Элси пригласила Мэри и меня (мне было уже 12) сопроводить её по длинной дороге, лежащей через живописные загородные виды, к небольшому поселению, где один из корпусов местной тюрьмы использовался в качестве концлагеря для политических заключенных, а также для еврейских женщин. Элси и Мэри обошли внутренний двор корпуса, пожимая руки и разговаривая с женщинами, некоторые из которых являлись свидетельницами Иеговы. Они встретили врача в её камере и пообщались с ней, однако, у них осталось ощущение, что их помощь была минимальной. Но несмотря на это спустя год Элси получила письмо от этой женщины, в котором говорилось, что всего лишь через несколько недель после того визита её освободили и она смогла уехать в США.

Обращение с женщинами в той тюрьме было самым гуманным по сравнению с другими местами заключениями, которые Элси посещала ранее. После этого посещения их пригласил к себе домой на чай начальник тюрьмы. Мэри умоляла разрешить женщинам заниматься хоть какой-нибудь ручной работой во время их нахождения в камерах, на что начальник согласился при условии, что квакеры будут поставлять необходимые материалы. Мэри договорилась с заключенными женщинами, что они сделают несколько подушек для Дома собраний, некоторые из которых сохранились до сих пор. Это полезное сотрудничество продолжалось несколько лет.

В 1938 году этот же начальник тюрьмы спас Леонарда, находившегося в весьма опасной ситуации. В один из августовских дней, когда Леонард находился в своем офисе, в дверях появился незнакомый мужчина и сообщил, что имеет важное сообщение, однако, не может сказать, кто его передал. В сообщении Леонарда просили прийти к городскому парку в среду в 1:30 после полудня, что он и сделал. Там же говорилось, что ему нужно найти мужчину, стоящего под буком, растущим неподалеку от статуи, расположенной перед входом в парк. Согласно записке Леонард должен был быстро поговорить с ним, а затем стремительно уйти. Ему должны были сообщить важную информацию.

По понятным причинам, это сообщение вызвало сильное беспокойство у Леонарда и Мэри. Однако он решил пойти в назначенное место, и каково же было его удивление, когда в человеке под деревом он узнал начальника женской тюрьмы, который предупредил, что по его информации Леонарда в скором времени может задержать местный отдел гестапо. Он посоветовал Леонарду покинуть Пирмонт на несколько недель, так как рассчитывал, что эта проблема должна была со временем разрешиться.

Плакат

Однажды утром, в начале июня 1937 года, Мэри, прогуливаясь неподалеку от своего дома, обнаружила плакат, висевший на доске объявлений рядом с небольшим еврейским кладбищем напротив квакерского дома собраний. На этой доске обычно размещалась информация о маршрутах лесных прогулок, но теперь же там висело антисемитское послание. Мэри была возмущена.

Она решила убрать с помощью ножа этот недавно появившийся плакат. Думаю, она понимала, какие риски она брала на себя, делая это посреди белого дня. Держа сорванные клочки бумаги, она направилась прямиком к зданию городской администрации. Войдя в кабинет бургомистра, она положила остатки плаката ему на стол и попросила объяснить, почему тот позволил размещать плакаты подобного содержания напротив дома квакеров, который помимо прочего привлекал таких посетителей, которые могли бы непосредственно способствовать развитию и процветанию города. Она с возмущением говорила о том, что подобные плакаты могут отпугнуть иностранных гостей дома собраний, которые собирались приехать в ближайшее время. Высказав свою гневную тираду, она вышла из кабинета. На следующее утро на доске объявлений снова появился обычное туристическое объявление.

К 1938 году многие немецкие Друзья были весьма угнетены складывающейся политической обстановкой. Дома и на работе они жаждали сохранять единство в целях противостояния этому чувству тревоги. К этому времени не осталось Друзей, которые не знали бы о том зле, которое совершается Гитлером и его последователями. Некоторые Друзья чувствовали беспомощность и находили спасение в тишине своих домов. Квакеры за пределами Германии были очень обеспокоены, получая все новые свидетельства наращивания нацистами военной силы и видя новые проявления диктаторских замашек Гитлера. Казалось, что способа остановить этот процесс заражения, зашедший в глубокую стадию, не существует.

Около лондонского офиса Совета Друзей на службе обществу

Поток беженцев, нуждающихся в помощи, стал таким большим, что две парадные лестницы оказались практически заблокированы очередью людей, ожидавших приема. Поскольку офисы были переполнены, собеседования проводились даже в коридорах. Несколько месяцев спустя, в феврале 1939 года, работа переместилась в Блумсберри-Хаус. Тогда же Дом Друзей покинул и персонал, состоящий из 80 работников, которые успели разобрать около 14 000 заявлений.

Помощь в последнюю минуту, оказанная Друзьями в Праге

Тэсса Раунтри, молодая британская квакер, которая также известна как Тэсса Кэдбери, находилась в Праге, помогая группе Друзей работать с беженцами, бежавшими из Германии и Судетского региона. 15 марта 1938 года, в день, когда немецкие солдаты вошли в Прагу, Тэсса сопровождала 66 беженцев, отправляющихся на поезде в Британию. Она описывала мне эту ситуацию в письме следующим образом:

«С октября 1938 года я провела несколько лихорадочных месяцев, тесно работая с Друзьями в Праге и с Немецким чрезвычайным комитетом в Лондоне…

Один или двое из нас, имевшие британские паспорта, собирались сопровождать поезд с беженцами, которые должны были покинуть страну. У меня было две группы, состоящие преимущественно из лидеров немецких профсоюзов. Мы ехали через Польшу, причем в ночное время суток. Польские охранники заперли меня одну в их вагоне, в то время как другие вагоны были наполнены испуганными беженцами.

Мы знали, что нашу группу ждет судно в Гдыне, однако, наш поезд шел с большим опозданием, и это сеяло панику среди людей. В конце концов мы пересели в автобус, водитель которого тоже чуть не сбился с пути. Когда мы приехали в док, судно уже собиралось отчаливать. Однако его капитан знал о нашей группе и ждал нас. Когда я увидела, как последний беженец поднимается на борт, я вздохнула с облегчением, а моей благодарности не было предела. Вторую группу людей я привезла через несколько дней.

В те последние месяцы перед войной нам казалось, что мы проживаем две жизни одновременно. Было так много тревоги и паники со стороны тех, кто чувствовал себя в ловушке нацистских захватчиков, и мы были разочарованы нашей собственной неспособностью находить решения».

Хрустальная ночь, 9-10 ноября 1938 года

В отместку за нападение молодого еврея на посольство Германии в Париже Геббельс приказал жестоко наказать евреев в каждом городе и в каждой деревне в ту ночь. Тысячи синагог были сожжены, еврейские дома и предприятия разбиты и разграблены. Полиция не вмешивалась, а многие евреи были арестованы.

Пирмонт был маленьким, тихим местом; наш дом стоял среди нескольких, расположенных на довольно большом расстоянии друг от друга домов на окраине города. Обычно в том районе ночью можно было услышать лишь ухание совы. Но 9 ноября Мэри, которая находилась у себя в комнате, была разбужена необычными громкими звуками. На следующее утро она обнаружила, что надгробия на еврейском кладбище были разбиты.

Эльга Штурмаль, моя еврейская знакомая из Пирмонта, рассказывала мне:

«Той ночью разбили витрину магазина моего дедушки Николаса Штурмаля, который жил на первом этаже нашего дома и торговал товарами для мужчин. Всех евреев увезли в полицейский участок. На следующий день нас попросили принести им еды. Я сидела в разрисованной граффити камере с моими отцом и дедушкой, пока они ели то, что мы принесли (мне было тогда 14 лет). Ранним утром следующего дня мои отец и дед вернулись домой. Мы считаем, что их освобождение случилось благодаря вмешательству знакомого аптекаря, который в то время был также помощником мэра».

Тревога еврейской общины возросла до максимума. Отец Элги, который был нашим семейным врачом, очень любил Пирмонт. Он надеялся, что сможет выжить благодаря поддержке своих пациентов. Но после «Хрустальной ночи» он попросил Мэри помочь ему с эмиграцией в Англию.

В наши дни всякий раз, когда в начале ноября в Пирмонте проходит ежегодное собрание, Друзья зажигают свечи на кладбище. Когда мы встречались в 1996 году, в темный влажный вечер мы неожиданно услышали мелодию еврейского кадиша. К нашей церемонии присоединились двадцать русских евреев немецкого происхождения, которые решили вернуться в Пирмонт.

Война неизбежна

Все присутствующие на 14-м ежегодном квакерском собрании, которое состоялось в начале августа 1939 года в Пирмонте, знали, что война неизбежна, и этот факт сделал наше время, проведенное вместе, очень ценным. 24 августа 1939 года Гитлер и Сталин подписали пакт о ненападении. Британское правительство обнародовало договор о взаимной помощи с Польшей и объявило мобилизацию.

Услышав это по радио поздно ночью, Мэри и Леонард поняли, что война начинается. Была теплая лунная ночь, и я спала на нашем балконе. Они разбудили меня и сказали, что я должна решить, остаться с ними в Германии или вернуться в Англию, уехав завтра же. Такое решение было бы трудно сделать в любом возрасте, а мне едва исполнилось 16. Почему Леонард и Мэри не могли просто уехать вместе со мной? Я уверена, что они остались, так как решили и дальше поддерживать квакеров и их идеи в Германии. У них были сильная убежденность в том, что никто не должен просто убегать от проблем.
Мне было грустно осознавать, что я не смогу вернуться домой, и я почувствовала пропасть между странами, созданную их враждебностью.

Я уехала на следующий день, 25 августа, в полдень. Было очень многолюдно, и пассажиры были возбуждены и взволнованы. В дороге у меня не возникло каких-либо проблем. В Лондоне меня встретил друг семьи, которому мои родители заранее отправили телеграмму. Со мной в тот день также ехали британские квакеры из Берлина, Вены и Праги, передав свои обязанности немецким или американским Друзьям.

3 сентября 1939 года я находилась вместе со своим школьным другом, из родительского дома которого открывались прекрасные виды на Сомерсетские болота. Мы слушали обращение премьер-министра Неви Чемберлена, объявляющего по радио о начале войны. Письма, которые Мэри написала мне после того, как я уехала, были возвращены ей с оттиском штампа: «Общение с вражескими странами прекращено». Теперь немецкие Друзья были отрезаны от Европы, но всё ещё поддерживались американскими квакерами. Алиса Шаффер, которая вернулась в Чикаго в октябре, писала:

«Честно говоря, я очень скучаю по немецким Друзьям, они одни из лучших людей, которых я когда-либо встречала. Они стараются лично применять христианские принципы даже в этой, очень грустной ситуации».

Дуглас Стир хорошо знал немецких Друзей и посетил их осенью 1940 года. Я вкратце приведу здесь некоторые выводы из его доклада:

«Когда мы говорим о немецких Друзьях, важно помнить, что их средний возраст составляет от 40 до 50 лет, и что для подавляющего большинства из них это вторая мировая война в их жизни. Это означает, что они чувствуют, что могут выжить, так как уже пережили предыдущую. Однако, они мрачно ожидают ждущие их очень трудные дни. У них есть спокойствие и ощущение готовности к тем проблемам, что могут прийти. Как немцы, они выражают чувство стыда и ответственности за то, что делается в Польше, и из-за постоянно усиливающихся гонений на евреев.

Вопрос о воинской обязанности, конечно, является проблемой для молодых мужчин-квакеров в Германии. Лишь немногие осмеливаются сопротивляться призыву. Некоторые из них зачислены в медицинскую службу. После посещении различных квакерских семей и собраний я был особенно впечатлен тем, что они старательно поддерживают общение с евреями, касательно которых чувствуют особую ответственность».

Насильственное перемещение немецких евреев в Польшу

В начале 1942 года оставшимся в Германии евреям сказали, что их будут переселять из своих домов в специальные центры для дальнейшей транспортировки в трудовые лагеря на восток.

В марте Мэри записала в своем дневнике:

«Старые, больные и дети были собраны вместе на пару недель. Постоянно приводили все новых и новых евреев. Мы каждый день делаем все возможное, чтобы помочь им со сбором вещей, отправкой сообщений и покупками. Это все было очень нелегко. Большинство людей были настолько напряженными и запуганными, что практически не могли адекватно мыслить и принимать какие-либо решения. Я взяла с собой кастрюлю с приготовленной для них пищей. С Леонардом мы оставались с евреями, помогая готовить сэндвичи и разговаривая с ними до 2:30 утра. Первая группа отправилась в Польшу 28 марта, а вторую выслали 8 апреля».

Через несколько недель Мэри получила письмо от Израэля и Анны Хейман, в котором те писали, что прибыли в Варшаву 10 апреля, и сообщали, что были бы очень благодарны посылке с какой-нибудь едой, которую Мэри затем и отправила. Позже среди документов моих родителей я нашла открытку со словами благодарности.

Выселение евреев стало еще одним поворотным моментом в жизни Мэри. Учитывая, что теплота и гуманность Друзей повлияли на то, чтобы помочь евреям спокойнее принять свою судьбу, означает ли это, что они также облегчили процесс их транспортировки для нацистов?

Запись Леонарда о его аресте в Штутгарте, 29 мая 1942 года:

«Спустя шесть месяцев после того, как Соединенные Штаты вступили в войну, гестапо не испытывало никаких ограничений. Я был совершенно уверен, что надолго меня не оставят на свободе, но не видел, какие меры предосторожности я мог бы предпринять. Я поехал на поезде в Штутгарт. На платформе меня встретили два человека из гестапо, которые заявили, что я арестован. Мои попытки вернуться обратно в Ганновер за свой счет были бесполезны. Меня держали в переполненной камере для людей, подозреваемых в совершении уголовных преступлений.

После того как я провел пять дней в тюрьме в Штутгарте, меня отправили в Ганновер на тюремном транспорте в составе группы заключенных из 300 человек. По дороге мы останавливались в нескольких тюрьмах, а сама поездка заняла 26 дней.

В Ганновере меня определили в одиночную камеру номер 163, где я должен был провести 69 дней. Через пару часов после прибытия в Ганновер меня отвезли в штаб-квартиру гестапо, где меня держали в одном из печально известных тамошних подземелий, пока один из офицеров не увидел меня на допросе. Этот г-н Нонн, показав самое что ни есть дружелюбное лицо и сделав вид, что возмущается тем уровнем обращения со мной, позволил мне позвонить моей жене, Мэри, а также разрешил ей навестить меня на следующее утро».

Проблемы Мэри в Пирмонте

Когда Леонард уехал в Штутгарт на встречу финансового комитета немецких квакеров, он знал, насколько сильной была тревога Мэри об их безопасности. Мэри записала в своем дневнике:

«Приходили люди из гестапо и в течение нескольких часов тщательно обыскивали наш дом и дом собраний. Они забрали много папок и бумаг, а также все деньги, которые смогли найти. Когда они уходили, они взяли ключи и поставили пломбу на замок дома собраний, сказав Друзьям, что те не могут больше посещать его. Я попросила копию описи со списком тех предметов, которые они забрали. Официальный представитель гестапо, которого звали Венгер, сказал, что он не обязан предоставлять подобную бумагу, но я упорствовала и в итоге переписала список под его присмотром».

После обыска дома Мэри не могла связаться с Леонардом. Она ожидала увидеть его дома в среду, 3 июня, и прождала его до полуночи. В конце концов, в четверг утром она получила письмо от Друзей из Штутгарта, которое принесло тревожную новость о его аресте.

Из дневника Мэри:

«Спустя три недели, в четверг 25 июня, мне позвонили из офиса гестапо в Ганновере, чтобы сказать, что они задержали Леонарда. Мне разрешили сказать ему несколько слов по телефону и сообщили, что я могу навестить его на следующий день.

Я видела его всего пять минут в присутствии полицейского. Но на следующий день мне позволили вернуться. Леонард выглядел похудевшим и потрясенным. Он был небрит, его рубашка была без воротника, и у него была сильный простуда. У него не было возможности сменить одежду с тех пор, так как он уехал из дома месяц назад. Я взяла несколько его вещей домой, чтобы постирать, и обнаружила, что они кишат вшами. На следующий день я принесла ему нижнее белье и новую рубашку».

Дневник Мэри от 31 июля: «Леонард опять пребывал в сильном унынии. По дороге домой я решила, что должна поговорить с кем-нибудь в штаб-квартире гестапо в Берлине и попытаться сделать для него что-нибудь там».

Мэри чувствовала, что постоянные допросы очень плохо влияют на Леонарда, хотя гестаповцы и не могут обвинять его в чем-либо конкретном. Также казалось, что решения о его судьбе теперь должны принять в Берлине. Член берлинского офиса квакеров сопровождал ее на беседу с чиновником по имени Хагенбрух в штаб-квартире гестапо, расположенную в доме номер 7 на Принц Альбрехт Штрассе. Это было огромное мрачное здание в центре Берлина.

Судя по письму, которое Мэри написала Гансу Альбрехту, рассказывая о той беседе в гестапо, можно сказать, что это беседа проходила очень напряженно: «Хагенбрух зачитал мне заявление, подписанное Леонардом в первую ночь, когда его допрашивали».

Хагенбрух недружелюбно посмотрел на Мэри и спросил: «Что вы можете сказать о своей благотворительной работе в помощь евреям?»

Мэри ответила: «Мы помогаем всем, кто приходит к нам в нужде». Она напомнила ему о статьях, размещенных в свое время в официальных газетах, в которых говорилось, что никто не должен мешать евреям эмигрировать. Она сказала, что помогла 33 семьям эмигрировать, и заявила, что считает, что это соответствует опубликованной позиции государства.

Хагенбрух спросил: «Почему Леонард так беспокоился о евреях?»

Мэри ответила: «Он не беспокоился. Это была моя работа. Леонард упорно трудился, чтобы заработать на жизнь – он занимается издательским делом, у него просто не было свободного времени».

Мэри спросила: «Будет ли дело Леонарда передано в суд?»

Хагенбрух ответил: «Нет, его дело не будет публичным. Почему Леонард отказывается от военной службы?»

Мэри ответила: «Он не отказывался, его не вызывали».

Мэри так закончила своё письмо Гансу Альбрехту: «Это то, что мне запомнилось из той беседы. Если вы думаете, что это была просто формальная дискуссия, то уверяю вас, временами там было очень жарко и напряженно. Однако я была удивлена тем, что не чувствовала личной ненависти к Хагенбруху. Больше меня волновало то, что Леонард должен был оставаться под стражей до тех пор, пока своим поведением не покажет, что изменил своё отношение. Леонард был по сути лично наказан за свои убеждения и интересы нашего квакерского сообщества.

15 августа она снова навестила Леонарда и передала ему слова Хегенбруха: «Он должен оставаться в тюрьме, пока не изменит свое отношение». В своем дневнике она написала: «Он выглядел очень грустным. Его тело дрожало, его все еще забирали на допросы, и он никогда не знал, когда за ним придут в следующий раз. Он сказал, что читает Библию постоянно, когда находится один. Ежедневно он много раз перечитывал Евангелие от Иоанна, и тринадцатое послание Коринфянам».

7 сентября: «Я поехала в Берлин на вторую встречу с Хагенбрухом. Это снова было очень неприятное время для меня, проведенное под ослепляющими огнями ламп. Он сказал, что Леонарда отправят в концентрационный лагерь. Я была подавлена. В среду я снова посетила Леонарда, чтобы сообщить, что его могут отправить в Бухенвальд. Мы оба заплакали, он выглядел очень хорошо, был гладко выбрит, но был очень бледным, а его руки казались особенно белыми. Как нам пройти через всё это? Надеюсь, время нашей разлуки будет как можно более коротким».

29 сентября Мэри последний раз съездила к Леонарду в Ганновере. В своем дневнике она написала: «Леонхард выглядел уверенным и мужественным и вообще выглядел лучше. Для меня это был страшный день. Когда я вернулась домой, меня тронуло, что фрау Мандхен оставила мне пирог».

Леонард в своей статье «Гость Адольфа Гитлера» позже писал: «Я ничего не буду рассказывать о процедурах допроса или о тех методах воздействия, которым я подвергался. То, что мне пришлось пережить, привело меня к чрезвычайно низкому физическому и духовному состоянию. Бесконечный стресс повторяющихся допросов сильно повлиял на меня. Этот процесс длился несколько недель. Их обвинение было основано на моих личных убеждениях и идеях Общества. Я был сильно шокирован, когда в конце сентября мне разрешили прочитать обвинительное заключение».
Леонхард провел 97 дней в одиночной, крошечной камере в ганноверской тюрьме. Он подвергался допросу, ночью и днем часто доставлялся в подземелье для пыток, о которых никогда не рассказывал нам.

Дневник Мэри, 9 октября: «Я весь день проработала в саду, выкопав 4 центнера картофеля. Когда я добралась до дома, измученная и грязная, то обнаружила на пороге следователя Леонарда, Мюллера, который приехал из Ганновера чтобы забрать ещё какие-то вещи из дома собраний. Также он отдал мне ключи Леонарда от нашей квартиры. Я не получила каких-либо новостей о том, где Леонард находится. Я очень измучена и не могу спать. Сегодня получила доброе письмо от Бренды из Красного Креста».

3 декабря Мэри написала письмо начальнику лагеря Бухенвальд, полковнику Писсу:
«Я пишу, чтобы узнать какую-либо информацию о моем муже, Леонарде Фридрихе, издателе, который был арестован и отправлен в ваш лагерь 1 октября. Я ничего не слышала от своего мужа, хотя и написала ему несколько писем, а также отправляла ему деньги. Я хотела бы знать, прибыл ли он в Бухенвальд, и разрешено ли ему получать письма».

Ответ начальника был написан на обратной стороне письма. Рядом была размещена официальная печать.

«Фрау Фридрих, вашему мужу было поручено немедленно написать вам».

Вскоре за этим последовало краткое письмо Леонарда, в котором он говорил, что Мэри может писать ему два раза в месяц. Он говорил, что она может отправлять ему посылки и деньги, и он особенно хотел бы получить свою трубку и табак. Писать следует на имя заключенного номер 9164, проживающего в блоке 45. Мэри с большим облегчением узнала, что Леонард жив. Хотя она знала, что он страдает, теперь у нее появилась возможность хоть как-то помочь ему.

За три года, проведенных Леонардом в Бухенвальде, Мэри отправила ему 167 посылок, сохранив опись содержимого и даты отправки. После того, как он прибыл в лагерь, было принято новое постановление, разрешающее родственникам периодически отправлять посылки немецким заключенным, но не евреям.

Леонард рассказывает о своих первых месяцах в Бухенвальде

В статье «Гость Адольфа Гитлера», Леонард пишет:

«Мы прибыли 5 октября 1942 года, и наши первые контакты с охранниками СС были самыми неприятными. Они записали наши личные данные, а также забрали все имеющиеся вещи. Затем нас отвезли в так называемую баню, где мы оставили свою одежду в огромной куче. Мы были помещены в ванну с дезинфицирующим средством, а после этого должны были подойти к парикмахерам, к которым выстроилась большая очередь. Когда мы наконец построились, одетые в новую одежду – полосатые костюмы и шапочки, мы выглядели смешно и с трудом узнавали своих товарищей или даже самих себя.

Каждому присвоили личный идентификационный номер, выделили знаки отличия и цвет для полосатой формы, которую мы носили. Меня определили на работу в карьере и выдали знаки отличия с дополнительным черным кругом, означающим что я покрыт позором и нахожусь в штрафном отряде.

В середине зимы меня перевели в каменоломню, где люди буквально погибали на рабочем месте. В то время я часто вспоминал об историях из Ветхого Завета о рабстве в Египте. Я был частью человеческой цепи, в которой каждый человек передавал камни другому. Мы не ходили строем, однако, должны были передвигаться бегом, хоть и не быстрым. Я провел 12 недель, выкапывая камни, необходимые для строительства крематория в лагере. Мое здоровье быстро ухудшалось. У меня не было конкретных болезней, я просто слабел из-за нехватки еды. Но даже в этом дьявольском месте я иногда находил хороших людей.

Я не получал новостей из дома, и мне не разрешалось писать письма. Но однажды вечером, в ноябре 1942 года, после переклички, меня вызвали в офис начальника лагеря. Комендант выглядел очень рассерженным и обвинил меня в том, что я не писал домой. Той самой ночью мне приказали, к моей великой радости, послать домой письмо. Позже я выяснил, что это произошло потому, что Мэри сама обратилась к коменданту. Теперь я смог написать Мэри и попросить у неё некоторые вещи. С этого момента мое здоровье пошло на поправку, потому что я начал получать регулярные посылки из дома.
На работе в каменоломне у меня возникли проблемы с тем, чтобы носить перчатки, которые прислала мне Мэри. От тяжелой работы мои руки покрылись волдырями.

Командир СС поручил мне снять перчатки и отчитал меня за то, что я был медленным и безответственным. Когда он отвернулся, я снова надел их. Но, к сожалению, он это заметил. Он взял свой кнут и нанес мне несколько ударов. Последнее попадание пришлось мне лицу, отчего я упал в грязь и потерял сознание. К счастью, мне удалось встать, прежде чем они смогли поднять меня сами и отправить в лазарет. Офицер СС, которому я докладывал о ситуации, спросил, почему я нахожусь в Бухенвальде. Я сказал, что обвинение против меня состояло в том, что я был квакером. Он задумался и сказал, что его мать, которая уже умерла, рассказывала ему, что его жизнь была спасена благодаря квакерской программе школьного питания после Первой мировой войны. В связи с этим он сказал, что готов помочь мне и взять меня в свой личный состав, но мне придется подписать заявление о верности национал-социалистскому государству. Он был удивлен тем, что я не проявил заинтересованности, однако, приказал мне подумать об этом и сообщить ему на следующий день. Я провел еще одну бессонную беспокойную ночь, думая о том, что может произойти в результате моего выбора. На следующий день он предложил работу на фабрике боеприпасов, где я смог бы заработать деньги и был бы выведен из «штрафного отряда». Это была дилемма для меня как для квакера! Я ответил, что не могу помогать делать бомбы, которые в дальнейшем будут сброшены на Лондон, потому что там живет моя дочь. Он сказал, что, будучи отцом пятерых детей, он может понять мои чувства. В конце концов я нашел себе работу на складе промышленных инструментов. Теперь у меня была определенная личная независимость, по крайней мере, во время рабочего дня. Хотя мне по прежнему приходилось часто сталкиваться со множеством неприятностей.

Когда после войны друзья спрашивали Леонарда, как он пережил всё это, он иногда отвечал: «Я просто склонил свою голову и словно моллюск цеплялся за камень, позволяя волнам омывать меня». Другие выжившие подтверждали эти слова, говоря, что такое отношение необходимо для выживания.

Как люди реагировали на бомбардировку летом 1943 года

Мэри заметила, что в дом собраний часто стали приходить представители гитлеровской молодежи. Это были в основном молодые девушки, которые собирались сделать из здания центр по приему людей, чьи дома были разрушены в результате воздушных налетов. Мэри долгое время работала с Лигой немецких девушек, которая приветствовала ее помощь, пока они устанавливали кровати и делали другие подготовительные работы. Они также неоднократно приглашали ее на ужин. Мэри охотно принимала помощь двух молодых украинок, находящихся на принудительных работах, которым было поручено работать вместе с ней в саду.

В течение всего лета Мэри предлагала убежище Друзьям или их родственникам, которым нужно было уехать от массовых воздушных налетов, которые совершались на большие города. Сделав несколько перестановок у себя дома, Мэри обнаружила, что в своей небольшой квартире может разместить восемь человек и даже может предложить им горячую ванну, но для этого ей пришлось бы частично пожертвовать личной свободой. В конце июля она написала в своем дневнике:

«Моя кухня всегда полна людей, которые готовят себе еду. Они потеряли всё своё имущество и пережили сильный шок, они крайне напряжены и не уверены в будущем. Иногда я не нахожу себе места и поэтому выхожу в сад, чтобы расслабиться. Но всё равно я понимаю, как мне повезло, что у меня есть свой дом. Я могу спать на диване в собственной кухне, я никогда не чувствовала себя более уверенной в своей любви к Богу».

Дневник Мэри, 10 октября: «В первом часу ночи я была поднята с постели двумя молодыми девушками из Лиги – они привезли квакерскую даму, которая пострадала в воздушном налете на Ганновер. У себя на пороге я обнаружила дорогую Мари Эдерт, покрытую пылью с ног до головы. Ее голова и глаза были перевязаны. Я вымыла её и уложила в постель, после чего она проспала большую часть следующего дня».

Дневник Мэри, 11 декабря: «Я чувствовала себя не очень хорошо, но мне нужно было пройтись по магазинам и увидеться с адвокатом. На улице был гололед, и я поскользнулась и упала три раза. Я села на ступеньку и потеряла сознание. Очнувшись, я пошла в бакалею купить еды. Там я встретила Терезу Херцог, которая весьма настойчиво предложила мне свою недельную порцию сыра для передачи Леонарду. От этого неожиданного доброго поступка на моих глазах выступили слезы».

Здоровье и душевное состояние Мэри

В 1943 году у Мэри было проведено 26 обысков и бесед с гестапо по вопросам, связанным с деятельностью в бывшем доме собраний, и Леонардом. Как и многие другие, Мэри и Леонард в новогоднюю ночь обычно вспоминали события прошедшего года и строили планы на будущий. В этом году Мэри поделилась своими мыслями со своим дневником. Хотя у неё были подорваны здоровье и душевное состояние, она пыталась настроить себя на хорошее. Должно быть, она очень сильно недоедала и поэтому писала:

«Местные квакеры говорят, что они не могут поделиться какой-либо едой для её отправки Леонарду, но, к счастью, мне помогают другие люди. После Нового года я чувствую себя отдохнувшей и наслаждаюсь чтением. Я ощущаю Божью заботу и надеюсь, что в наступающем году смогу более основательно поделиться Его любовью ко мне со всей нашей квакерской группой. Кажется, я прихожу в норму и даже чувствую дополнительную силу благодаря новостям от Бренды.

Я благодарна тому, что многие мои потребности и желания были удовлетворены в этой жизни, но всё же мне не хватает хотя бы небольшого проявления нежности. Мне приходится бороться с депрессией и абсурдностью моего темперамента, способами общения и вообще часто приходится выбирать нужные слова. Мне нужно быть более предусмотрительной и признаться самой себе, что я заполняю всё свое время изнурительной работой для того, чтобы хоть как-то абстрагироваться от тревог. Мне хотелось бы хотя бы немного получить ту любовь, которой я так страстно желаю поделиться с другими. Когда я проявляю сочувствие к другим людям и к их нуждам, мне также хочется проявить его и к себе. Я делюсь, потому что понимаю голод других, но меня часто оставляют в полном одиночестве. Мне необходимо нежное прикосновение искренне любящего человека, чтобы почувствовать, что моё горе услышано, а мои недостатки прощены».

1944 год

В своем письме к Маргарет Лахмунд от 9 августа Мэри писала:

«Сад дома собраний снова в порядке, следов совершенных актов вандализма практически незаметно. Последние две недели я удобряла грядки компостом. Я бы никогда не смогла делать всю эту работу, если бы так сильно не любила это место. Когда я нахожусь в саду, я чувствую, будто нахожусь на освященной земле, на острове, омываемом Правдой, Любовью и вообще всем тем, что придает силы. Но и это своеобразное убежище не всегда безопасно. Большая часть довольно богатого урожая малины и клубники была украдена, а кусты смородины растоптаны. Однажды днем кто-то разбил 10 окон в доме собраний, а из нашей крыши вырвали войлок. Конечно, это всё было очень неприятно. Гитлеровской молодежи теперь запрещено заходить на нашу территорию, но, конечно, они приходят, когда меня нет на месте. Однако это решаемые и несмертельные проблемы».

Дневник Мэри, 11 сентября 1944 года: «Новости c фронта впечатляют: союзники подошли к границам Германии со всех сторон. Сегодня у нас было шесть воздушных тревог. В нашей квартире словно расположился сумасшедший дом: мои постояльцы очень напряжены и озабочены новостями и постоянно ссорятся друг с другом. Я беспокоюсь о Леонарде. 7 сентября на Бухенвальд был совершен налет, от которого погибли двое эсэсовцев. Прошло два года с тех пор, как я в последний раз видела Леонарда. Я только что отправила ему 105-ю посылку».

Дневник Мэри в канун рождества: «У меня финансовые трудности – из берлинского квакерского офиса до меня не дошло моё ежемесячное пособие. Я сделала себе лишь одну свиную отбивную за последние четыре дня».

Освобождение Бад-Пирмонта американскими войсками

Дневник Мэри, 5 апреля 1945 года:

«Это красный день календаря, но у меня нет красных чернил. В десять утра мы услышали сигнал сирены, означающий, что всем нужно спрятаться, так как ожидалось уличное сражение. Я не успела собрать свои вещи, как услышала объявление из громкоговорителя: ”Люди Пирмонта, мы стоим на подходе к вашему прекрасному городу. Вы можете сдаться и позволить нам мирно пройти мимо, вы можете спасти ваши дома и защитить раненых в больнице. Если вы сдадитесь, не последует ни одного выстрела. Подтвердите свое согласие, вывесив белые ткани на окнах”.

Я бегала по квартире, снимая простыни с кроватей, чтобы вывесить их из окон.

Тем временем люди в ратуше не могли решить, что делать. Сихам, городской глава, хотел сдаться, но Аренс, его заместитель и начальник СС, считал, что они должны сражаться до последнего человека и взорвать мосты, как планировалось ранее. Однако доктор Гальсер, главный городской врач, также предпочитал вывесить белый флаг, чтобы в то же время получить возможность признания территории города в качестве зоны содержания раненых. Молодой капрал, который находился рядом с ними всё это время, и видя, что отведенные минуты истекают, в конце концов принял решение сам. Он сел на свой велосипед и поспешил к американской армии, размахивая белой тряпкой и крича: ”МЫ СДАЕМСЯ!” Несколько минут спустя американцы въехали на центральную площадь и встретили там доктора Гальсера, вышедшего к ним в качестве представителя от города.

Позже несколько американских солдат пришли к нашему дому и попросили выйти всех нас на порог. Они сказали, что нам нужно освободить здание за час, чтобы они могли разместить в нем 30 американских солдат. Мы могли взять с собой всё, что хотели, но должны были разблокировать все двери и шкафы. Я умоляла его за всех нас. Позже он вернулся, и мы с облегчением услышали, как он сказал, что мы можем остаться.

Мэри слышала, как обошлись с некоторыми местными нацистами. Аренс, лидер местного отделения нацистской партии, сдался добровольно. Офицер полиции Венгер и бывший городской глава Сихам были помещены в тюрьму. Несколько местных нацистских лидеров повесились или приняли цианид, а также заставили сделать то же самое членов своей семьи.

Дневник Мэри, 18 мая: «Я волнуюсь, потому что у меня все еще нет какой-либо информации от Леонарда, но сегодня я услышала в городе, что три человека из Бухенвальда проходили через соседнюю деревню. Люди продолжают спрашивать, есть ли у меня новости от Леонарда. Судя по их вопросам, они предполагают, что с ним могло что-то случиться».

Леонард возвращается домой

Дневник Мэри, день Святой Троицы, воскресенье, 20 мая: «У нас было молитвенное собрание в столовой, находящейся в подвале. Дом собраний снова по-настоящему принадлежал Друзьям. Я оставалась последней в доме и спускалась по внутренней лестнице, когда через парадную дверь вошел Леонард! Какое это было чудо! Я была так рада, что у меня есть наготове для него хорошая еда, хотя я и не подозревала, что он придет».

Дневник Мэри, 21 мая: «Леонард так счастлив снова быть дома. Прошлой ночью он принял горячую ванну, и был очень рад снова надеть свою одежду. Волосы на его бритой голове отрастают, и он стал больше походить на себя. У него нет передних зубов, и он говорит, что стал хуже видеть. Мы сожгли в саду его белую полосатую одежду из Бухенвальда. Сегодня утром мы вместе с ним пошли к городскому коменданту. Он определил для Леонарда трехразовый продовольственный паёк. Это так здорово – быть вместе, ещё и с таким большим количеством молока и масла».

Дневник Мэри, 25 мая: «Эта неделя для нас обоих была полна воодушевляющих впечатлений. Леонарду не терпится навести порядок в нашем доме и его офисе. Мы отправились вместе с ним в банк и на бумажную фабрику, где смогли получить многие из наших квакерских книг, так как владелец фабрики специально для нас хранил их у себя. Леонард очень устал. Всё его тело кажется опухшим, а лицо очень бледным. Я счастлива, что он снова дома и надеюсь, что смогу помочь ему восстановить силы».

Дневник Мэри, 29 мая:

«Сегодня нас посетили два английских квакера из Санитарной службы Друзей. Они должны были начать работать с гражданским населением. Также они принесли первые новости о Бренде. Они сказали нам, что 26 апреля она вышла замуж. Их с Сидни Бейли церемония бракосочетания состоялась в Доме Друзей. Через них я смогла передать Бренде письмо».

С огромной радостью и облегчением я получила это письмо в Лондоне от коллег из ССД, которые рассказали мне о своем визите:

«Леонард вернулся из Бухенвальда за несколько дней до нашего визита. Он пережил очень трудные времена, но прошел через них со спокойствием и покорностью, которая возможна только у тех, кто уверен в истинности своей веры. Когда мы сидели, слушая его историю о том, как он был арестован без предупреждения и заключен в тюрьму лишь за то, что был Другом и помогал евреям, мы чувствовали благоговение от нахождения рядом с тем, кто прошел через такие испытания и кто, казалось, был полностью лишен чувства ненависти. Сегодня они очень счастливы, что снова находятся вместе, они были очень рады услышать новости о вас. Конечно, мы не могли бы выполнить более ценного и радостного для себя поручения».

Дневник Мэри, 10 июня: «Я очень благодарна, что закончились те ужасные годы, когда мне не доверяли и презирали меня за то, что я англичанка. Не передать словами ту радость, что я ощущаю в своем сердце, находясь рядом с Леонардом».

Солнечным утром в мае 1989 года я села на автобус из Веймара до Бухенвальда, который теперь открыт для посетителей в качестве мемориала. Леонард показывал его моей матери еще в 1957 году. Это были переживания, которыми ему нужно было с кем-то поделиться, но прошло еще 30 лет, прежде чем я смогла приехать в то место, где он прожил 130 недель. Мой визит в лагерь пришелся на солнечный майский день, но я постоянно чувствовала холодный восточный ветер. Я искала блок 45, в котором жил Леонард. Это была тесная двухэтажная кирпичная конструкция с четырьмя комнатами, предназначенными для 800 человек. Я перешагнула через нижнюю стену фундамента, которая всё ещё оставалась на месте, и несколько раз прошлась вдоль и поперек остатков барака, пребывая в мыслях и молитвах. Металлические скребки для удаления грязи ещё оставались вкопанными у входа, а некоторые треснувшие красные напольные плитки лежали там, где был туалет.

Позже я прошла около мили через буковый лес к каменному карьеру, где зимой 1942 года Леонард пережил самые суровые 12 недель. Покрывало из травы милосердно спрятало все свидетельства прошлой человеческой жестокости. Под полуденным солнцем я наблюдала за пастухом и его собаками, лежащими в тени дерева, присматривающими за пасущимся стадом овец.

Источник