Биография Элизабет Фрай

Джун Роуз

Биография Элизабет Фрай. Автор Джун Роуз. На английском языке впервые опубликовано Macmillan London Limited, 1980
Перевод выполнен по изданию Elizabeth Fry, a Biography by June Rose
QUAKER HOME SERVICE 1994 © June Rose, 1994
Переведено и опубликовано при поддержке благотворительного фонда The Joseph Rowntree Charitable Trust

---

Скачать полностью книгу «Биография Элизабет Фрай»: [.doc]  [.pdf]  [.epub]  [.mobi]

Предисловие автора, написанное специально для русскоязычных читателей

Двести лет назад Элизабет Фрай выступила инициатором тюремной реформы в Великобритании, и ее влияние улучшило существование самых обездоленных членов общества по всей Европе. Уважение, которое она снискала благодаря своей работе, дало женщинам возможность выйти за пределы сугубо домашнего круга деятельности и вывело представительниц ее пола на новый уровень в обществе.

Ранние сочинения о квакерской проповеднице представляли ее святой, «тюремным ангелом», образцом совершенства среди женщин.

Когда же мне поручили написать ее биографию, она показалась мне личностью строгой и в чем-то даже суровой.

Вначале я отправилась в Британскую библиотеку и обнаружила, что почти все ее биографии основывались на мемуарах, написанных двумя ее старшими дочерями, Кэтрин и Рэйчел, которые в свою очередь черпали сведения из дневников и писем своей матери. Как журналист и телеведущая я привыкла искать первоисточники и, следовательно, горела желанием увидеть собственные сочинения Элизабет Фрай.

След привел меня в Дом Друзей в Лондоне, штаб-квартиру квакеров. Отзывчивые, внимательные библиотекари помогли мне обнаружить среди списков белья, предназначенного в стирку, и гостиничных счетов тетради-дневники, исписанные нетерпеливой рукой, которые пролежали в пыли библиотечного подвала долгие-долгие годы. Читая их, я ясно увидела блистательную Элизабет Фрай такой, какой она была при жизни.

Элизабет пыталась объединить роли матери одиннадцати детей, жены, квакерской проповедницы и ведущего тюремного реформатора. Своему дневнику она поверяла стремление к духовному очищению вместе с беспощадным перечнем грехов. В Элизабет жила страстная тяга к восхищению, к любви высшего общества и роскошной жизни, но наряду с этим и потребность в алкоголе, придававшем ей мужество для публичных проповедей. Она боялась, что общественный долг помешает ей в полной мере заботиться о муже и детях.

В течение нескольких недель, которые превратились в месяцы, я сражалась с дневниками (общим объемом в 561 тысячу слов). Я выходила из подвала библиотеки Дома Друзей грязной и усталой, но с чувством того, что усилия мои не пропадали даром. Ее дочери, которых известность матери при жизни смущала, а иногда и обижала, все же смогли сохранить память о ней для широкой публики. Они поправили материнскую грамматику и своеобразное правописание, но наряду с этим удалили и все следы человеческой слабости.

Для меня Элизабет Фрай далека от образа святой, но представляет собой замечательного, сложного, приводящего в бешенство, вдохновляющего, но наряду с этим не безупречного человека. В моей книге, основанной главным образом на ее дневниках, я попыталась представить беспристрастный портрет.

Я очень рада, что теперь моя книга доступна российским читателям и надеюсь, что они, как и я, найдут миссис Фрай столь же интригующей и воодушевляющей личностью.

Посвящается Верили и Полу

Содержание

Благодарности

Пролог

1 «Подготовка к взлету»

2 Трансформация

3 Измученная заботами жена и мать

4 «Похвальные занятия»

5 «Вот это зрелище»

6 Общенациональная кампания

7 Крах

8 Жестокости даже больше, чем раньше

9 Высочайшие повеления

10 Героиня Европы

Источники

Пролог

Более чем за сто лет до получения женщинами права голоса, лондонская домохозяйка и мать десяти детей буквально ворвалась в общественную жизнь с намерением посетить женщин-заключенных в печально известной Ньюгейтской тюрьме. Пренебрегши советами начальника тюрьмы, Элизабет Фрай вошла в камеры в январе 1813 года и принесла туда теплую одежду и утешение несчастным полупомешанным женщинам. Своим собственным примером бесстрашия и сострадания она смягчила варварское отношение к правонарушителям. Ее послание христианской любви привлекло внимание мира к плачевному положению женщин в тюрьме. Ей удалось даже вызвать проблеск симпатии к душевнобольным и обездоленным.

Она начала работать в тюрьмах еще до рождения Флоренс Найтингейл, а к моменту восхождения на престол королевы Виктории в 1837 году Элизабет Фрай уже возглавляла большую часть филантропических начинаний в стране. Обеих женщин восхищало благотворное влияние, которое оказывала Элизабет вне стен собственного дома.

Хотя ее по справедливости считают вдохновляющим примером для современных женщин, Элизабет Фрай изо всех сил пыталась совместить роль жены и матери с деятельностью общественницы-реформатора, остро сознавая ограниченность своего пола в социальном отношении. Представление о женском равноправии даже не приходило ей в голову. Более того, ее влияние проистекало из статуса квакерской проповедницы, и она обосновывала свое вторжение в мужской мир вдохновением свыше. В те годы строгие квакеры неодобрительно качали головами по поводу причастности Элизабет к мирским делам.

В повседневной жизни она стремилась к совершенству. Идея эта была чужда большинству мужчин и женщин, и это становилось причиной насмешек или же чрезмерного восхищения.

Публичные выступления Элизабет ставили в неловкое положение ее дочерей, а излишняя самоуверенность оказывала леденящее воздействие на сестер, время от времени побуждая отдельных смельчаков подтрунивать над ней. «Как бы нам хотелось сжечь ее живьем», – писал в 1821 году остроумец Сидни Смит. «Примеры добродетели, живущей среди нас, нарушают наш покой и порождают обескураживающие сравнения».

Сквозь завесу истории Элизабет Фрай кажется благочестивой, возвышенной, милосердной, храбро бросающей вызов ужасам Ньюгейтской тюрьмы, дабы укротить «диких зверей», обитающих там. Она приносила себя в жертву своему делу и мало-помалу сама поверила в собственную святость. Это была жизнь мученицы, но не совсем в привычном для нас смысле.

После смерти Элизабет Фрай была канонизирована своими биографами. Ее собственные дочери во многом способствовали созданию мифа, отредактировав сорок четыре тома ее дневников, исправив своеобразную орфографию, улучшив грамматику и тщательно удалив все следы индивидуальности и человеческих слабостей. Переписанный начисто экземпляр ее дневников, сделанный дочерью Кэтрин, который находится сейчас в Отделе рукописей Британской библиотеки, лежит в основе почти всех биографических материалов о ней.

Ее подлинные дневники – это потрепанные тетради, заполненные неразборчивыми каракулями, которые состоят из списков белья для прачечной, и, например, сожалений о пристрастии к портеру или ее жажде признания, а так же искренних молитв. В процессе прочтения формируется скорее портрет сложного и уязвимого человека, нежели тот образ, которому было дозволено появиться ранее. Данная книга в основном является результатом этого исследования.

ГЛАВА 1

«Подготовка к взлету»

Элизабет Герни родилась 21 мая 1780 года на Магдален-стрит, деловом центре старого города Нориджа. Ее дом, Корт Хаус, стоял в глубине двора и был окружен садами, разделенными решеткой. Это было величественное здание, украшенное дверями с фронтонами и рядами окон. Дом все еще стоит, хотя сад исчез, а улица превратилась в транспортную магистраль, ведущую из города на север.

В зрелом возрасте Элизабет Фрай чрезвычайно гордилась тем, что была урожденной Герни. Из поколения в поколение семья Герни способствовала превращению Нориджа в ведущий центр торговли текстилем. Ее отец Джон унаследовал и дом, и расположенную неподалеку камвольно-прядильную фабрику. К тому же, с давних времен они были квакерами, членами Общества Друзей, и все еще страдали от определенных ограничений в гражданских правах. Поскольку Джон Герни был Другом [самоназвание квакеров, – прим.ред.], ему было запрещено учиться в университете, и он не мог занимать должности на государственной службе. К моменту рождения Бетси у Герни был пай в Банке Герни, основанном его кузеном Бартлеттом, а пятнадцать лет спустя Джон стал там партнером. Богатство и известность в городе давным-давно рассеяли любое предубеждение против Гернии. Строгое соблюдение «специфических особенностей» Друзей стало постепенно ослабевать в его семье.

Возможно, сохранять верность принципам было легче, подвергаясь преследованиям. Лет сто тому назад одного из предков Элизабет посадили в тюрьму за его убеждения: в 1682 году Джон Герни оказал открытое неповиновение властям, посетив молитвенное собрание, которое проводили на улице после того, как Друзьям запретили собираться в их собственном Доме Собраний.

В восемнадцатом веке яростная нетерпимость диссентеров утихла, и предприимчивые Герни стали посредниками в шерстяной промышленности. Они скупали шерсть и пряжу у мелких фермеров, отдавали ее на прядильные и ткацкие производства, а затем находили рынок для сбыта ткани. По мере преуспевания, они начали ссужать деньгами овцеводов и ткачей. Репутация семьи как честных дельцов, предоставляющих кредиты на хороших условиях, способствовала тому, что их деловая активность вполне закономерно переросла в банковский бизнес. Пока у власти был сэр Роберт Уолпол, другой предок семьи Герни, успешный производитель шерсти, так красноречиво выступил в комитете Палаты Лордов против импорта ситца и хлопка из-за границы, что убедил свою аудиторию, и в Норидже его стали звать «другом ткачей». Красноречие Герни произвело впечатление на самого Уолпола, который предложил ему место в Парламенте. Но Джон Герни отказался, ибо, исходя из своих религиозных убеждений, ни за что не согласился бы принести присягу на верность.

Дедушка Бетси, Джон Герни, так же помог городу, импортируя пряжу из южной Ирландии, когда местные производители угрожали прекратить поставки. Его предприимчивость не только спасла сотни ткачей от крайней нищеты, но и принесла ему целое состояние. К тому времени семья Герни ощущала личную ответственность за процветание города. Несмотря на свой коммерческий успех, Джон Герни оставался благочестивым и активным членом религиозного Общества, однако, он предвидел, как сложно будет его детям противостоять соблазнам мирского образа жизни. После своей смерти он оставил состояние в 100 000 фунтов стерлингов.

И по сей день квакеры особое внимание обращают на простоту в молитве и внутреннюю дисциплину, что позволяет им ощутить присутствие Господа напрямую, во время совместной молчаливой молитвы. В восемнадцатом веке это была обособленная, закрытая группа людей, старающаяся сохранить возросшую по отношению к ним толерантность и не стремящаяся обращать других в свою веру. Они чувствовали, что их осеняет особая духовная благодать, которую нужно сохранить в своих рядах. Членство обеспечивалось по праву рождения, но квакеры, которые женились или выходили замуж за человека не своего круга, либо нарушали нравственные нормы, изгонялись. [Правило исключения из Общества Друзей за брак с не-квакером было отменено лишь в 1856 г. – прим.ред.] Чтобы сохранить свою индивидуальность, квакеры отгораживались от остального мира. Квакеры-мужчины, носили «простые» одежды, лишенные всяких украшений. Напудренные волосы или рюши на рубашке, карманах, петлях для пуговиц или на талии верхнего платья считались тщеславными и богопротивными. Женщины-квакеры выглядели просто, но привлекательно, в платьях спокойных расцветок, без оборок и перьев. Поскольку Друзья игнорировали чины и звания и всех людей считали равными перед Богом, они ко всем обращались на «ты». Запрещались мирские удовольствия, такие как театр, танцы, музыка, пение и карты. На деле получалось, что «простым» квакерам было трудно общаться с соседями, поскольку ни один уважающий себя «простой» Друг не снял бы шляпу, входя в дом.

От молодой пары, популярной и принятой в нориджском обществе, пуританское самоотречение требовало слишком многого, хотя и Джон и его жена Кэтрин оставались прочно связанными с общими принципами своей веры. За два года до рождения Бетси Джон отказался разрешить Банку Герни участвовать в мошенническом проекте по сбору денег для каперов. По-видимому, Кэтрин, мать Элизабет, которая, по утверждению самой Элизабет, оказала глубокое влияние на жизнь дочери, была женщиной набожной, с мягким характером, лучше образованной и более склонной к размышлениям, нежели ее муж. Прадед Кэтрин, Роберт Баркли, был ведущим квакерским теологом, и Кэтрин хорошо изучила этот предмет. Она была тверда в вере, но наряду с этим была интеллигентна и обладала широким кругозором. Молодая чета пришла к компромиссу, они посещали молитвенные собрания один раз в неделю вместо трех, как поступали благочестивые квакеры, и свободно вращались в нориджском обществе, воспитывая своих детей более либерально, нежели требовали «простые» квакеры.

К 1780 году супруги Герни были женаты уже пять лет. Оба были хороши собой. Джона Герни, ярко-рыжего «красавчика Джонни», называли самым красивым молодым человеком графства. При этом он был умным коммерсантом, страстным спортсменом и выгодной партией. Его привязанность к элегантной и утонченной Кэтрин Белл разочаровала семью Герни, поскольку она происходила из семьи с очень ограниченными средствами. Невзирая на сопротивление родных, они поженились, и дом их был полон тепла и любви. Кроме Бетси у них было еще две дочери постарше – Китти четырех лет и Рейчел двух лет. Сын умер в младенчестве. Мать Джона, Элизабет Кетт, жила в крыле Корт Хауса вместе со своей домоправительницей Молли Нил. Обе пожилые дамы постоянно находили предлоги, чтобы угостить маленьких девочек конфетками, драже или савойским печеньем. Несмотря на свой большой доход, бабушка Кетт частенько оказывалась без денег – потому что очень много тратила на благотворительность.

Кэтрин Герни тоже каждый день уделяла время «нуждам бедняков». Она была рачительной домохозяйкой и находила время и для мужа, и для детей, слуг и бедных соседей. Каждый день перед завтраком она навещала детей в детских и, если у нее было время, сама читала Писание. Она руководила кухней и слугами, а перед приходом мужа к обеду вновь навещала детей. Около трех часов они с мужем обедали вдвоем, а потом няни приводили девочек. Во время короткого послеполуденного отдыха Кэтрин обычно писала письма, читала или рассказывала детям простые библейские сказания. Перед сном она снова читала детям отрывок из Библии, обычно это был псалом. И хотя потом Бетси уверяла, что в раннем детстве религия вызывала у нее уныние, Библию она впитала с молоком матери.

Размеренное существование семейства Герни было спокойным, упорядоченным и умиротворенным. Каждое лето, как и большинство обеспеченных семейств Нориджа, они перебиралась в деревню. Там они снимали простой маленький домик на Пустоши в Брамертоне, в четырех милях от Нориджа, и эти летние месяцы, проведенные в Брамертоне в детстве, так и остались самыми счастливыми воспоминаниями Бетси. Мама, бывало, брала ее за руку и гуляла с ней по старомодному приусадебному участку, показывала ей кусты, деревья и собственные клумбы с полевыми цветами. Сад, полный фруктовых деревьев и вишен, всегда превращался в мыслях Бетси в Райский сад.

Часто на руке у матери висела корзинка, покрытая чистым льняным лоскутом, а в ней лежали цыпленок или небольшие гостинцы для арендаторов. Бетси любила эти визиты и помнила о них всю свою жизнь.

Там был сосед Гринграсс – владелец клубничных грядок, была однорукая Бетти и их садовник, который частенько приносил к дверям кухни свежую рыбу, пойманную в деревенском пруду.

Иногда они отправлялись на море, и Бетси в блаженстве сидела на гальке, собирая ракушки.

Из дневников матери мы узнаем, что малышка Бетси была ее любимицей. Описывая в письме к родственнице в марте 1783 года как растут дети, Кэтрин Герни замечает: «У Китти (ей было 7 лет) добрые намерения практически всегда терпят неудачу. Моя резвушка Рейчел (5 лет) страстно желает вести себя хорошо, но, увы, не всегда может противостоять могучей склонности к обратному. И только моя голубка Бетси практически не причиняет мне беспокойства».

Прелестную малютку с белокурыми волосами и потупленными голубыми глазками всегда можно было видеть рядом с матерью. С самого рождения в 1780 году и до тех пор, пока ей не исполнилось шесть лет, каждый год у нее появлялись новорожденные брат или сестра, требовавшие внимания и любви матери. Конечно же, все это не могло не вызывать у Бетси чувство глубокого беспокойства, хотя Кэтрин Герни и старалась добросовестно «любить каждого ребенка по отдельности». «Я с беспредельной тревогой следила за тем, как она спит днем и, бывало, тихонько подкрадывалась к ее постельке, гонимая ужасным страхом, что она не дышит», – писала Кэтрин позже.

Элизабет скоро приобрела болезненную застенчивость. Возможно, современных психологов обеспокоило бы явное отсутствие решительности у ребенка, и они бы присоветовали какую-нибудь терапию или психотерапию, но в конце восемнадцатого века ее подавленное настроение и вызванные этим физические симптомы считались проявлением «хрупкого здоровья». Бетси, окруженная многочисленными братьями и сестрами, отличавшимися почти агрессивным крепким здоровьем, начала стыдиться этой болезненности, чем только усугубляла свое состояние. Из милой малютки выросла строптивая маленькая девочка, своенравная и замкнутая. И хотя жила она, снедаемая желанием понравиться, все же не могла принудить себя отказаться от собственных побуждений и склонностей. Ей не давала покоя тревога, портившая большую часть загородных прогулок и удовольствий детства.

В конце восемнадцатого века люди с приличным положением в обществе начали выезжать к морю, дабы дышать морским воздухом и даже окунаться в морскую воду. Когда семья приехала в Кромер, Бетси начала плакать, едва завидев воду. Ее братья и сестры визжали от счастья, а Бетси горько рыдала, когда няня, считая эту процедуру полезной для здоровья, окунала девочку в холодную воду. Громкие звуки и хлопки приводили Бетси в ужас. Больше всего она боялась темноты, и когда ее укладывали спать без ночника, она засыпала в слезах, тоскуя по маме. Годы спустя миссис Фрай вспоминала, что она «плакала, стоило кому-то просто посмотреть на нее» и поэтому, чтобы избежать пересудов, притворялась, что у нее больные глаза.

Даже истории из Библии, с такой любовью и благочестием рассказанные матерью, страшили Бетси. В своем пугливом воображении она воспринимала рассказ о жертвоприношении Исаака так реально, что, выслушав его, отказалась идти с родителями на квакерское собрание, боясь, что там они могут принести ее в жертву. Как-то раз, когда родители хотели взять детей в увеселительную поездку, она упрямо отказалась садиться в экипаж, потому что заметила на сиденье отцовское охотничье ружье.

Бетси была настолько нервной, что не могла заставить себя сосредоточиться на уроках. Она ерзала на месте или уносилась мечтами далеко-далеко, и другие дети, которые попеременно то дразнили ее, то жалели, легко опережали Бетси. До конца своих дней она извинялась перед своей старшей сестрой Кэтрин за плохой почерк и правописание. Она была весьма восприимчивой и чувствительной к тому, что думали о ней другие. «Считали меня глупышкой, – говорила она, – и это отбивало у меня желание учиться, и мало-помалу действительно делало меня такой».

К счастью, Кэтрин Герни не ругала ее, хотя наверняка была разочарована. Она прилагала невероятные усилия, чтобы дать дочерям образование, поскольку квакеры всегда признавали правильной мысль о том, что мужчины и женщины равны перед Богом. Для детей она составила программу, требующую исключительно много времени. Дети изучали латынь, французский язык, «простые красоты математики», современную историю, географию, хронологию, «одобренные разделы естественной истории» и рисование. Поскольку Кэтрин была женщиной практичной, она понимала, что хозяйке дома нужны практические навыки и поэтому настаивала на том, чтобы девочки учились аккуратно шить, кроить, понимать, как распоряжаться экономикой домашнего хозяйства и планировать меню для семьи. Она мечтала, чтобы девочки обрели мягкость манер, «совершенно необходимую женщине, не говоря уже о безупречном поведении, которые добавляют очарования всем прочим качествам», и чтобы они были благонравными и добродетельными, опираясь «на христианство в широком смысле». Интеллектуально такое образование было гораздо более интенсивным, нежели то, которое получают большинство современных молодых леди. От девочек Герни ожидалось, что они будут серьезно изучать академические предметы, а не просто научатся говорить по-французски, петь, танцевать и мило рисовать.

К тому времени, когда Бетси начала заниматься уроками, на подходе был девятый ребенок, Присцилла. Семья вместе со слугами выросла из дома на Магдален-стрит. Дела у Джона Герни шли великолепно, и он мог позволить себе жить как сквайр. Он арендовал окруженный тенистым парком Эрлем Холл, большой особняк семнадцатого века в двух милях от Нориджа. У вместительного дома, построенного из кремнистого кирпича, была остроконечная крыша, два эркера и трубы в форме звезды. Эрлем с ухоженными газонами, конюшнями, кустарниками и голубятней стал частью семейной легенды Герни. Несколько поколений семьи выросли с любовью к этому месту, с его винтовыми лестницами и мансардами, восьмьюдесятью чуланами и туалетными комнатами. Этот дом чудесно подходил для игры в прятки. Джон Герни мог охотиться и рыбачить прямо на территории поместья, а дети могли кататься в парке на своих пони или на лодке по реке Уэнсом, протекавшей мимо. И все же робкой шестилетке, какой была Бетси, с ее страхами перед темнотой и водой, просторный старый дом наверняка казался пугающим.

Она была болезненным ребенком, подверженным «слабости тела и духа, которая делала занятия утомительными», а так же нервическим приступам таинственного характера. Она скрывала эти детские приступы, «свою чувствительную нервную систему», в то время как ее сестры, охваченные модным романтизмом, скорее упивались ими.

«Бетси так больна… У меня самые мрачные предчувствия по ее поводу», – писала в 1796 году Луиза Герни, будучи на четыре года младше сестры.

Ее плохое здоровье, «нервы» и необъяснимая апатия своеобразным эхом отозвались в других великих женщинах-реформаторах той эпохи, в частности, во Флоренс Найтингейл. Чувствовала ли маленькая Бетси собственную уникальность или бессознательно «использовала» свою болезнь для того, чтобы обеспечить себе пространство и уединение, где она могла развиваться – над этим, по крайней мере, стоит задуматься. По ночам, когда она плакала в темноте, ее одолевали самые мрачные фантазии. Иногда ей хотелось, чтобы «две большие стены могли бы раздавить нас всех вместе, чтобы мы могли умереть сразу и таким образом избежать страданий из-за смерти друг друга». Только в своих фантазиях она могла справиться с болью соперничества с братьями и сестрами, своей разобщенностью с ними. Она также часто видела сон – будто ее выбросило на берег, но бушующие волны уносят ее обратно в море.

Если у Бетси и была подруга, то это была Рейчел, на два года старше Бетси, всегда приветливая и в хорошем настроении. Мать поощряла дружбу между девочками, надеясь, вероятно, что жизнерадостность старшей сестры уравновесит склонность Бетси к хандре и раздражительности. У девочек был общий «очаровательный маленький шкафчик», где они держали свои книги, картинки, чайный сервиз, морские раковины и прочие собранные сокровища. «Насколько я помню, – писала Бетси Фрай, будучи уже матроной за сорок, – мы разделяли удовольствия сообща, без тех маленьких укусов ревности или ссор, которые столь обычны в детстве». И в том же самом абзаце она противоречит сама себе, добавляя, что чувствовала себя совсем незначительной по сравнению с двумя старшими сестрами.

Однако, случались дни, когда Бетси была в состоянии полностью присоединиться к тому, что могло показаться стороннему наблюдателю зачарованной жизнью Эрлема. Летом лихие ребятишки Герни пекли в полях картошку на костре или скакали на своих пони до самого Нориджа. Бетси хорошо ездила верхом и наслаждалась этим. В городе они обычно пили через соломинку сбитые с вином и сахаром сливки и слушали музыку. По вечерам, когда у них бывали гости, по липовой аллее приходил слепой скрипач и играл для них, а старый дом отвечал эхом на детские танцы. Иногда Рейчел и Бетси пели дуэтом под фортепьяно, но Рейчел затмевала сестру во всем. Ее темно-голубые глаза и оживленный нрав вызывали всеобщее восхищение.

Эти две хорошенькие сестрички были настоящими сорванцами. Им нравилось прыгать в сене в сарае, сидеть на самой верхушке высокого соломенного стога и разыгрывать своих гостей. Как-то вечером к ним заглянул кузен Хадсон Герни, и они заперли его в кладовой. Одним ясным весенним днем семь высокорослых сестер Герни, взявшись за руки, перегородили большую дорогу и вынудили почтовый дилижанс остановиться. Помимо гувернантки с детьми занимались инструктор по верховой езде, учитель рисования (Старик Кром, основатель нориджской школы), позже к ним присоединился преподаватель французского языка. Они усердно трудились над уроками, но всегда находилось время и на то, чтобы погулять в парке, где гнездились цапли, и на записи в дневниках, и на бесконечные пересуды.

К сожалению, Бетси сожгла свои ранние дневники, так что у нас есть только смутное представление о том, какой она была в то время. Сестры считали, что она любит поучать и капризничать. Когда она была девочкой, то не любила долгие квакерские воскресенья точно так же, как и остальные. Она с ужасом ожидала, что придется идти в Гоутс, старый дом Датчского собрания на Гоутс-лейн, и снова и снова девочки отмечали в своих дневниках, что Гоутс был «Отвра» (семейное словечко для «отвратительный»). Они были богаче, лучше образованы и более светские, нежели большинство прихожан. Когда дети появлялись в своих ярких шуршащих шелковых нарядах, они чувствовали, что их приход вызывал некое волнение, и посему они вертелись на протяжении всего собрания.

Квакерская молитва нуждается во внутренней дисциплине, которая требует успокоить разум и сердце, с тем, чтобы дух Божий мог работать, пока сгущается объединяющее молчание. Только когда послание приходит к молящемуся с понуждающей силой, только тогда он может говорить по совести. Приемлемые кандидатуры из тех, кто вовлечен в устное служение, «записывались» местными собранием как «проповедники», хотя они и не проходили рукоположение. Для детей это долгое молчание, время от времени прерываемое нудными проповедями, было невыносимо скучным. Кэтрин Герни пыталась вызвать нужное настроение у своих детей с помощью письменных рекомендаций.

Поскольку нам известно, что Тот, кто дал нам жизнь, здоровье и физическую силу, даровал нам также и понимающий разум, наш долг подумать над тем, не будет ли правильно любить и слушаться благородное Существо, вне всякого сомнения поместившее нас на землю и окружившее нас благодеяниями и наслаждениями… Необходимо вместе с нашими друзьями и соседями удалиться от дел и от спешки с тем, чтобы мы могли подумать о Нем, находящим наслаждение в том, чтобы осчастливливать нас.

Она предостерегала детей, чтобы они не давали мыслям блуждать, и Бетси старалась принимать слова матери близко к сердцу. В наше время от квакерских детей требуется провести в молчаливой молитве только пятнадцать минут, а тогда от них ожидалось, что они будут сидеть тихо и неподвижно два долгих часа. Всем детям казалось, что собрание «унылое, дурацкое, назидательное и такое воскресное». Риченда, которой суждено было стать женой священника англиканской церкви, чувствовала, что прямо задыхается: «О, как же я мечтаю схватить метлу и отлупить всех этих старых квакеров, которые выглядят такими торжествующими и противными». Пожалуй, Бетси страдала меньше остальных. Ее слабое здоровье стало почти систематическим предлогом для того, чтобы пропускать собрание.

А тем временем в семье продолжали появляться на свет новые дети. Утром 9 марта 1791 года младшие девочки играли в огороде со своей старой няней, пока Бетси, Рейчел и Кэтрин делали уроки в доме. Бекки, горничная, вышла в сад, чтобы сообщить им, что у них появился маленький братец – Дэниел. Торжественная процессия, возглавляемая Кэтрин, которой было уже почти пятнадцать лет, на цыпочках пробралась в комнату матери. Девочки держали друг друга за юбки, замыкал процессию маленький Джозеф Джон, которому едва исполнилось два с половиной года.

Дэниел был двенадцатым и последним ребенком четы Герни. Спустя девятнадцать месяцев после его рождения Кэтрин Герни заболела. В течение трех недель огромный дом был наполнен унынием и приглушенными голосами. Детей редко допускали в комнату больной, а если и разрешали зайти туда, то на минутку или две. Чаще всего отвратительная гувернантка отгоняла их, чтобы не путались под ногами. Бетси ужасно страдала. Ей шел тринадцатый год, она как раз вступила в трудный возраст, мучимая тем, что позже описала как «самая, что ни на есть хрупкая нервная система». К ее огорчению, любимая мама, которая настаивала на том, чтобы с трудом выбираться из постели и молиться за своих детей, в первую очередь молилась за старшую Китти и за двоих сыновей – Джона, старшего мальчика, и малютку Джозефа, «свою яркую утреннюю звездочку».

На смертном ложе Кэтрин Герни призвала Китти, которой не было еще и шестнадцати, стать матерью для всех детей. Перед своей смертью 17 ноября 1792 года Кэтрин снова и снова повторяла «Покой, как сладок покой». Событие, страшившее Бетси все детство, обрушилось на нее в действительности. Ушла ее мать, единственная, кто понимала ее и всегда терпеливо относилась к ее капризам. Перепуганные и хранящие молчание дети гуськом прошли мимо тела матери.

Бетси погрузилась в ужасную депрессию. Позже она писала, что собиралась признаться матери в симптомах таинственной болезни, но все откладывала, пока не стало слишком поздно. Поскольку болезнь совпала с наступлением половой зрелости, вероятно, именно приход менструации поколебал шаткое равновесие разума и тела. Возможно сегодня болезнь Элизабет, ее приступы депрессии, стыд за собственную ничтожность, преследующие ее практически каждую секунду, объяснили бы повышенной возбудимостью нервной системы. Теперь, когда у нее не стало матери, она почувствовала себя абсолютно одинокой.

Что касается всей семьи, они сплотились вокруг общительной и хлопотливой старшей сестры Китти. Резкий и грубоватый отец Джон Герни в своем горе обратился к Китти. Именно с ней он советовался по поводу остальных детей. Она стала главой семьи, и все слуги, а в особенности Ханна Джадд – домоправительница, и Сара Уиллиман – обожаемая старая няня, делали для Китти все возможное. Проблемы возникали только с Бетси. Она стала еще капризнее, ее одолевали таинственные боли и болезни. У нее вошло в привычку просыпаться позже, чем все остальные, и пропускать уроки. Особенно она не любила латынь и французский. Чтобы не отстать, ей приходилось говорить по-французски с младшими девочками во время прогулок в Норидж, что было унизительно. Если она переходила на английский, то должна была заплатить фартинг штрафа.

Все остальные вскоре примирились с произошедшим, и повседневная приятная жизнь в Эрлеме потекла по-прежнему. Дети просыпались и одевались задолго до шести часов утра – то есть все, кроме Бетси. Еще до завтрака дети часа два занимались уроками. После завтрака, пока девочки вышивали, Китти читала вслух «Историю Рима» Ливия или какой-нибудь другой учебник. К тому времени старшие мальчики уже были в школе, Джозеф занимался с гувернанткой, а за маленьким Даниэлем присматривала няня. В двенадцать садились за ланч и снова работали до трех часов. Обедали в три, а в шесть вся семья пила чай. После чаепития четыре неразлучные младшие девочки надевали маленькие красные пальтишки – в парке и в саду им разрешалось гулять без шляпок – и выходили пройтись с Китти. Она поощряла веселое пение хором, а иногда приглашала потанцевать и соседей. В их собственном славном мирке среди безмятежных лугов Норфолка, казалось невозможным, что жизнь когда-нибудь может измениться.

А ведь всего в двух милях от них располагался город Норидж, бывший тогда центром политической, культурной и интеллектуальной жизни. И социальные проблемы не могли не тревожить семью. Даже дети горячо интересовались политикой и благосостоянием внешнего мира. Джозеф, когда был еще маленьким мальчиком, отказывался пить чай с сахаром из-за «бедных рабов». Французская революция, которая была совсем близко, взволновала и взбудоражила их. Близкий друг семьи, д-р Алдерсон, известный врач, был республиканцем и членом вновь образованного Корреспондентского Общества, которое выступало в защиту всеобщего избирательного права и ежегодного созыва Парламента. Этот вдовец часто приходил в гости со своей дочерью Амелией (потом Амелия Оупи), которая была на десять лет старше Бетси. В гостиной дома Алдерсонов в Колгейте или же в Эрлеме, семья, бывало, обсуждала произведения Томаса Пэйна, Жан-Жака Руссо и Уильяма Годвина. Эти захватывающие новые мыслители бросали вызов всему, что считалось неприкосновенным – от родительского авторитета до незыблемости брака. Девочки Герни чрезвычайно восхищались Амелией. Она была забавна и полна жизни, ставила экспромтом любительские спектакли, писала стихи и пьесы. Казалось, что она знакома со всеми – от Уильяма Годвина, ухаживавшего за ней, и до актрисы миссис Сиддонс. Из разговоров с Амелией девочки с восторгом узнавали о лондонских модных веяниях: о Мэри Уолстонкрафт и ее потрясающей новой книге «Защита прав женщины».

Д-р Энфилд, унитарианский проповедник и ученый, живший в Норидже вместе со своей семьей, также способствовал разрушению веры молодых Герни. Еще до смерти матери Китти начала посещать лекции доктора и подружилась с его детьми-атеистами. Эта дружба вызывала у матери некоторую тревогу, но поскольку у нее самой был любимый кузен унитарианец, и семья свободно общалась за пределами квакерской общины, она не могла возражать, да и в любом случае, она считала, что детям надо предоставлять свободу в выборе их собственного пути к христианской вере.

Если бы она могла представить себе последствия, она, вне всякого сомнения, была бы огорчена. Молодые Генри Энфилд и Рейчел Герни страстно полюбили друг друга. Сестры нашли ситуацию пикантной и помогали скрывать правду от отца. Когда он узнал о романе, всем молодым Энфилдам запретили появляться в Эрлеме. Хотя Джон Герни либерально относился к тому, как его дети одевались и развлекались, он проводил черту, когда речь заходила о браке с прихожанами других церквей. Его брат Джозеф, более активный и серьезный квакер, много раз укорял его за то, как он воспитывал своих девочек. Посему влюбленных разлучили на два года с обещанием, что вернутся к этому вопросу, если после разлуки они по-прежнему останутся при своем мнении.

В известном смысле, возражения Джона Герни прозвучали слишком поздно. Беспокойный дух века выбил из колеи всю семью. Их вера в Бога, ранее не подвергавшаяся сомнению, пошатнулась. В кругах высшего общества, где они вращались, светские мужчины и женщины презирали религиозное «рвение» превыше всего прочего. Для дворянства посещение церкви по воскресеньям превратилось в формальность. Некоторые диссентеры выступали за радикальную реформу, что сбивало с толку их детей. Такая тонко чувствующая, вдумчивая юная особа как Бетси не могла не испытывать глубокое беспокойство. Она стала республиканкой и появлялась в Норидже с трехцветной лентой на шляпке. Она все чаще и чаще общалась с унитарианцами и свободомыслящими. На какое-то время она заинтересовалась деистами, верившими в существование Бога, но не в богооткровенную религию. Вслед за сестрами она была очарована модным тогда романтизмом и вдохновенно описывала красоты природы.

Бетси, как позже стало видно из ее дневников, была девушкой загадочной, жившей богатой внутренней жизнью. В шестнадцать лет приступы депрессии стали настолько сокрушительными, – «рухнуть в пропасть», как она это называла, – что остальные девочки сторонились ее. Вероятно, причиной одного из приступов стала короткая, но мучительная влюбленность. Несколько недель в Эрлеме гостил Джеймс Ллойд, молодой человек из богатой и ученой квакерской семьи, отец которого основал Ллойдс Банк. Очевидно, Джеймс нашел высокую, чувствительную девушку самой привлекательной из всех очаровательных сестер. Он сделал ей предложение, и в течение короткого времени она была помолвлена. Что случилось потом, и почему помолвка была расторгнута – неизвестно. Бетси глубоко переживала это огорчение. Позже она писала: «Пожалуй, можно сказать, что в свое время он причинил мне боль».

По всей видимости, в феврале 1796 года она ездила в Лондон, где посетила врача – о чем свидетельствует счет из бухгалтерских архивов ее отца на пять гиней, выписанный д-ру Симсу. В тот момент болезнь Бетси почти наверняка была вызвана ее эмоциональными переживаниями. Всю ее жизнь разочарования и горе становились причиной физического недомогания.

Луиза Герни, самая уверенная из сестер, которой было тогда 11 лет, писала в своем дневнике в апреле того года, что она не знает, что они будут делать, когда Бетси вернется домой, «потому что все мы ее боимся, а это очень гадко… Милая наша Бетси! Похоже, у нее совсем нет друзей, потому что никто из нас не близок с ней». Мрачное настроение Бетси грозовой тучей нависало над домом и создавало давящую атмосферу.

Записи в ее дневниках, которые годами хранились в старой чайной коробке, начинаются с апреля 1797 года, как раз незадолго перед ее 17-летием. Той весной в Норидже квартировал Его королевское высочество принц Уильям Фредерик, племянник короля Георга III со своим полком. Джон Герни был чрезвычайно польщен, когда получил приглашение на обед с юным принцем. Сам он был скромным купцом, получившим для человека его положения весьма скудное образование, но благодаря своему добродушию и непринужденным манерам он пользовался успехом в любой компании – как, вне всякого сомнения, и семь его миловидных дочерей. В свою очередь Джон Герни пригласил принца на обед в Эрлем, и в доме воцарилась «страшная суматоха». «Почему, – невинно вопрошала Бетси в своем дневнике, – мне так хочется, чтобы принц приехал?» Его визит получился очень удачным. Принц и его свита были в восторге от грациозных, полных жизни девушек, с манерами непринужденными и, в то же время, изысканными. Но дядя Джозеф, обеспокоенный легкомысленной жизнью, которую было позволено вести молодым девушкам, не одобрил этот визит. Он был преданным Другом, суровым и искренним до глубины души, и, как все добрые квакеры, считал всех людей равными и презирал пышность придворной жизни. Он укорял своего брата Джона за дружбу с принцем, но, тем не менее, дал себя уговорить приехать в Эрлем для встречи с ним.

Луизе принц понравился «безмерно». Остальным девочкам тоже. У Бетси, однако, сложилось противоречивое мнение о визите. «По собственному опыту я знаю, каким болезненным для меня может оказаться встреча с миром», – признавалась она «сердечному своему другу» дневнику. «Мирская жизнь разрушает меня, она рождает неверные амбиции: любовь к роскоши, гордыню, суетность, зависть и властолюбие. Она заставляет нас думать о нарядах и прочем вздоре, а когда мы возвращаемся домой, то бросаемся к романам, сплетням… развлечения ради». В то время Бетси не могла бы описать себя, как «религиозную», но ее стремление к самоусовершенствованию уже начинало бороться с обычными чувствами семнадцатилетней девушки. «Я встретилась с принцем, – печально замечала она в своем дневнике 29 апреля, – и эта встреча показала мне безрассудство мира. Разум мой глух после такой бури наслаждения». В свой день рождения 21 мая она записала:

Сегодня мне семнадцать. Счастливее ли я, чем была в такой же день двенадцать месяцев тому назад? Я знаю, что счастливее: я думаю, я стала лучше. Я надеюсь, что буду намного лучше в такой же день через… лет. Я надеюсь совершенно измениться, знать гораздо больше, привести свой разум в порядок; и сердце свое тоже… оно сейчас просто готово улететь.

Всю свою жизнь она сохраняла привычку вести строгий духовный отчет о своем поведении. Похоже, что, делая записи в дневниках, она тем самым как бы давал выход своим чувствам. Она всегда была очень самокритична, ясно видела собственные недостатки и порой находила удовольствие в самоуничижении. В одной записи она упрекает себя в том, что может вспылить, общаясь с младшими сестрами, спорить с другими, может преувеличить и даже сказать неправду. «Я не должна дуться, когда они нравятся кому-то, а я нет», – говорила она о своих сестрах. Когда в Эрлем приходили бедняки, Бетси укоряла себя за то, что встречала их недостаточно душевно. Ее болезненная совесть и стремление к духовному очищению вели к излишней самокритичности.

В тот год она начала интересоваться религией, и ее размышления на эту тему возникали все чаще и чаще. «Я думаю, что религия заключается совсем не в том, чтобы сделать нас непригодными для исполнения жизненного предназначения, подобно тому, как монахиня покидает мирское и посвящает жизнь молитве и благодарению. Я думаю, что религия должна побуждать нас исполнять эти обязанности должным образом».

Судя по записям в дневнике, ей было трудно хорошо общаться с младшими детьми, хотя она и стремилась выполнять свой долг. Луиза жаловалась, что она любила командовать. Когда Китти отлучалась, и заниматься с детьми приходилось Бетси, она начинала так придираться по пустякам и важничать, что дело всегда заканчивалось скандалом. К тому же, она никак не могла избавиться от обиды за то, что, хотя и старалась быть почтительной дочерью больше чем все остальные, любимицей отца оставалась Риченда, ее беспечная младшая сестра, только потому, что была очень похожа на покойную мать.

По всей видимости, летом, когда ей исполнилось семнадцать, Бетси расцвела и открыто наслаждалась жизнью с таким азартом, какого не испытывала никогда ранее. Некоторое представление об этой золотой поре мы получаем из записи в дневнике друга сестер, католика Джона Питчфорда от 27 июля 1797 года.

Этот день я всегда буду вспоминать с удовольствием. Я провел семнадцать часов со своими семью самыми очаровательными подругами. Я встал с постели в 4 часа утра и не спеша направился в Эрлем, поскольку не хотел потревожить их слишком рано. Я почти решил не бросать до шести часов камешки в их окна (условный сигнал о моем приходе), но тут обнаружил, что они уже встали. Утро было ясным и сияющим. Первой меня заметила Рейчел и постучала в окошко. Затем вниз спустились Риченда и Луиза, а вскоре и все остальные, за исключением Бетси, которая не просыпается так рано из-за слабого здоровья. После короткой прогулки четыре девочки отправились в классную комнату на занятия (четыре младшие девочки Риченда, Ханна, Луиза и Присцилла). Китти, Рейчел и я уселись в тени.

Я принес в кармане Перегринуса Протеуса и прочитал прекрасное описание фермы в Питане, мои слушательницы были в полном восторге от блистательного слога, которым христианский проповедник подробно описывает образ и манеру поведения нашего благословенного Спасителя…

Бетси присоединилась к нам, и мы все вместе насладились прелестным завтраком, а потом направились в сад поесть фруктов. После этого мы нашли на лужайке тенистый уголок, где вся компания расположилась на копне сена, пока я читал им выдержки из своего дневника, опуская отрывки, открывающие мою привязанность к Рейчел… Я не совсем уверен в том, что остроглазая Рейчел не догадалась об этом, но ее поведение в течение всего остального дня было исполнено всегдашней добротой. Мой дневник заинтересовал девочек. «Вот теперь мы тебя на самом деле знаем, – воскликнули они. – Давайте же возьмемся за руки и поклянемся в вечной дружбе». Так мы и сделали с восторгом и пылкими сердцами. Потом Рейчел прочитала некоторые заметки Генри Энфилда, которые он регулярно ей посылает. Бетси читала из своего дневника, в котором с самой очаровательной откровенностью признается во всех своих прегрешениях… После обеда мы направились к фортепиано, где Рейчел и я упражнялись в пении. Я показал ей Stabat Mater и ей очень понравилось. Затем мы отправились кататься на лодке и вели чрезвычайно увлекательные беседы, а после чая выбрали в саду прелестное местечко, чтобы любоваться закатом, где Китти читала «Монаха»*, а я – «Покинутую деревню»**. Потом мы прогулялись до сельской церкви, где я прочитал «Элегию» Грея***. В сумерках она прозвучала с потрясающим эффектом. Китти сказала: «Мы все будем твоими сестрами». Когда мы дошли до берега речки, то снова затеяли пленительное пение, закончив «Бедняга Джон мертв», а когда шли назад, то договорились, что когда кто-нибудь из нас будет умирать, то все остальные навестят страдальца. Затем мы простерли взор за пределы могилы и, пока не пришли домой, с воодушевлением пели «В Раю будут жить вовек». Мне было нелегко заставить себя уйти после ужина. Этот день я всегда буду вспоминать с восторгом.

*«Амбросио, или Монах» – готический роман 19-летнего англичанина М. Г. Льюиса (1775-1818), написанный всего за 10 недель и впервые напечатанный в 1796 году

**«Покинутая деревня» – поэма Оливера Голдсмита (1730-1774), опубликованная в 1770 году

***Томас Грей (1716-1771) – английский поэт–сентименталист XVIII века. Одно из самых известных его произведений – «Элегия на сельском кладбище» (1750)

В Норидже собирались исполнять Ораторию Генделя, и Бетси очень хотела послушать. Она разрывалась между долгом и удовольствием. «Принц будет там и, судя по всему, зрелище будет величественным, а музыка – превосходной; но мой отец не хочет, чтобы я отправилась туда, как бы мне этого ни хотелось – я откажусь… безропотно». Здесь чувствуется накал внутренней борьбы. Джон Герни, однако, был отцом, во всем потакающим своим детям, и не собирался лишать ее удовольствия. «Бетси отправилась на ассамблею и много танцевала, – писала юная Луиза. – Забавно! Очень неожиданный поворот событий». В тех редких случаях, когда Бетси этого хотелось, она могла быть такой же беспечной и очаровательной, как и остальные. И, несмотря на то, что в семье к ней относились с жалостью, она, по-видимому, привлекала лиц противоположного пола. В ту зиму она получила «предложение» от одного из офицеров. «Ну, до чего же забавно», – заметила Луиза. Но вихрь удовольствий не мог принести Бетси удовлетворение. Она упивалась происходящим, а потом презирала себя. «Я веду разгульную, праздную, презренную жизнь светской дамы», – отмечала она.

Причитания о необходимости религии снова заполнили ее дневник. «Не знаю, может быть, я очень скоро стану довольно религиозной, – написала она в августе, – потому что в последнее время я думаю, что в вере такая поддержка на всю жизнь; по-видимому, это так чудесно – полагаться на высшую силу, ради всего святого… Я думаю, что если у человека есть истинная вера, он никогда не будет несчастен; думается, что только в ней есть надежный источник поддержки и утешения в жизни, и, что лучше всего, она обращает к добродетели…». И в декабре: «Мне тут вдруг пришло в голову, что, если бы у меня была религия, я была бы лучше, чем я есть сейчас».

Наступило Рождество вместе с норфолкской индейкой и рождественским пудингом. В отличие от «простых» квакеров, семейство Герни наслаждалось всеми рождественскими удовольствиями. Принц, к тому времени ставший частым гостем в Эрлеме, приехал тремя днями позже. После обеда десять молодых Герни вместе с отцом собрались вокруг принца и «пели и веселились». «Его Королевское высочество уехал, – записала Луиза, – после того, как целых два часа продержал свой экипаж у дверей».

Спустя две недели принц приехал снова. «Время мы провели приятно, в бурном веселье», – оживленно сообщает Луиза в своем дневнике.

Он пробыл у нас еще совсем недолго, когда настойчиво попросил Рейчел прочитать ему проповедь. Мы почти все, – и он с нами, – побежали наверх, в комнату Бетси, и там Рейчел выдала самую что ни на есть отличнейшую проповедь. Никогда не видела ничего подобного, просто великолепно, – мы все, – и принц с нами, – закрылись в комнате Бетси, и Рейчел… преподнесла ему превосходное наставление в квакерской манере, досконально имитируя Уильяма Крауча (скучного квакера-проповедника)… Я никогда не видела принца столь общительным и приятным, как в этот раз… И он так восхищается Рейчел… и он так мне нравится за то, что ему так нравится Китти: я уверена, что тем самым он доказывает, что у него есть вкус, и меня это не удивляет… Рейчел и в самом деле выглядела великолепно и весь день вела такие умные речи.

О Бетси ничего не упоминается. После того как принц уехал, начались танцы. Они танцевали три ночи напролет, а в субботу навестили д-ра Алдерсона и танцевали с семи вечера до двенадцати.

Светская жизнь опьяняла Луизу. «Каким удивительным образом положение в свете и великосветское общество меняют весь образ жизни, и даже характер. Никогда я не получала такого наслаждения от танцев, а «кавалеры здесь намного лучше, чем юноши из банка» (клерки из Банка Герни). Бетси, однако, чувствовала, что этот вихрь удовольствий лишает ее спокойствия, ее охватывает ощущение уходящего времени, ее одолевают романтические мысли о смерти:

Я должна умереть. Я умру! Дивная смерть выше моего понимания. Оставить жизнь и все ее увлечения, быть почти забытой теми, кого мы любим. Каким утешением, должно быть, служит истинная вера в час смерти… но, к сожалению, я должна сказать, что у меня нет истинной веры ни в одну религию… Если религия оплот и поддержка, то почему бы не обзавестись ею.

Раздосадованная ощущением пустой траты времени, она писала: «Сейчас мне семнадцать лет, и если в жизни моей не случится каких-то событий хороших и грандиозных, тогда тлен и ржавчина уничтожат мои таланты».

Дядя Джозеф Герни, так же как и Бетси, был недоволен той суетной пышностью, которая царила в Эрлеме. Он выбранил Рейчел за то, что она ходит на танцы, и та залилась слезами. Он также сурово поговорил с отцом о девочках и об их кавалерах. Выйти замуж за пределами Общества Друзей было немыслимо, даже для Джона Герни, который весьма легко относился к своей религии. Вследствие чего Герни прочитал нотацию своим детям и, к их немалому недовольству, постарался быть более «правильным» квакером.

Дядя Джозеф также резко высказался по поводу небрежного отношения к посещению квакерских собраний. Бетси испытывала благоговейный трепет именно перед этим дядей, да и он, безусловно, понимал, что из всех детей, скорее всего, именно Бетси способна стать религиозной. 3 февраля 1798 года в Норидж с визитом приехал американский квакер Уильям Сейвери – «странствующий проповедник». До своего приезда он должен был представить свои «заботы» региональному собранию по церковным делам, месячному собранию, которое «освободило» и снабдило его документом, свидетельствовавшим о корпоративной поддержке.

Судя по газетным сообщениям, дошедшим до Герни, Сейвери выглядел более интересным, нежели большинство скучных старых квакеров. Он проповедовал краснокожим индейцам в Америке, он путешествовал по Франции и Германии, говорил и на французском, и на немецком языках, а также побывал в Голландии и Ирландии.

Спустя день после приезда его ожидали в Гоутсе. На сей раз Бетси согласилась пойти, «хотя у меня сильно болел живот». Она сидела в первом ряду, лицом к скамье проповедника, вертелась и любовалась своими новыми пурпурными ботиками с красной шнуровкой. Уильям Сейвери, богатый кожевник из Филадельфии, был шокирован яркими цветами и шуршащими шелками. «Думаю, это самое мирское собрание Друзей, из всех, на которых мне довелось побывать… признаки богатства и роскоши слишком очевидны в некоторых семьях». Собрание открылось длительным давящим молчанием. Наконец Сейвери встал и начал говорить со своим располагающим американским акцентом.

Он говорил о мире, в то время, когда военная угроза нависала над страной, и страх перед французским вторжением граничил с паникой. Он взывал к христианам «не искать услады в войне», ведь всего лишь четыре месяца тому назад в церквах возносились благодарственные молебны о военной победе. Со страстным красноречием он говорил о добре и благочестии, которые нашел у так называемых «язычников», собравшихся узким, замкнутым кружком.

Для Бетси этот человек и его проповедь стали откровением.

Сегодня сложно отделить реальные события того дня от легенды. Намного позже Риченда писала, что когда Сейвери начал говорить, внимание Бетси «сосредоточилось. И наконец, я увидела, что она начала плакать и ужасно разволновалась». Казалось бы, сказанное звучит убедительно, но Риченда еще добавила, что Бетси пошла на мужскую половину собрания и умоляла отца позволить ей обедать с Уильямом Сейвери у дяди Джозефа. Однако, раньше она писала, что дядя и так пригласил ее на обед, поэтому Риченда не может служить надежным источником.

Любопытно отметить, что сама Бетси посвятила этому собранию две разных записи. В первой она просто сообщает, что «… после собрания, продолжавшегося три часа, я пошла вместе с тетей Джейн (женой дяди Джозефа) – там обедали все Друзья – и чувствовала себя довольно странно, поскольку была там единственной нарядной особой. У Друга Сейвери милая мягкая манера держать себя. Но я подумала, что в нем было что-то и от квакерской надменности. Второй раз мы увиделись не ранее шести часов вечера, когда дядя Джозеф подошел ко мне и сказал, что хочет, чтобы я поехала на собрание вместе с Другом С. вдвоем в экипаже. Мы много разговаривали, но совсем немного о глубоко духовных материях – мы пришли на собрание, которое длилось очень долго, и он прочитал в высшей степени превосходную проповедь».

Возможно, этот текст был написан непосредственно в тот момент, когда она ждала карету. В тот вечер на собрании присутствовали две тысячи человек и наверняка несколько сотен пожелали обменяться парой слов с Уильямом Сейвери. Ее следующая запись гораздо больше рассказывает нам о состоянии ее духа:

Много серьезнейших мыслей промелькнуло у меня в голове. Мой ум озарился слабым светом … благодаря тому, что мне довелось провести много времени и слушать такое совершенство от того, кто кажется мне истинным христианином – это побудило меня почувствовать немножечко религии… вначале я перепугалась и поспешила подумать, что «простой» квакер произвел на меня такое глубокое впечатление, и что с моей стороны будет в высшей степени предвзято считать, что раз доброе и хорошее пришло от квакера, значит, так и должно быть и я должна быть увлечена энтузиазмом и безрассудством…

Сегодня я почувствовала, что Бог есть – я молилась и разум мой отошел от глупостей, которыми обычно он поглощен – я любила этого человека, как будто он был послан едва ли не с небес – мы много говорили о серьезных вещах, и то, что я услышала от него, звучало как освежающий ливень на потрескавшуюся от засухи землю… я не почувствовала себя несчастной – с той самой поры я чувствовала смирение и жаждала добродетели – я надеюсь стать истинно добродетельной, и чтобы софистика улетела прочь из моих мыслей, и чтобы я не была глупышкой, полной энтузиазма, а была религиозной лишь настолько, чтобы религия вела меня к добродетели – похоже, нет ничего менее понятного, нежели религия.

В своей первой записи Бетси рассказывает нам, что во время вечернего собрания чувствовала себя очень подавленной, думала о матери, лежащей на кладбище, и затем долго размышляла о смерти.

После собрания я поехала к себе в Гроув вместе с Другом С., и всю дорогу у нас как бы продолжалось собрание. Как только мы приехали в Гроув, он провел со мной своего рода обычное собрание. Когда я вернулась домой, две мысли тесно переплелись у меня в голове – стать религиозной и стать квакером. У меня была тягостная ночь. Я не могла думать и мечтать, кроме как об этом человеке и том, что произошло. У.С. пришел на следующее утро. Он больше не читал проповедей, а был любезен и ласков.

По-видимому, Уильям Сейвери совершенно не подозревал о том глубоком впечатлении, которое он произвел. «Д.Г. /Джон Герни – вдовец, – записывает он в своем дневнике. – Его дети, судя по всему, очень добры и внимательны к нему, а он их очень балует». Сейвери отметил превосходную библиотеку в доме. Он чувствовал сомнения, смогут ли юные Герни, купающиеся в роскоши, выбрать путь истины.

«Бетси не просто восхищается им, она на самом деле любит его», – писала Риченда и добавляла, что сама считает Сейвери очаровательным, либерально настроенным и самым что ни на есть правоверным христианином. Остальные сестры посмеивались над Бетси и шутили по поводу того неожиданного впечатления, которое произвел на нее проповедник средних лет. Но религия, даже в виде Друга Сейвери, была недостаточно могущественной, чтобы претендовать на безраздельное внимание Бетси, хотя она и ожидала с нетерпением, чтобы он приехал снова. Два дня спустя она поехала в Норидж в самом серьезном расположении духа, но «поймала на себе восхищенные взгляды «красных мундиров», и это породило такой приступ тщеславия, что я возвращалась домой, переполненная мирской суетой настолько же, насколько была полна мыслями о небесах по дороге в город. Мне так хочется испытать более глубокую и долгую благодать. И я на самом деле верю, что отправилась бы в Америку, если бы он позвал меня», – наивно писала она.

Проповеди Сейвери прозвучали в то самое время, когда Бетси нуждалась в любви и на ощупь искала путь к вере. В морозную ночь в феврале 1798 года она отправилась навестить родственников в состоянии необычайного душевного подъема.

«Когда я села в экипаж, он был уже полон, но мы ехали через Касл-Хилл, и Рейчел запела, и озаренная звездным светом ночь была так прекрасна, что на мгновение душа моя широко распахнулась всему и вся. Я смотрела на небо и думала о Боге – я смотрела на холм и думала о красных мундирах, и все чувства мои метались от одного к другому самым презабавнейшим образом… мимо нашего экипажа промаршировал великолепный военный оркестр, я могла бы полететь за ним».

Когда они приехали в дом дяди Джозефа, Бетси чуть не сломала ногу, торопясь выйти из экипажа – она верила, что Сейвери еще там. Чувства к Сейвери привели в замешательство ее саму. С Сейвери она не испытывала чувства неловкости и робости, как случалось в прошлом при общении с узколобыми «простыми» квакерами из Нориджа. Наоборот, она чувствовала, что Сейвери понимал ее и был преисполнен истинной веры. «Если бы я стала проповедником как он, я бы могла проповедовать людям веселым, нарядным и неверующим лучше, чем кому-нибудь другому, потому что их сердца знакомы мне лучше».

В следующее воскресенье она отправилась на собрание без приглашения, хотя Сейвери уже уехал. Но волшебство исчезло. «Сегодня ко мне вернулись все мои прежние безбожные чувства… разум мой столь склонен к скептицизму и энтузиазму, что если я буду спорить и сомневаться, то превращусь в полного скептика; если же, наоборот, я дам себе волю и буду, что называется, ожидать веру, меня можно увлечь». В общем и целом, она надеялась, что обретет веру и в то же время – недовольная и в расстроенных чувствах – открыто была не в ладах с шаловливыми проказницами, девочками Герни. К 16 февраля она находилась в состоянии крайнего возбуждения.

Разум мой в смятении… По всей вероятности, я поеду в Лондон… Очень может быть, я увижу Друга Сейвери и всех этих «простых» квакеров. Остерегайтесь! Я могу сбиться с пути, чувства мои куда больше воспаряют при мысли о том, что я увижу его, нежели представляя себе все театры и развлечения в мире. Вне всякого сомнения, одно придется сравнить с другим… Осмелюсь заметить, что это будет и наполовину не так приятно, как веселье от души в Эрлеме во времена принца. Мне нужно быть очень осторожной, чтобы не стать тщеславной глупышкой.

По-видимому, Бетси убедила своего поддающегося на уговоры отца позволить ей посетить Лондон.

На следующий день непослушное сердце Бетси уже увлекло ее верхом в Норидж послушать военный оркестр без отцовского разрешения и потом горько пожалеть об этом. В таком изменчивом настроении она отправилась в Лондон.

---

Скачать полностью книгу «Биография Элизабет Фрай»: [.doc]  [.pdf]  [.epub]  [.mobi]