Проработав в России с 1916 по 1919 г., квакеры — как британские, так и американские — хотели вернуться в страну, где, как им казалось, строилось совершенно новое общество. И в самом деле, все перемены произошли на их глазах: приехав в Россию царскую, они покинули РСФСР, Россию большевистскую. Правда, Бузулук к моменту отъезда квакерской миссии, был в руках чехословацких легионеров, но Теодор Ригг со своей невестой Эстер Уайт переходил мост через реку Сестру под присмотром красноармейцев.
Уже в 1920 году двоим квакерам, Хинману и Бейкеру, разрешили въехать в Советскую Россию — на короткий промежуток, для доставки гуманитарной помощи детям Москвы и Петрограда. В том же году, чуть позже, впустили Артура Уоттса, британского квакера. Он тоже прибыл с грузом гуманитарной помощи (в основном, продукты питания) и планировал и дальше оставаться в стране, координируя поставки квакерских грузов из-за рубежа. Квакеры старались добиться большего числа разрешений на въезд. Они и в самом деле стремились помочь страдающим от голода детям, и в то же время, они хотели продолжить общение с русскими пацифистами, толстовцами, — со всеми теми, кто был им близок духовно.
При этом работу в России английские квакеры обсуждали с американскими Друзьями. Первая квакерская миссия 1916—1919 годов была англо-американской, потому считалось само собой разумеющимся то, что и дальше представители Общества Друзей двух стран объединят свои усилия.
Голод ещё не разразился, поэтому большевики не горели желанием впустить иностранцев: во-первых, пусть они лучше дома агитируют за снятие блокады, если уж они такие друзья России, а во-вторых, вдруг они будут шпионить, вдруг их контрреволюционеры будут использовать.
Петроград в 1919 году. Борис Кустодиев
Артур Уоттс приехал в Москву весной 1920 г., и, поселившись в гостинице «Савой», метался с одной встречи на другую: он старался завязать полезные контакты в наркоматах просвещения, труда, здравоохранения. Забегая вперёд скажем, что Уоттс останется в Советском Союзе, где и проживёт до самой своей смерти в 1958 г. А в 1920 г. он ещё не владел русским языком, не мог говорить, мало что понимал из сказанного. Он пишет в Лондон:
Мне повезло, что на всех встречах мне попадался один и тот же переводчик, и я много беседовал с ним, так что он многое понимает, и весьма заинтересован нашей работой. Таким образом, он оказался очень ценной находкой для меня и существенно облегчил мою работу. К тому же, я уверен, что он обеспечивает полное понимание сути дела участниками процесса переговоров.
Позже его коллега Грегори Уэлч, уже поработавший в России и знавший язык (русские дети в уральском приюте в 1918 г. звали его Григорий Иванович), говорил, что Уоттс не видит реалий, и не зная языка, верит всему, что ему скажут через переводчика:
Артуру Уоттсу всё видится в розовом свете, он и сам коммунист, и под его руководством все наши усилия будут истолковываться самими Советами как выражение симпатии советским методам. Артур Уоттс не говорит по-русски, а потому верит всему, что ему говорят, и сам того не видит, что большевики далеко ушли от заявленных идеалов.
Артур Уоттс потом и в самом деле всё больше и больше начнёт впитывать в себя большевистские идеи. Начало тому, видимо, было положено в далёком 1920 г. Он писал тогда:
В субботу — поскольку моя встреча была перенесена на понедельник — я решил внести свою лепту в «Добровольный субботний труд», — пошёл на субботник. Это мероприятие произвело на меня сильное впечатление, и несмотря на то, что некоторые работники говорили мне, что это дело добровольно-обязательное, я ощущал истинный дух служения среди тех, кто принимал участие в работе, и не заметил никаких признаков принуждения к труду.
Мы прошагали несколько миль от центра города на станцию, где разгрузили большое число вагонов. После этого мы выгружали шпалы, в то время как женщины разгружали песок, привезённый для строительства новой железнодорожной ветки. После того, как с работой было покончено, мы отправились на железнодорожную станцию, где я узнал, что нам всем причитается паёк — фунт хлеба. Однако все единогласно решили отказаться от наших пайков и передать хлеб тем, кто в нём нуждается в большей степени.
Выходных, похоже у Артура Уоттса не было совсем. После субботника, в воскресенье, он отправляется в детскую колонию, в которой, конечно, жили не малолетние преступники, а дети, находящиеся под опекой воспитателей и педагогов, что-то вроде пионерлагеря. Уоттс сильно впечатлён:
Жаль, что мне не передать ту атмосферу симпатии, свободы и откровенности, которая царила там. Буквально через две минуты по прибытии на место я ощущал себя частью большой семьи. Дети меня приняли как своего, равно как и взрослые. Это настоящая общественная жизнь. Жизнь, полная будущего. Была очевидна недостача материального, но там было много той духовности, о которой можно только мечтать.
Грегори Уэлч в форме Санитарной службы Друзей
Приехавший в июле 1920 года Грегори Уэлч явно не находил симпатии у советских властей. Дело в том, что в 1918-1919 гг. он принимал участие — совместно с Американским «Красным Крестом» — в опеке и транспортировке петроградских детей. Несколько сотен ребят в 1918 году были отрезаны гражданской войной от Петрограда, и были вынуждены сделать кругосветное путешествие, чтоб вернуться домой только в 1920. Именно по причине участия Уэлча в этой эпопее его не хотели впускать в Советскую Россию, но всё же пустили. Почти сразу по прибытии в Москву в июле 1920, его лично принял Луначарский, который дотошно расспрашивал про петроградских детей и про их транспортировку под эгидой Американского Красного Креста. Уэлч очень хотел встречать петроградских детей в России, однако — как он писал в Лондон — ему ясно ответили, что «требуемая организация уже подготовлена, так что моя помощь, как кажется, не требуется. Большевистские власти также очень чётко заявили, что поскольку дети длительное время находились под влиянием иностранцев, в их отношении потребуется провести особенно аккуратное коммунистическое обучение по возвращении».
Кроме попыток участвовать в судьбе ребят Грегори Уэлч — в течение одного московского месяца — встречался с толстовцами, с Чертковым, Сергеенко. Он посетил приюты «Общества Истинной Свободы». Уэлч писал:
Я должен сказать, что атмосфера, царящая там, тот дух — в детском коллективе — произвели на меня самое глубокое впечатление. Ни в одном детском учреждении я не ощущал такого доброжелательства и братства, как здесь. Они пели и играли в саду, они разговаривали со мной и задавали вопросы про «их братьев в Англии и Америке» и повсюду в мире. Но больше всего меня поразили их песни. Одна за другой, все песни были о доброй воле и братстве, о приключениях, а не о поле битвы, — пели об отважных делах, творимых братьями, страдавших за правду и за свои принципы. Другие песни были о Духе, убравшем все причины войн, о бескорыстии и христианской доблести. Как хотелось бы мне воспроизвести то, что я видел, столь сильно контрастирующее с довлеющей повсюду пропагандой.
Грегори Уэлч вызвался помочь с публикацией духовных трудов Льва Толстого на русском, он писал квакерам в США: «Есть уникальная возможность оказать помощь в создании реальной основы для России, без вовлечения какой-либо политической партии или сторонней организации, поскольку мы говорим о глубоко духовном движении, а никоим образом не о политическом».
Очевидно, что такая коммуникация с толстовцами и прочими пацифистами не прошла незамеченной — Уэлчу не продлили визу и больше никогда не пустили в Россию. Он уехал, и в августе 1920 года принял участие в заседаниях английских квакеров в Лондоне, где были и представители американских Друзей. Именно там и тогда в Лондоне разразилась бурная дискуссия о будущем квакеров в России.
Англичане, в значительной степени под влиянием взглядов Уэлча, предлагали прямо сейчас написать советским властям официальное «Заявление о намерениях». Они опасались, что помощь большевистской России может быть ошибочно воспринята многими в мире как одобрение идей коммунизма. Звучали голоса, что квакеры должны сразу и прямо сказать русским обо всём, что им видится важным, раскрыть все карты ничего не утаивая, потому что квакеры всегда говорят правду в лицо властям. Был подготовлен к отправке текст этого самого заявления. Там, в частности, говорилось:
Мы рады тому, что мы смогли послать грузы с продовольствием и лекарствами, облегчив тем самым, хотя бы и в минимальной степени, ужасные страдания вашего народа. Мы с надеждой смотрим в будущее и на возможность по-прежнему оставаться каналом дальнейших поставок.
Распределение поставок даёт нам возможность установления близких контактов с вашими властями, сотрудничества с вашими организациями. Вы предлагаете нам теперь благоприятные условия для тесных взаимоотношений, и мы пользуемся возможностью поделиться с вами своей глубокой озабоченностью об истинном духовном благополучии Российского народа…
Наша самая главная забота — построить такую жизнь, где будет царить братство всех людей, что приведёт к невозможности войн вообще. Мы полагаем, что для достижения этого нужны методики братства и служения, что достижимо через личные контакты, каковые есть истинный ключ к двери, ведущей к счастью. С таким подходом мы видим в каждом мужчине и женщине существо бесконечной ценности, где каждый может стать созидательной единицей в мире нового порядка. Достигнуть желаемого невозможно опираясь лишь на общественную реконструкцию, по сути своей сугубо материальную, порой основанную на физическом принуждении. По нашему мнению, все усилия такого рода пойдут прахом, если параллельно не происходят изменения духовного характера. И, в конце концов, в нашей общественной структуре есть одна вещь, которая важна: человеческая личность, живое свидетельство голоса Духа, каковой — как нам верится — священен…
Мы не просто отрицаем и возражаем против неправильного, дурного, а обращаемся с призывом ко всем, кто стремиться к тому, чтобы на смену повелеванию пришло сотрудничество, страх и подозрительность сменились пониманием, а ненависть — доброй волей. Мы активно выступаем за преодоление расовых и классовых барьеров, стремясь сделать всё для того, чтобы человечество стало «Обществом Друзей»…
Работа по оказанию помощи, которой занималось «Общество Друзей» в России с 1916 года, была единственным способом выразить нашу глубокую озабоченность. И теперь, сильнее чем когда-либо, мы чувствуем желание быть ближе к россиянам, в эти тяжкие дни, наполненные страданиями и трудностями.
Мы стремимся к тому, чтобы показать русским наши дружеские чувства и добрую волю, полностью понимая, что нам надо многому ещё научиться, понимая, что и сами мы обретём многое от наших товарищей в пути, ведущему к Истинному Образу Жизни.
Мы с самыми серьёзными намерениями ждём с нетерпением дня, когда нам откроется возможность приехать в Россию, где мы встретим многих наших друзей, в том числе, и тех, кто имеет схожие жизненные устремления. Мы уверены, что наше общее дело будет способствовать взаимному укреплению.Мы чувствуем, что наш призыв и наше братство с русским народом теперь является нашей основной заботой. В то же время мы понимаем жизненную важность материальной поддержки, поскольку мы видели, сколь мало нам удалось сделать на сегодняшний день. Мы надеемся, что по мере возможности мы сможем продолжить наше вспомоществование.
А посему мы желали бы узнать, что вы думаете о нас и нашем желании объединить наши усилия с русским народом. С учётом вышесказанного мы хотели бы обратиться к вам с просьбой позволить приехать в Россию представителям «Общества Друзей» с целью организации независимой работы по оказанию материальной помощи, и для того, чтобы привнести наши международные и духовные идеалы и жизненные принципы.
Степень наивности такого обращения к большевикам, конечно, впечатляет. Но об этом легко судить нам сейчас, из XXI века, а тогда у квакеров были самые радужные представления о стране, в которой власть как будто перешла к рабочим и крестьянам. Легко вообразить реакцию какого-нибудь Менжинского, если бы довелось ему прочесть этот документ.
К счастью для квакеров в Москве оставался ещё Артур Уоттс, и черновик послания попал ему в руки. Реакция была эмоциональной:
Что касается черновика «Заявления о намерениях».
1. Три страницы его — такое ненавязчивое чтение лекции и объяснение наших «основных озабоченностей»
2. В завершающем абзаце вы выдвигаете две чётких просьбы:
a. Чтобы нам разрешили создать отдельную, независимую организацию помощи, и
b. Чтобы нам разрешили послать в Россию представителей для создания духовной миссии (квакерское посольство).Если мои взгляды так разнятся от ваших, как это представлено в письме, то я прошу немедленно послать сюда кого-то другого.
Артур Уоттс писал далее:
Нет никакой опасности, что вас могут заподозрить в симпатиях к целям или приятию целей Российских властей, или тех способов, которыми они пользуются для достижения конечных результатов. Гораздо больше шансов на то, что вас примут за буржуазных филантропов, которые пытаются подбить людей выступить против своих властей.
Он укоряет:
Мне стыдно за вас. Интересно, помышлял ли Христос о том, чтобы выпустить «Заявление о намерениях» прежде, чем он воскресил дочь центуриона? Если бы добрый самаритянин сначала составил хорошо продуманную запись в протоколе, то мы, наверно, восхищались бы его «квакерской предусмотрительностью», но это, пожалуй, исказило бы саму идею притчи.
В ответ на квакерское требование обеспечить независимое от советских властей распределение поставок в Россию Уоттс уверяет Лондон, что не было ещё случая, чтобы большевики мешали ему контролировать то, куда распределяется гуманитарная помощь. Власти совершенно готовы к сотрудничеству, пишет он, и очень даже вероятно, что для наших грузов будет выделено отдельное складское помещение в Москве. «Поставки шли бы прямиком со склада в советские учреждения, и у нас всегда было бы полное право посетить любое из них, на наш выбор».
Общение с духовными братьями в России — слабое место в работе Артура Уоттса. Но в сутках только 24 часа и в неделе лишь семь дней! Он пишет: «Теперь, что касается вашего желания учредить здесь квакерское бюро или развить наше знакомство с толстовцами и прочими схожими группами, — я понимаю, что вы желаете узнать, какова будет реакция местных властей на это. Я как раз беседовал с Чертковым, за день до получения вашего письма. Так вот, мы пришли к выводу, что всякие сближения нам было бы лучше отложить до той поры, когда вы пришлёте ещё одного [квакерского] представителя».
Далее в своём послании Артур Уоттс показывает себя хорошим дипломатом. Он пишет, что у него нет никаких сомнений, что прямое обращение к советским властям с подобным документом скорее всего сузит возможности для работы, которую квакеры смогут вести в России. Не стоит ставить большевиков в трудное положение, поскольку результат будет отрицательный:
Властям будет сложно дать чётко выраженное разрешение религиозной организации, прибывшей извне, учредить своё отделение в России, которое к тому же будет финансироваться из английских фондов. Во-первых, они не захотят создавать прецедент, который мог бы стать источником злоупотреблений, а во-вторых, потому что — по крайней мере в теории — свобода вероисповедания уже имеет место при том условии, что священники содержат себя сами или находятся на содержании у прихожан и занимаются — в какой-то мере — тем, что зовётся полезной работой.
Это очень интересное видение человека, находящегося в России, — видение его, иностранца, диаметрально противоположно тем фантазиям, которые царили в головах лондонских Друзей. Далее Артур Уоттс предлагает:
С другой стороны, ничто не мешает любому из наших представителей встречаться с толстовцами, со студентами, или с кем-то другим. Однако есть ещё и контрреволюционеры, которые вполне готовы использовать религию как прикрытие, и если хоть один из наших сотрудников позволит использовать себя (пускай, даже не зная того) для таких дел, то ему придётся отвечать за последствия.
Вечная проблема недопонимания реалий между головным офисом, расположенным за рубежом, и работниками, находящимися, что называется, в полях. Сколько раз это бывало в прошлом, и насколько это характерно и для нынешних дней, — мы говорим о самых разнообразных организациях, имеющих схожую структуру.
Много лет спустя Артур Уоттс, оставшийся в СССР, будет говорить с английскими квакерами коммунистическими штампами — естественное желание выжить в стране сталинского террора серьёзно повлияло на этого человека. Бытие определило сознание. Но в 1920 году Артур Уоттс писал в Лондон так:
Я думаю, что самое лучшее, что мы можем сказать русским людям сейчас, это то, что есть такие христиане с большим сердцем, которые готовы оказывать бескорыстную помощь. И в России, и в других странах бывало столько случаев, когда помощь имела закамуфлированный интерес, что многие уже потеряли веру в искренность таких вспомоществований. Таким образом, я отказываюсь представлять вас, как оказывающих помощь на условии получения разрешения распространения квакерского учения.
Сначала — дело, а потом уже будет и слово.
