В мире, полном жестокости и страданий, только смелый человек все еще может утверждать, что люди «созданы по образу и подобию» любящего Бога. Если в человеке есть признаки божественного, то божество, о котором идет речь, выходит ужасно жестоким. В 2015 году «Лос-Анджелес Таймс» сообщила о находке учеными «самого раннего свидетельства убийства в среде наших предков», подразумевая, что «межличностное насилие возможно встроено в человеческое поведение». Это свидетельство представляло собой ужасный череп гоминида, жившего намного раньше неандертальцев. На черепе был заметен след двух повторных ударов одним и тем же орудием, что вызвало предположение о «намеренном убийстве». Эти доисторические останки являются печальным намеком на то, что убийство Авеля Каином есть символ человеческого поведения. Войны и случаи геноцида двадцатого столетия убедительно доказали, что обладая всеми нашими технологиями и образованием, мы часто ведем себя не лучше, чем то испуганное человекообразное существо, которое насмерть забило своего врага. Как мрачно заметил Зигмунд Фрейд в своем эссе «Цивилизация и ее тяготы» (1929 г):
Люди не являются нежными существами, ожидающими, что их будут любить, и, как правило, защищающимися только когда на них нападают. Напротив, они являются существами, к чьим инстинктивным дарованиям относится способность мощного выброса агрессии. Как результат, их ближние – не только потенциальные помощники или же сексуальные партнеры. Они могут быть использованы для выплеска агрессии, как бесплатная рабочая сила, как объекты сексуального насилия. У них можно отнять собственность, им можно причинить боль, их можно унижать, пытать и убить. Homo homini lupus est.
Однако если «человек человеку волк» (а не оскорбляет ли это волков?), как такое сопоставляется с человеколюбивыми словами Евангелия? Являются ли хищные человекообразные обезьяны Фрейда теми самыми существами, достойными того, чтобы их волосы были подсчитаны Богом (Мф. 10:30)? Являются ли эти чудовища теми же созданиями, которым Бог говорит: «Я буду для вас Отцом, и вы станете сыновьями и дочерьми» (2 Кор. 6:18). Являются ли эти изобретатели бомб и ракет действительно кроткими агнцами, которых соберет Христос (Мф. 18:12-14)? Когда мы заглядываем в себя, тьма иногда может казаться подавляющей. Часто мы чувствуем себя в ловушке нашего эгоизма. И хотя нам известно, что следует делать, мы часто содрогаемся от последствий этих поступков. Ради наших интересов пусть умирают другие, но не мы сами. Как сказал Павел: «Желание совершать праведные поступки всегда со мной, но я не совершаю этих поступков. Ибо не творю я добро, как мне бы хотелось, но вместо того я творю то самое зло, которого не хочу совершать. И я совершаю те самые поступки, которые не хотел бы совершать, но на самом деле это не я поступаю так, а грех, живущий во мне». (Римлянам 7:15-20). В болезненной честности Павла мы легко видим процессы естественного отбора, которые сотворили нас. Мы понимаем, что миллионы лет наши предки кусали, рвали, царапали.
Перед лицом таких разрушительных реалий трудно поверить, что некое Высшее Существо могло возлюбить этот сосуд порока и назвать его солью земли. Но именно так Евангелие говорит нам о нас. Когда Бог смотрит на нас, он видит не жестокого примата, а своих сыновей и дочерей, продолжателей своего дела, выдающихся личностей. Он скорее видит не наши грехи, но работу Духа Христа в нас. Другими словами, Бог всегда видит нас глазами милосердия. Перед лицом всего того неправедного, что мы совершаем (или когда-либо совершим), Бог милостиво заявляет: «Если грехи ваши, как багряница, то побелеют они, словно снег! Если будут они пурпурно-красные, то убелю их, как шерсть!» (Исаия 1:18). Обещание Иисуса состоит в том, что Бог не будет отодвинут. Крест и Воскресение являются знаками окончательного отказа Бога от того, чтобы бросить своих созданий. Даже когда мы сталкиваемся с блуждающим духом Каина, Бога не останавливает наше бессердечие. Он продолжает ждать, и он продолжает давать. Это восхитительно, и это действительно может испугать. Нас приглашают к любви, которую мы не можем заслужить, не можем контролировать и не способны измерить какой-либо человеческой мерой. Это «океан света и любви», испытанный Джорджем Фоксом в его уверовании, и это истинная реальность, о которой говорил Павел: «ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее» не могут отлучить нас. Вера в это обещание благодати – самый радикальный поступок, который мы можем совершить. Ибо как только мы слышим об этой любви и верим, что она все еще есть, нам открывается то, что лежит за пределами «сражения и бегства» и всех тех древних сил, которые держат нас в ловушке прошлого (как личного, так и коллективного).
Что же предлагает нам такое милостивое заверение? Мы можем избавить самих себя от чувства осуждения, и, следовательно, избавить от этого бремени других. Как и в Песни Песней мы можем заявить: «Мой возлюбленный – мой, а я – его» (2:16). Оправдывая этот новый статус, мы можем начать вести себя подобно человеку, которого любят, ведь мы знаем, что мы таковыми и являемся. Через любовь, безвозмездно предложенную нам, мы становимся способными более обильно делиться любовью с другими. Как только мы узнаем, что мы сыновья и дочери любящего Отца, мы можем открывать себя для богатств нашего наследия. Как однажды сказал Мартин Лютер: «Если согрешил я, но мой Христос, в которого я верю, не согрешил, и всё принадлежащее ему принадлежит и мне, а всё мое принадлежит ему». Однако, как иллюстрирует история Креста, нужна смелость, чтобы верить в то, что Бог есть любовь, потому что с этим не стыкуется карательное поведение, характерное для нашего вида, – всё наше оружие, все наши зоны и тюрьмы остаются мрачным напоминанием. Любящее решение Бога пристыжает людские решения. Но такой дар спасения оказывается слишком тяжким для некоторых. Павел провоцирует проявление этого нового состояния, когда говорит церкви в Коринфе: «Разве не знаете, что мы будем судить ангелов?» (1 Кор. 6:2-3). Афанасий, еще сильнее обостряя вопрос, сказал, что Сын Божий стал человеком, чтобы мы могли стать Богом. Мы – земные существа из грязи и крови, предназначенные для вечности – разделяем судьбу всего творения (Откр. 21).
Какое совершенно скандальное предположение! Как могут такие слабые и злобные существа влиять на силы невидимого мира? Как можем мы стать зеркалами, отражающими природу Бога? Разумеется, более реалистично было бы вернуться к диким правилам безопасности, которые обещали нам: «Ты будешь тяжко трудиться до самой смерти, в поте лица добывая себе пропитание, а потом вновь обратишься в пыль, из которой Я тебя сотворил» (Бытие 3:19). Именно эту этику борьбы слышим мы в голосе Первосвященника Иерусалимского храма, который боится того, что Иисус может сделать с его упорядоченным миром: «и не понимаете, что для вас будет лучше, если один человек погибнет во имя людей, чем если погибнет целый народ» (от Иоанна 11:50). Или, другими словами, лучше обуздать неуправляемую любовь, чем позволить анархии постоянно дарующего Бога переделывать мир. Гораздо легче отдать эту непрестанную любовь под суд и пригвоздить ее к кресту, чем слышать ее и чувствовать себя открытыми для перемен. Легче следовать сценарию нашей эволюции, чем признавать возможность того, что мы, противные двуногие, должны быть отражением Вечного, быть сосудами той реальности, которая совсем не похожа на нас.
Иногда этот отказ принять радикальную сущность благодати проявляется в том, как некоторые христиане говорят о Боге на Кресте. Вместо понимания распятия, как излияния Божьей любви перед лицом нищеты человеческого состояния, акцент делается на успокоении гнева праведного Бога, который должен удовлетвориться кровью. Такая теологическая интерпретация, несомненно, восходит к мозговым особенностям таких наших предков, как древние рептилии, к той части нас, которая контролирует наши агрессивные инстинкты. В этом случае Бог – кровожадный судья – служит проекцией наших страхов в борьбе за выживание. Чтобы выжили мы, кто-то должен умереть. В некоторых теориях искупления Закон Бога – всего лишь переработанная версия наших собственных стремлений к возмездию, наказанию тех, кто подвергает нас опасности. Но Евангелие неоднократно пытается вытолкнуть нас за пределы этой рептильной логики, говоря нам, что мы не должны оплачивать злом за зло, а миротворцы будут блаженны.
Христианское богослужение является главным нарушением представлений о естественной справедливости. В христианском сообществе первые будут последними, а последние будут первыми, дождь будет ниспослан «на праведных и неправедных» (Мф 5:45). Бог Иисуса Христа – это не капризный Отец небесный, наполняемый всей нашей инстинктивной агрессией. Тот, кого любит Израиль, тот, кого Иисус называет Отцом, пришел спасти мир, а не осудить его. Тем не менее, многие плодовитые теологи пытались притупить этот факт. Как говорят нам древние католические богословы, Милость Господня ведет к совершенству природы человека, но природа человека неизменно сопротивляется. Мы всё еще хотим верить в то, что Бог играет по нашим правилам доказательств и наказаний, в то, что отрицается логикой милости Господней. Именно этот вызов стоит перед нами. Готовы ли мы видеть сами себя так, как Бог видит нас, или же по-прежнему остаемся в границах своего прошлого? Милость Божья – это ключ, но сможем ли мы открыть им дверь?
Бенджамин Вуд
2017
